Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Неужели вся долгая завязка, всё это немаленькое число персонажей, появляющихся и тут же исчезающих по воле "средней руки писателя конца XIX века", собралось на страницах "Нелепы" по столь банальной первопричине? И снова - жажда наживы движет людьми и сюжетом? Как же примитивно... Впрочем, давайте не будем торопиться! Возможно, за всеми этими леденящими душу событиями кроется что-то ещё...
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
- ...Это ж зачем ты со мной, Мусин, так поступил? Мало того, что на всю губернию… да что там – губернию!.. На всю Россию меня осрамил… Ведь это же что выходит? Ты, мерзавец этакой, у меня под носом целую империю тайную выстроил, а я – ни сном, ни духом. И кто я после этого? Молчишь? А я тебе скажу – болван круглый Аристов получается, казенный хлеб задарма трескает. Ну да ладно, об этом мы с тобой еще отдельно потолкуем, думаю, Илларион Палыч позволит. Но ты же, сын собаки, еще и на убийство пошел, да не на одно, не по случайности какой! Ты же кровь льешь как водицу. Ополоумел ты, Мусин? Золото в голову вдарило?..
В горнице, где квартировал пристав первого стана Мусин, царил ужаснейший беспорядок – всё было перевернуто кверху дном, даже половицы некоторые вывернуты – тайники искали. Сам Мусин с наливающейся сине-багровым цветом скулой угрюмо зыркал оставшимся глазом то на долговязым журавлем кружащим над ним Аристова, то на притулившегося в уголке Козлова и молчал. Приказчик Агеев со скрученными за спину руками сидел на скамье напротив и во все стороны обалдело крутил растрепанной головою – видно было - не до конца еще понял, что произошло.
- Ох, Мусин, кабы ты знал – как у меня руки чешутся, - продолжал спокойно Аристов, но в самом его спокойствии было столько зловещего и недоброго, что Илларион Павлович, сам того не ожидая, усмехнулся – у него бы так не вышло. – Жаль, что не те нынче времена… цивилизация… прогресс… гуманизм… На дыбу бы тебя, да руки из суставов выбить, да крюком под ребра, да веничком горящим прижечь как следует… Эх!
И Гаврила Васильевич мечтательно зажмурился, даже перестав на минуту кружить над ссутулившейся фигурой Мусина.
- Ну да ладно, я и нынче что-нибудь придумаю этакое… Илларион Палыч, ты же не станешь возражать, если мы с нашими голубками потолкуем чуток? Ты как будто в участок ко мне поедешь – рапорты там писать, перед начальством отчитываться, а я тут останусь – поразговариваем малость, а? Слово тебе даю – они у меня так разворкуются, что второго писаря брать придется, бумаги одной не меньше пуда изведем!
- Да отчего же не поехать? – подыгрывая исправнику, Козлов равнодушно пожал плечами.
- Вот и славненько… славненько…, - и Аристов, перестав вышагивать длинными ногами, подошел вплотную к вжавшемуся от ужаса в стену Агееву. – А начну я, пожалуй, с тебя, голуба. А то, видишь, - Никита Семеныч у нас неразговорчив нынче что-то. Ты-то вроде птица иного полета, и летаешь пониже, и гадишь пожиже, так я полагаю – молчать не станешь, да? А господин Мусин посмотрит, подумает, глядишь – и тоже чирикнет что интересненького...
Увидев прямо перед носом жилистый, покрытый редким черным волосом кулак исправника, Агеев всхлипнул и заголосил:
- Да я что, Гаврила Васильич?! Мое дело маленькое: на «Николая Угодника» погрузил да в Павлославе выгрузил.
- Ты знал, что золото это – беззаконное, ни копейки пошлины за него в казну не плачено? Да ты, песий сын, ведаешь ли, сколько честный золотопромышленник налогов платит? Давай сочтем: основной промысловый – раз, подесятинная оплата – два, дополнительный – три, лесной налог – четыре, земский сбор – пять… Черт, еще чего-то запамятовал. Теперь понимаешь, сколько ты у государства уворовать помог? Да только за три пуда без малого, что в твоей телеге арестованы, по тебе бессрочная каторга плачет, а уж я постараюсь, чтобы тебя туда закатали по полной! Отвечай, собака, Жуков Федор Лукич с «Николая Угодника» знал, что ты с мукой возишь?
