- Отступление первое. Несколько лет назад.
Воспоминания о детстве снова накатили неодолимой волной. В те далекие и беззаботные времена маленький Филипп любил сидеть в большом зале, где собирались отец и другие рыцари. Сидеть и смотреть на окружающие его вещи. Особенно привлекала его карта, что занимала половину большой стены. На ней, как говорил отец, была вся Франция, все ее земли и леса, и реки тоже. Франция, королем которой был его отец. И он будет ее королем. Скоро.
Король Франции Филипп II Август,безрадостно усмехнулся воспоминаниям своего детства. Если бы он знал тогда, что не короли правят Францией, совсем не они. Со времен еще его прадеда все больше и больше земель ускользало из рук короля, становясь доменами графов и герцогов, подчиняющихся королю только номинально. Или не подчиняющихся вообще.
- Чертовы предатели, - серебряный кубок в руке короля протестующе пискнул и развалился на части. Король вышел из своей палатки под мелкий моросящий дождь и посмотрев на стены Ля Рошели, и повторил снова, но уже в полный голос, - Будьте вы прокляты, чертовы предатели, оставившие своего короля в трудный час.
Хотя, конечно, это было лишним. Иоанн Безземельный, герцог Аквитании и по совместительству неудачливый король Англии, услышать его не мог Он прятался за этими высокими стенами, брать которые у короля Франции не было ни времени, ни возможности.
Не прошло и недели, как, разбив Аквитанскую армию, Филипп загнал этого проклятого труса, как крысу, за стены Ля Рошели. Вот только взять ее, похоже, не получится. Нужны были саперы, требуше, тараны, а главное - время. И вот времени то у короля не было. Совсем не было.
Очень, очень много было у Франции врагов здесь и сейчас. Император Священной Римской Империи Оттон IV, уже давно замышляющий против Филиппа, не сидел сложа руки. Уж больно не нравилось ему то, как быстро менялась Франция, как железной рукой наводил порядок в своей стране последний Капетинг. И, честно говоря, все причины у императора для этого были.
- Отступление второе. Несколько лет назад.
- Но, Ваше Величество, эти земли принадлежали нашему роду всегда. Вы не можете.
- Лучше молчите, граф, лучше молчите. Земли эти, дал вашим предкам Карл Великий за верную службу и только за нее.
- И чем вы отплатили ему, чем вы отплатили мне, своему королю? Король на минуту замолчал,- вы предали Францию, вы предали меня, сговорившись с императором Оттоном. Ваши земли отойдут короне, а налоги и поборы, которыми вы облагали моих подданных, будут отменены. Вам больше нет места на этой земле.
Наверное, эта история со старой аристократией несколько лет назад была лишней, - думал король, смотря на огни костров на стенах Ля Рошели. Наказать, удалить от двора, даже казнить за измену. Все это понятно. Но лишать родового домена все таки это было перебором. Но уж сильно много накопилось на сердце.
Никому, никому не нужна сильная Франция. И враги, словно воронье, кружат над ее границами. Император Оттон, графы Фландрии, Булони, Барбанта, его собственные вечно недовольные всем подданные, ну и, конечно же, эти чертовы англичане со своим Джоном Безземельным. Которым до всего есть дело.
Впрочем, не время вспоминать о прошлом. Король встал и одним движением подозвал своего молодого оруженосца, имени которого так до сих пор и не запомнил,- передай, чтобы начали собирать лагерь, завтра утром мы выступаем на север.
Не по-летнему холодное солнце, едва пробивающееся через утренний туман, застало французскую армию уже в движении. По дороге на север уходила, казалось, бесконечная колонна хмурых от недосыпа солдат, что пришли на войну не по собственной воле. Большие щиты, длинные, качающиеся в такт шагам копья. Огромная человеческая змея, медленно тянущаяся за горизонт.