- Знал, в доле он, - плаксиво кривя губы, протянул Агеев.
- Молчи, дур-рак! - подался к нему связанный Мусин.
- А Турунжа купец, хозяин твой? – лягнув легонько пристава, продолжал допытываться Аристов.
- Не, он вообще не при делах.
- Куда золото из павлославского лабаза Турунжи уходит?
- Ей-ей, не знаю, - Агеев попытался побожиться, но только поерзал плечами. – Там у Турунжи другой приказчик – Шадрин Степан, он один только и ведает… да вот – господин пристав. Он у нас всему голова!
Аристов, заложив руки за спину, подошел к Мусину и, не оборачиваясь, кинул:
- Ну, вот и молодчинка! Муравеев, вези его к нам, дайте бумаги поболе, да пусть слово в слово запишет – что сейчас напел. И не обижайте там его, Агеев – парень хороший, следствию по доброй воле помогает. А мы пока с Никитой Семенычем поговорим по душам…
Удар, нанесенный исправником под ложечку Мусину, был не силен, но чувствителен: пристав опрокинулся вместе со стулом и жадно стал хватать ртом воздух. Муравеев подхватил выпучившего от страха глаза приказчика как куклу и выволок прочь из горницы.
- Ты, Калачев, - не сводя немигающего взора с корчащегося на полу Мусина, Гаврила Васильевич обратился к унтеру, - пожалуй, иди, воздухом подыши – что ли? Мы тут с господином следователем сами посторожим.
«Не прибил бы!» - тревожно подумал Козлов, провожая взглядом мягко скользнувшего за дверь Калачева. Исправник меж тем легко как ребенка поднял субтильного Мусина с пола и заботливо усадил на стул заново – даже грязь у него с рубахи стряхнуть попробовал.
- Давай по-хорошему, Никита Семеныч, - почти ласково попросил Аристов. – Хлопоты твои с золотишком нам теперь известны, тебя твой подручный с потрохами сдал. Но нам теперь с Илларионом Палычем обо всём послушать охота: и как ты дело с самого начала организовал, и как две экспедиции извел, и какие такие у тебя шахер-махеры с Тучковым-поручиком? Мы пока задушевно, без протокола поговорим, а после уже и решим – что на бумагу заносить, а что – быть может – и не нужно? Это если песня твоя нам понравится, конечно…
РАССКАЗ ПРИСТАВА МУСИНА
- На золото я вышел впервые пять лет назад – когда экспедицию этого… Конинга отправляли. Я тебе, Гаврила Васильич, еще проводника своего подсунул для них - Можара. Темный человек, дикий и жадный. Я ему тогда сказал – сделаешь по-моему – озолочу и от закона прикрою. Следи, говорю, за экспедицией во все глаза, кто чего найдет – примечай, а коли что важное случится – одного из своих лопарей сразу ко мне посылай. Дело там такое приключилось: экспедицию решили надвое поделить, Можар с профессором и еще одним поручиком через Койму переправились, а этот… Ларионов – с лопарями остался. Да только лопарям чего-то там не понравилось, они возьми и сбеги назад к Можару. А тем временем профессор на правом берегу Коймы самородок отыскал – хороший такой, фунта на два. Никто допрежь здесь золота не находил, хоть и были слухи, что у навхов еще до царя Петра их молельни чистым золотом были выложены. Так оно было или нет – никто не видел, но судачили… В общем, у Можара в голове от того самородка вроде как помутнение вышло, он поручика убил, а Конинга-профессора не тронул, сообразил, что не надо. Теперь ты, сказал Можар Конингу, тут навсегда останешься, золото для меня мыть станешь, а ежели сбежать задумаешь – медведям скормлю, так и знай. Тут как раз и лопари подоспели, он им Конинга под охрану сдал, поручил заимку поставить, а сам ко мне поспешил. Встретились мы с ним – вот так же, как сегодня, ночью, он мне всё рассказал, тут-то мне и подумалось: а что, если самому через Можара золотишко мыть, да и владеть всем? Ведь если с умом всё обтяпать – это ж многие миллионы можно заработать! Лет пять-десять побаловать этим, порисковать, а дальше – живи себе царь царем! Можару в подручные я сам подыскал народец – таких, что самому страшно иной раз делалось, один – из беглых каторжников, другой – из крестьян, но давно уже на тракте разбойничал, третий – не от хорошей жизни в старатели подался, пожар у него случился, весь в долгах, изба с семьей сгорела, в общем – хоть в петлю, озверел мужик… Я их, конечно, попугал как следует, сказал – здесь в уезде я – власть, а в тайге – Можар. Все делать по его беспрекословно, что будет не так – не взыщите. С тем в тайгу и отправил. Ларионов, помню, из тайги выбрался, но ничего, бог миловал, так и не узнал. Свалили все на Можара, да и делу конец. Поисковый отряд я сам снарядил и, конечно, ничего не нашел. Тайга – одно слово! Конинг к тому времени уже что-то намывать стал, первый пуд накопился где-то через пару месяцев. Стал я думать – куда его девать? У людишек разных осторожно выведывал, в Павлослав наведался, там кое-с кем посекретничал… Если покороче – то через Агеева и Жукова вез я золото в муке, там у купца в лабазе его держал, а когда «Николай Угодник» на Вологду ходил – туда и отправлял. Жуков Федор Лукич - мужик бывалый, какие-то концы там нашел, живыми деньгами с ним расплачивались…
А с год назад беда случилась – мне посыльный из тайги поведал: повздорил один из мужиков, что я подобрал, с Можаром. Чего-то там они не поделили, да мужик тот – Гамза прозвищем – Можара и порешил. Чуть у них все там не развалилось, пришлось мне самому на прииск отправляться. Помнишь, Гаврила Васильич, я тогда якобы по стану за недоимками собрался, да чего там – свои и заплатил, не обеднел. Еле с ними сладил, пришлось денег еще подкинуть, да провизии, да одежи всякой. Бабу им привез – девчонку в тайге поймал, связал, да им в лапы и отдал. Задобрил – вроде как. Конинга там видал – вовсе доходяга сделался, хуже каторжника. Да, назад отправился, а сам чую – плохо это всё закончится, без Можара не будет мне с ними сладу. И когда в июне узнал, что еще одна экспедиция от нас отправляется, да еще и с солдатами – сердце так и ёкнуло. Всё, думаю, пора заканчивать эту канитель. С очередным посыльным, что ко мне в конце июня с золотом наведался, строго-настрого передал: сидеть тише воды, ниже травы, и чтобы никаких смертоубийств. Если, мол, экспедиция – не приведи господь - до заимки дойдет, избавьтесь от Конинга, да так, чтобы в случае чего и тела не нашли, а сами – разбегайтесь, я вас после сыщу. Жду, стало быть, на душе кошки скребут: вроде как крест на всем пора ставить, а в голове мыслишка – а может всё обойдется? Вот… И вдруг к нам в Верхнерадонежск прибывает господин некий. Одет в штатское, хорошо, добротно, всё у него дорогое, чисто выбрит, вкусно пахнет, но по всему видно, что из гвардейцев столичных. И приходит этот господин прямо ко мне домой. Садится этак за стол и с улыбочкой говорит: мы, господин Мусин , давненько за вами наблюдаем и, говорит, хотим выразить свое восхищение вашей ловкостью и осторожностью, с какими вы дела свои ведете. Я, конечно, лицо – кирпичом, осторожно так спрашиваю: кто это, говорю, «мы», и о каких-таких делах речь изволите вести, господин хороший. А он улыбаться перестал, в глаза мне – как ты сегодня, Гаврила Васильич, смотрит, и отвечает: мол, кто такие «мы» - про то вам, господин пристав, знать не надо, а про дела ваши с приказчиками купца Турунжи и с капитаном «Николая Угодника» могу с какого хотите места поведать – хоть с начала, хоть с середины. Даже, говорит, могу примерную сумму обозначить, на которую вы золота за все эти годы продали. А я, главное, чувствую, что не за долей в прииске он пожаловал, что-то ему другое надо! И так его и спрашиваю: и чего же вы хотите? Поделиться – могу, раз вы столько обо мне знаете, я не жадный, о какой сумме идет речь и как часто вы меня навещать собираетесь? Он ухмыляется, говорит – я рад, господин Мусин, что вы меня понимаете, по всему видать делового человека. Только, говорит, денег ваших мне не нужно, это я вам, говорит, для примера сказал, чтобы вы поняли, что мы вас в любую секунду как муху прихлопнуть можем. А нужна, нам, говорит, от вас одна небольшая услуга…
- Гаврила Васильич, дозволь воды попить, в горле пересохло, - Мусин впервые за последний час поднял уцелевший, полный страдания глаз на Аристова.