Паршивое феодальное ополчение, не способное на поле боя ни на что, кроме как стоять и держать позиции. Заставить этих вчерашних крестьян идти в атаку не смог бы даже, наверное, сам Апостол Павел. Да и в обороне они проявляли упорство только тогда, когда со спины их подпирали отряды, менее склонные к бегству и панике.
Лучники, что еще только строились в походную колонну, были, конечно, более полезны, но ничуть не менее трусливы. Пока их отделяло от врага расстояние или союзный отряд, они с похвальной частотой бросали во врага стрелы, прореживая его ряды.Но стоило пехоте или кавалерии противника добраться до их позиций, бежали даже быстрее, чем обычная пехота. Одно слово - простолюдины. Ничего не сделает их хорошими воинами, даже то, что количество их весьма велико. Более четырех тысяч ополчения удалось собрать королю Филлиту в этот раз. Огромное, казалось бы, количество. Ан нет, надежды на пехоту не было никакой.
Другое дело - рыцари. краса, гордость и ударный кулак Франции во все времена. Сто дюжин рыцарей и их оруженосцев, вместе с тысячей прочей кавалерии, чьи доспехи не позволяли встать им в первую линию сражения, еще затемно, побросав обоз на своих слуг, двинули по дороге на север в полном порядке, стремясь обогнать пехотные колонны, чтобы не дышать пылью, поднятой тысячами ног. Ну и обеспечить авангард армии понятно.
Вот на них король положится совершенно точно мог. Не было никого, кто мог бы удержать их порыв в бою. и не было такой опасности, что могла бы заставить их отступить. Старинные понятия чести держали этих славных парней в бою ничуть не хуже стальных цепей. Потому что смерть - это, конечно, неприятно, но позор трусости и предательства - это не только твой личный позор, это вечное клеймо для всей твоей семьи. И вот этого допустить никак не возможно.
- Отступление третье. Несколько лет назад.
Оттон IV поставил на стол бокал из темного стекла и продолжил, - наш брат, король Филипп широко шагает, - император встал и прошелся по комнате от стола к почти угасшему камину.
- Через три года он приведет к повиновению большинство своих вассалов, через четыре додавит последних недовольных, а через пять впервые соберет налог со всего королевства. И вот тогда мы с ним точно не справимся.
- Это так, - сидящий в кресле молодой мужчина в цветах графства Булонь согласно кивнул. Но мы всегда можем позвать на помощи англичан. Да и Арагон имеет свои счеты с Филиппом.
Император остановился и одобрительно посмотрел на Рено де Дамарена, - отличная идея граф, напишите им немедленно. Вместе мы остановим этого выскочку.
Турн - городок, стоящий в долине неширокой реки, встречал своего короля радостно. Не прошло и недели, как королевские посыльные объявили на главной площади о том, что город больше не принадлежит графу и теперь находится на коронных землях. Это означало, что налогов теперь будет меньше, а королевский суд ближе. И эта новость привела в восторг горожан.
Оглашение королевской воли как-то незаметно переросло в неподдельную радость. Радость, в выкаченные на площадь бочки с пивом. И никто не успел опомниться, как город захлестнул праздник, так удачно совпавший с летней ярмаркой. С которой, кстати, теперь не нужно было платить налогов.
Так толком и не закончивший праздновать народ с восторгом толпился вдоль улиц, славя короля доброго и милосердного. Это было чертовски приятно и, наверное, могло бы сильно поднять моральный дух войск. Вот только армию в город, конечно же, не пустили. Обойдя Турн с обеих сторон, французская пехота и большая часть конницы продолжила движение на север, навстречу войскам императора Оттона.
Хотя для меньшей части армии, сопровождавшей короля, день определенно удался. Дешевая выпивка, мягкие тюфяки, крыша над головой и благодарные, пусть и незнакомые, люди, готовые наливать тебе до утра. Что еще нужно для счастья человеку, привыкшему к жизни в походных лагерях. Все это создавало иллюзию мимолетного счастья. Которая, впрочем, не длилась долго.
Посыльный, прибывший в город еще до рассвета, по дороге загнавший своего коня, был пропылен, как последний бродяга, и даже своим видом предвещал неприятности. Передав послание, он в измождении оперся на каменную стену. Кажется, все было плохо.
Король пробежал взглядом несколько торопливо написанных строк и замер, задумавшись. Французский авангард, что отделился от основной армии еще вчера утром, столкнулся с армией врага и, не сумев опрокинуть сходу передовые части противника, отступал к небольшому городку Бувин, что стоял в паре часов пути от Турна. Армия противника, навстречу которой спешил Филипп, оказалась существенно больше, чем та, что он привел с собой. И это означало, что простым сражение совершенно точно не будет. Нужен был какой-то план.
Впрочем, все земное могло подождать. Потому что пришло время утренней молитвы.
Даже в самые сложные минуты нельзя пренебрегать молитвою. Уж эту-то простую истину любой правитель постигал очень рано. Ничего лучше не укрепляет дух того, кому завтра идти на смерть, чем строгая торжественность готики, колокольный звон, разносящийся по узким утренним улочкам, и уверенный голос святого отца, рассказывающего французскому рыцарству а том великом посмертии, что их ожидает. Всегда проще идти в бой, понимая, что Господь не оставит тебя в милости своей.
Ранним утром 27 августа король Франции Филипп II Август, оставив позади город Турн, двигался к своей армии, что готовилась к сражению в нескольких лье к северу. Низкое утреннее солнце, только начинающее карабкаться на безоблачное июльское небо, освещало открытую равнину с невысокими, заросшими нескошенной травой холмами, что тянулось на север от Бувине. И это была отличная позиция.
Король неспешно двигался вперед, оглядывая место будущей битвы. Неглубокая, но болотистая река Марка огибала равнину полукругом, закрывая левый фланг и тыл французской армии. Справа же поле сражения ограничивали заросшие молодым лесом неглубокие овраги, что были совершенно непроходимы для конницы, хотя и могли быть опасны, укрывая под кронами деревьев лучников и прикрывающую их пехоту.
Небольшие деревеньки на обоих флангах дадут возможность опереться на них, а несколько наезженных дорог в центре сделают маневры кавалерии проще и быстрее. Нет, это совершенно точно была отличная позиция. Оставалось только построиться и ожидать врага, чей лагерь едва был виден за высокими холмами, в паре лиг к северу отсюда.
Медленно забирающееся на небосвод солнце растворяло последние тени, делая видимыми все новые и новые отряды армии Императора. Сплошная линия щитов, копий, хмурых лиц, закрытых шлемов и нервно ржущих лошадей, чувствующих скорое сражение, перегораживала собой, казалось, все поле от заросших холмов на востоке до самой реки. И их было чертовски много.
Следовавший, как тень за королем молодой оруженосец вздрогнул и негромко прошептал, - Господь всемогущий, их же вдвое против нас.... И тут же замолчал, получил в бок бронированным кулаком от случайно оказавшегося рядом старого рыцаря, разменявшего уже не первую дюжину военных походов
- Ничего, не таких ломали, - ветеран, чье изрубленное шрамами лицо украшали шикарные седые усы, неодобрительно посмотрел на юношу и, потерев ушибленный кулак, добавил, - сынок, твое дело команды слушать и в атаку мчать со всей возможной прытью. А кого больше, кого меньше, так Его Величество сам решит.
В первую линию встала пехота. Понимая, что в атаке от нее пользы будет немного, Филипп приказал строить ее большими отрядами в десять - двенадцать линий в глубину. Такое глубокое построение не позволило бы ополчению не только атаковать, но даже и просто двигаться по полю боя, но их задача была не в этом.
Большие пешие отряды, стоящие друг от друга в нескольких десятках шагов, должны были, ощетинившись, как еж, стоять на месте и держать фронт, не давая вражеской кавалерии и пехоте свободно двигаться по полю и атаковать рыцарскую конницу, что строилась сразу за пехотой. в промежутках между отрядами.
Место на правом фланге занял герцог Ги Сен-Поль со своими рыцарями и почти всей легкой кавалерией, состоящей из беднейшего рыцарства, конных сержантов и оруженосцев, чей доспех был не так хорош, как у настоящих рыцарей. Впрочем, храбрость и отвага этих юношей была далеко не худшей заменой опыта и снаряжения.
Слева под своими черно-белыми знаменами встал граф Дре во главе своих многочисленных бретонских рыцарей и епископ Бове, что поменял ради такого случая свою золоченую мантию на сталь доспеха, а кадило на тяжелую булаву на длинном древке. Филипп же с Орифламмой, королевским знаменем, вассалами и своими лучшими рыцарями был в центре, скрепляя все построение в единое целое.
Немногочисленные лучники были поставлены перед пехотной линией с приказом стрелять во врага до тех пор, пока есть такая возможность, после чего отступать за линию ополчения. И главное, не лезть под копыта атакующей кавалерии. После чего про них немедленно забыли.
Потянулись те бесконечно длинные минуты перед боем, что так ненавистны каждому. Выматывающее душу ожидание, что страшнее самой схватки. Пехота молилась, встав на колени, прося Господа отвести беду и опасливо поглядывая на ряды армии Императора, застывшие всего в полулиге к северу от французов. Рыцари, видя, что врага намного больше, только скалили зубы, нервно и совершенно не смешно шутили, всем своим видом показывая, что это их нужно бояться.
До ушей короля в который уже раз доносился то самое "эхо войны" звуки и голоса армии, что готова к бою. Негромкие молитвы Богородице тут же перекрывал скрип сотен тетив. Хвастовство молодых оруженосцев, что обещали повергнуть наземь сегодня дюжины врагов, заглушало ржание коней. Гулкий топот конницы, от которого дрожит земля, глухой стук щитов и копейных древков. И над всем этим стальной мелодией войны разливался тяжелый лязг тысяч кольчуг.
Армия союзников, что стояла перед Филиппом, была построена совершенно иначе. Император поставил против левого бретонского фланга французов своих английских союзников. Лучников и кавалерию под командованием графа Солсбери, что носил прозвище "Длинный меч". Рядом с ним стояли рыцари Лотарингии и Палатината.
Позицию в центре Император Оттон оставил за собой. Тут он выставил всю свою пехоту, укрыв за ней германскую кавалерию. Он отлично знал, как умеет бить французское рыцарство, и не хотел давать им ни одного шанса проехать, подобно селевому потоку, по своей коннице. А пехота.... А что пехота, ее дело такое, принимать удар и умирать во славу своего императора.
Против правого фланга Филиппа стояли голландские и фламандские рыцари, коими командовал Ферран Португальский граф Фландрии. Было их чертовски много, и были они хороши. Перед ними даже не ставили пехоты, оставив ей место за рыцарскими линиями. Ведь эти парни из северных земель воинским искусством и смелостью не уступали лучшим французским шевалье и в любой момент готовы были скрестить с ними копья.
Две огромные армии застыли друг перед другом, ровняя ряды в последний раз. Тысячи людей, подобно бешеным волкам, были готовы кинуться друг на друга, ожидая только приказа начинать. Еще не случившееся сражение застыло на секунду, ожидая, кто же осмелится начать первым.
Начали французские лучники, про которых, казалось, все забыли. Добрались наконец-то до своих позиций и, натянув несколько сотен луков, они спустили их, разом отправив в полет несколько сотен стрел. Длинные, почти метровые тяжелые стрелы, оперенные серым гусем, пропели свою короткую песню и закончили свой путь в первой линии войск императора. Упали первые убитые, заорали раненые. Сражение началось.
Сквозь расступившийся строй пехоты на поле боя шагом начали выезжать французские рыцари. Они строились для атаки всего в паре сотен метров перед строем врага, выказывая ему великолепнейшее презрение. И делали это быстро, значительно быстрее, чем конница под золотыми штандартами с черным орлом, что так же начала свое движение, готовясь парировать удар лучших в мире рыцарей.
Нет ничего более завораживающего и чем полный гармонии неторопливый разбег рыцарской кавалерии. Идущие сперва шагом, а потом небыстрой рысью две стальные волны под черно-желтыми и сине-золотисто-красными знаменами и баннерами. Идеальная линия фронта, движение в шаг, развевающиеся на ветру знамена и геральдические котты вызывают восхищение. Вначале.
И нет ничего страшнее в этом мире, чем удар рыцарской конницы, добравшейся наконец-то до своего врага. Мчащая по полю боя, подобно горной лавине, ощетинившаяся сталью волна, сносящая всё, что посмеет встать у нее на пути.
В нескольких десятках шагов от передней линии пехоты имперского войска рыцари, даже не попытавшись уклониться, уйти с линии атаки, столкнулись. И это было ужасно. Треск ломаемых копий и пробитых щитов, лязг железа, лошадиное ржание и крики атакующих, переходящих в совершенно волчий вой, накрыли поле сражения.
Имперская пехота, перед самым носом которой французские рыцари прошедшие через строй противника словно нож, оттормаживали и разворачивались для новой атаки немецкого авангарда, дрогнула и попятилась. Впрочем, пятиться ей было особенно некуда. Сзади ее подпирали другие отряды, не давая даже призрачного шанса покинуть поле боя.
На правом фланге, чуть замешкавшись и отставая от авангарда всего на несколько секунд, обгоняя своих шевалье, которые только начинали выстраиваться для атаки, в бой рванула легкая кавалерия.
Те самые оруженосцы и сержанты на легких и почти незащищенных конях. И пусть в бой их вели разные чувства: одних желание славы здесь и сейчас, а других строгий приказ, но ударили они дружно.
Первый ряд фламандских рыцарей, что не успели разогнаться для встречного удара, смахнуло вместе с лошадьми, словно огромной метлой. Впрочем, северяне были отличными бойцами, и уже через несколько секунд легкая кавалерия французов сама попала под множество фланговых ударов голландских и фламандских рыцарей и закрутилась в круговороте боя, теряя всадников и незащищенных коней.
Через пару минут от отряда, что еще совсем недавно насчитывал с полтысячи всадников, осталось несколько сотен спешенных бойцов. На поле, заваленном человеческими и лошадиными трупами, обломками копий, щитов и упавших знамен, вдребезги разбитые парни, что так и не успели стать рыцарями, готовились принять свой последний бой.
Фламандская кавалерия, упершаяся в завал из конских тел и поняв, что эти чертовы юнцы, похоже, отказываются умирать, начала разворачивать коней для того, чтобы отойти и разогнаться для новой атаки с другой стороны. Вот только у французов по этому поводу было совсем другое мнение.
Спешенный и рассеянный, казалось бы, отряд с яростью взбесившегося волкодава вцепился в выходящую из боя рыцарскую конницу, лишая ее маневра и превращая поле боя в свалку, не давая северянам развернуться для правильной атаки.
Понимая, что еще немного, и он совершенно увязнет в этом болоте, граф Ферран приказал трубить отход. Рыцарям нужно было место, чтобы разогнаться для удара, и повинуясь звукам трубы, фламандцы, пришпорив коней, стали отходить назад, чтобы вновь построится для атаки. Вот только на пути отступающих рыцарей оказалась пехота. Своя пехота.
Хотя, конечно, это никого не остановило. Тяжелая кавалерия, вырвавшаяся из боя, отходила прямо через порядки своей пехоты, разбрасывая и давя ее, не особо заботясь о жизни пехотного быдла. Висевшие же у нее на хвосте, совершенно обезумевшие от боя остатки легкой кавалерии, впрочем, давно уже ставшие пехотой, врезались в потерявших строй ополченцев Империи завязав бой и с ними тоже.
И вот в этот самый момент прямо через немногих сражающихся еще оруженосцев по фламандцам ударила французская конница правого фланга. Граф Сент-Поль, задержавшийся немного на старте, оказался в нужное время в нужном месте. Разогнавшиеся французские рыцари ударили подобно кувалде. И ничего не могло остановить их.
Ополчение, опрокинутое своей же конницей, так и не успевшее ничего понять, было растоптано в секунды. Фламандские рыцари, все еще пытающиеся развернуться, но так и не успевшие выстроиться для атаки, получили копейный удар накоротке и побежали, теряя честь, славу и свои знамена. Граф Фландрии, собравший вокруг себя немногих верных рыцарей, пытался остановить бегство, но, столкнувшись в бою с неизвестным французским шевалье, был сбит с коня, ранен и пленен.
В центре же воодушевленная лично Императором немецкая армия перла вперед с напором и изяществом носорога. Королевские рыцари раз за разом наносили удары по этому, кажется, несокрушимому строю и откатывались назад, за линию своей пехоты для того, чтобы перевести дух и перестроится.
Их имперские коллеги, поддерживаемые пехотой, медленно, не неостановимо двигались вперед, буквально выгрызая метр за метром. И пусть на одного погибшего французского рыцаря приходилось двое павших врагов, дело было плохо. Многие кони уже устали, некоторые ранены, а значит, еще полчаса, и они падут без сил. После чего Император раздавит центр французской армии, словно устрицу. Просто потому, что некому будет встать у него на пути.
Король Франции Филипп II Август смотрел на поле боя и понимал, что решаться нужно прямо сейчас, пока есть еще силы на последний удар. Стоящие за его спиной рыцари личной охраны, только что вышедшие из очередной атаки, хотя тяжело дышали, но всем своим видом показывали, что готовы идти в новую атаку на императора, всю его армию, да даже на самого Дьявола, если потребуется.
Тот самый усатый рыцарь, так удачно подбодривший перед боем юношу, посмотрел на пару новых зазубрин на мече, едва заметно усмехнувшись, спросил, - ну что еще раз, Ваше Величество?
- Да, не будем заставлять ждать Императора, это в конце концов невежливо, - ответил король Франции и надел шлем, в который раз удивившись насколько меняется поля боя, если смотреть на него через забрало.
Вышедшие из очередной атаки французские рыцари занимали свои места вокруг короля и его свиты, равняли ряды, используя короткие мгновения передышки для того, чтобы снять шлем и вдохнуть полной грудью воздух, напоенный запахом травы, железа и крови. Кто-то искал новое копье взамен сломанному, те, у кого была возможность, меняли коней. Все они воевали не первый год и отлично понимали, что именно эта атака решит исход сражения.
Рыцари империи, также не сумев проломить строй французского ополчения в центре, отходили за линию своей пехоты. А это означало, что бить нужно немедленно, пока немецкое рыцарство не готово атаковать. И французы ударили уже неизвестно какой раз подряд. И в этот раз пехота противника не выдержала.
Очередной удар рыцарской кавалерии, буквально испаривший несколько передних рядов копейщиков, оказался чудо как хорош. Видя уходящую назад союзную кавалерию и залитые кровью шлема французов, что уничтожали их десятками, два пехотных отряда, что были в самом центре схватки, дрогнули и побежали, ломая строй и бросая оружие.
Впрочем, конечно, побежали не все. Немецкая пехота, конечно, так же была дрянным крестьянским ополчением, но, случалось, могла преподнести неприятный сюрприз. И именно таким сюрпризом оказалось обычное пехотное копье, воткнувшееся в грудь королевского коня.
Филипп, перелетев через голову взбесившегося от боль коня, покатился по земле, подобно сломанной кукле. Встать удалось с трудом. Голова гудела словно большой колокол базилики Сен-Дени, кровь заливала лицо, но рука уже привычно тащила из за пояса меч.
Поняв, что король повержен, все видевшие это имперские воины кинулись к нему но лишь для того, чтоб упереться в небольшой отряд рыцарей личной охраны, вставших вокруг своего короля, подобно каменной стене.
И вновь судьба сражения решалась воинским мастерством и мужеством немногих. Пара дюжин рыцарей во главе с королем Франции приняли удар нескольких сотен воинов под черно-желтыми флагами и вернули его обратно. Словно огромный, смертельно опасный медведь, рыча и расплескивая во все стороны кровь, сталь и обломки щитов, отряд королевских телохранителей ворочался в самой гуще схватки, сея вокруг себя смерть и разрушения.
Благородная война окончательно превратилась в кровавую свалку. Немцы напирали с яростью раненого кабана, и, казалось, лишь несколько минут отделяло Филиппа и его рыцарей от райских врат. Но неверная военная удача в этот раз была на их стороне. Рев сотен глоток кричащий Montjoie Saint Denis!, треск копий и хруст ломаемых щитов было невозможно спутать ни с чем. Это могло значить только одно. Во фланг потерявшей строй пехотной массы заехала рыцарская кавалерия. И это было спасение.
Граф Дре, удерживающий левый фланг, увидев павшую Орифламу и исчезнувшего в круговороте битвы Филиппа, не медлил ни секунды. Разделив войска, он бросил на англичан своих шампанцев, у которых еще были какие-то силы. Сам же, собрав оставшихся на ногах рыцарей Бретонии, ударил наискосок в центр. Где, теряя последних своих защитников, держал удар имперской пехоты король Франции.
И вот в этот момент центр имперской армии начал сыпаться. У любого человека есть предел прочности. И своего немецкие ополченцы, кажется, достигли.
Свежий конь, которого привели королю, храпел и грыз удила, стремясь поскорее в бой. И, кажется, он был прав. лучшего времени для последнего удара не было. Совсем недалеко впереди имперская пехота, избиваемая бретонскими и королевскими рыцарями, бежала, расстраивая ряды своей кавалерии, что пыталась встречным ударом остановить французских шевалье.
В самой гуще свалки рыцарь, в котором едва ли можно было признать епископа Бове, призывая кары небесные на головы врагов Франции и Господа, выбивал из седла своей огромной палицей тех, кто имел неосторожность подобраться к нему слишком близко. Впрочем, иногда слова его Святейшества были настолько далеки от библейских, что рыцари за спиной короля уважительно кивали головой. А некоторые, кажется, даже слышали что-то для себя новое.
- Не позволит ли мне Ваше Величество, хотя бы в этот раз атаковать первым?- голос Гийома, что снова стоял в строю по правую руку от короля, был совершенно спокоен, как и его рука, сжимающее неизвестно какое по счету копье.
- Черта с два, это моя война,- Король Франции Филипп II Август совершенно по-волчьи усмехнулся своему другу и начал разгонять своего коня.
Третий и последний удар, нанесенный французскими рыцарями, окончательно сломил дух имперских войск. Пехота бежала, и часть рыцарей последовала за ней. Те же, что еще пытались защитить лагерь, потеряли последнее мужество и отступили после того, как император Оттон IV был выбит из седла бретонским рыцарем и увезен с поля боя своей охраной.
Слух, что император погиб и знамя потеряно, подкосил даже храбрейших рыцарей Империи и их союзников. Войска бежали, и только небольшой отряд рыцарей из земель Медлинга не отступил, приняв свой последний бой на лагерном валу вокруг своих знамен.
Так закончилась битва при Бувине, последняя битва Капетингов и Плантагенетов. Битва, ставшая новым началом для Франции и концом для ее давних врагов.
Джон Безземельный, потеряв поддержку аристократии, не смог больше удерживать свои позиции на континенте и вскоре потерял Пуату, Нормандию, Анжу, Турень и Мэн. Император Оттон, оставивший большую часть своей армии в полях под Бувином, менее чем через год лишился короны и Империи.
И только Фландрия не смирилась с поражением и продолжила свою борьбу с королевским домом Капетингов. Но, впрочем, это уже совсем другая история.