Тот покрутил головою, отыскал в буфете графин, плеснул в стакан и поднес ко рту пристава. Мусин жадно, с придыханием, выхлебал весь, залив себе грудь, и, облизывая губы, молвил:
- Ты вот, наверное, думаешь себе, Гаврила Васильич, - сволочь Мусин, убить его мало… А я, не поверишь, уже какой год сам не рад, что тогда соблазну этому поддался. Я это золото ненавижу. Через него убийцей стал. Деньги… А что они мне – деньги эти? В земле лежат закопанные, даже не потратить их. Единожды только спьяну в карты проигрался, так позволил себе семьсот рублей сразу отдать – и то после сам себя проклинал. Что ж ты, думаю, натворил? А ежели помещик тот или другой кто разнесет по всему уезду, что у станового пристава такие деньжищи в кармане запросто лежат? Как-то пронесло… А только глаза Илличева до сих пор помню: они у него от изумления чуть на стол не выкатились. Один только раз человеком себя почувствовал…
- Ты мне, Мусин, давай – заканчивай тут эту философию, развел, понимаешь, - неодобрительно оборвал его Аристов. – Дальше что было – с человечком этим?
- Дальше…, - как-то искренне вздохнул, мучаясь, пристав. – А дальше рассказал мне этот господин такую историю, что я сперва усомнился – точно ли он в своем уме? Потом, правда, поверил – мало ли, думаю, каких только ненормальных на свете белом не живет? Одни как я или Можар – людей губят из-за золота, а другие – как он… Так вот, и рассказал мне мой гость, что, дескать, был у нас в Верхнерадонежске давненько уже, почти с полвека тому, полицмейстер – Чичеров по фамилии. Давно уже его на свете нет, но была у него одна вещь, которая ему принадлежать не должна была, а однако ж принадлежала. Со смертью его вещь эта вроде как затерялась, но, как господин тот – он, кстати, Макаровым представился – сказал, мол, долго они следы её искали и нашли. И находится эта вещь теперь в поселении одном, да еще и в верстах пятидесяти от моего прииска. Живут, говорит, там люди серьезные, вроде как сектанты, во что веруют – не стал рассказывать: вы, говорит, Мусин, всё равно не поймете, да и незачем это вам. И что же, спрашиваю, вы от меня-то хотите, господин Макаров? А хочу, говорит, Мусин, я от вас небольшой услуги, коли всё сделаете, как я скажу, промышляйте своим золотом хоть до скончания века, а обо мне более никогда и не услышите. Вы, говорит, соберите-ка своих людей, да и поручите им в село это наведаться. Что они там делать станут и как вещь эту добудут – меня, говорит, вообще не интересует. Хотите – всех перебейте. Всё одно никто их не хватится. Хотите – просто украдите. Ваше дело. А вещь эту пусть, говорит, варнаки ваши вам с оказией передадут, а вы её – когда придет время – нашему человеку из экспедиции. Что за человек – узнаете, он сам к вам подойдет.
- Ты, Мусин, мне точно кренделя с маком не заворачиваешь? – с подозрением спросил Аристов. – Ни за что не поверю, чтобы человек, да еще и не один, а с целой компанией, добровольно от огромных деньжищ отказался ради какой-то… вещи! Что, кстати, за вещь-то оказалась?
- Ей богу, Гаврила Васильич, ты бы развязал меня – на образа перекрещусь, - истово задергался пристав.
- Раньше креститься надо было, перебьешься, - буркнул Аристов. – Дальше давай.
- Я тоже Макарова спросил – что, мол, за вещь такая, ради которой надобно целую деревню перебить? А он так замялся, после говорит: вещь эта – предмет искусства, штука очень редкая, более того – в единственном роде исчисляемая, другой такой на свете не существует. И, говорит, одному очень важному человеку она до зарезу надобна. А насколько важному – тебе, Мусин, говорит, точно знать ни к чему, ты в тех облаках не летаешь. А внешне этот предмет искусства напоминает чурочку старую, а из неё вроде как фигура бабы вырезана, причем, плохо так вырезана, будто ребенок делал. И, говорит, Мусин, чурочка эта – и есть та цена, за которую я тебе и твоим разбойникам вольную с вашим золотом и убийствами даю. Не сделаете, как велел – все на каторгу, а то и на виселицу пойдете...
Аристов вдруг ошалело, осененный какою-то мыслью, переглянулся с давно уже притихшим Козловым и, широко раскрыв рот, гаркнул что было силы:
- Калачев! Калачев!
- Мигом в больницу, - приказал он скользнувшему неслышно в дверь унтеру, - да распорядись там – за поручиком Тучковым глядеть в сто глаз. Чтобы никто к нему ни зайти, ни выйти от него не смог. У дверей – усиленный караул, под окном – тоже. Что случится – ты меня знаешь…
- Ну да, Тучков, - криво усмехнулся Мусин. – Он ко мне и заходил перед отходом экспедиции. Платок хотел забрать – Макарова этого, он у меня позабыл. Я не отдал, сказал – затерялся, дескать.
- Что за платок? – заинтересовался Козлов.
- А вон – за божницей, - кивнул пристав.
Илларион Павлович скоро метнулся к божнице, извлек из-за неё батистовый фуляр и принюхался.
- Ишь, как благоухает… Буквы-то однако не совпадают: «В.В.»! И куда же тут «мыслете» - «Макаров» - разместить? Любопытненько…
- Ладно, Никита Семеныч, с Тучковым да Макаровым мы после разберемся. Теперь главное – что с экспедицией Армфельдта случилось?
- А то и случилось, Гаврила Васильич, - вяло отвечал пристав, - что всё не по-моему пошло. На прииске после убийства Можара верх Гамза взял. Если с Можаром хоть как-то совладать можно было, то с этим… Вот вы спрашиваете – что с Арфельдом произошло, а я знаю не более твоего, и все, что там видал – все в рапорте по-честному, без утайки отписал. А если бы и хотел что-то утаить, так другие не дали бы – я ж не один в поисковом отряде был. Одно только скажу – недели две назад посыльный от Гамзы был, вещь заказанную передал и кое-что на словах: Гамза, дескать, велел более никаких дел со мной не иметь, отныне он – сам по себе, я – тоже. Хотел я, чтобы всё закончилось – так и вышло. Куда только он золото своё девать станет – непонятно. Может, с маслом есть будет, может, просто зароет где – мне на это уже, по совести говоря, наплевать.
- А что с чуркой-то этой? – не утерпел Аристов.
Мусин помолчал, подумал и вскинул на исправника единственный свой глаз.
- Время поторговаться пришло, Гаврила Васильич… и вы – господин Козлов. Вот мои козыри: я вам – показания по делу о прииске, в котором буду как посредник значиться, один схрон с деньгами – для казны, другой – для вас, что со вторым будет – мне без разницы… И чурочку эту забирайте. Откажетесь – делайте, что хотите, а ни чурки, ни денег ни за что не сыщете, а я ото всего отпираться стану, мне уже терять нечего..
- Ишь ты, чего удумал, - абсолютно беззлобно и даже с каким-то весельем в голосе произнес Аристов, оглянувшись на Козлова.
- Я понимаю – вам подумать надо, так и не тороплю, - вкрадчиво продолжал Мусин. - Добавлю только, что в одном схроне – сто тысяч ассигнациями, в другом – столько же. На службе государевой столь за всю жизнь не заработать.
Гаврила Васильевич отчего-то покраснел, закашлялся в кулак, выразительно глянул на следователя и, сложив губы трубочкой, засвистал «Во саду ли…», после сказал:
- Ты что же, пристав, думаешь, меня вот так вот задешево купить можно?
- Хорошенькое – задешево, - Мусин не смог сдержать улыбки, почуяв что-то. – Это с каких же пор, Гаврила Васильич, для тебя сто тысяч – не деньги? Или с купцов подношения больше имеешь?
- Сам-то, поди, мильён себе под кустиком запрятал? – подмигнул Аристов.
- Да какой там мильён! – дернулся Мусин. – Варнакам - отдай, зачем только – не ведаю, лошадей, ружья, одежды – купи, Жуков – хитрюга – обирает на каждом шагу, дело, говорит, для меня накладное, рисковое, приказчикам обоим – дай… Ну, есть у меня еще один схрон, но тебе я его не покажу. Если господь доведет – на волю выйду, сам попользуюсь.
В горнице нависло молчание…
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации "Литературныхъ прибавленiй" к циклу "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании
