Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
После публикации пролога я, признаться, немного озадачен, ибо вы, дорогие читатели, кажется, выдали мне слишком основательный кредит доверия. Переполошившись, я на всякий случай перечитал сегодняшнюю главу наискось и даже в обратном порядке несколько раз. Кажется, всё в порядке, хотя до того момента, когда действие как-то раскачается, надо будет набраться терпения и обождать. Впрочем, имея репутацию самого неторопливого канала на Дзене, думаю, здесь беспокоиться не о чем, а потому - allez!..
ПРОЛОГ
Ой, куда-куда-кудах!
Не бывало у нас так,
Чтоб безрукий нашу клеть обокрал,
Голопузый за пазуху поклал,
А слепой-то подглядывал,
А глухой-то подслушивал,
А безногий водогон побежал,
Безъязыкий «караул» закричал!
(Русская народная небылица)
ГЛАВА ПЕРВАЯ
- …нет, любезнейший мой, монархия, только монархия и ничего, кроме монархии! Русскому человеку без монархии нельзя: мысли всякие начинают в голову лезть – скверные мысли, страшные. Никогда не задумывались – откуда взялась присказка «без царя в голове»? А всё – оттуда: глупый человек, стало быть. Сперва – царя убить, после – бога отринуть. Дальше, я вас спрашиваю, что? Нет-нет, вы не смейтесь, ответьте. Ага, то-то же! А я вот за вас отвечу – ни-че-го! Сиречь – пустота, вакуум! Кто в такой стране управлять станет, и кто и во что в такой стране будет верить? Страх, разврат, анархия, скопища растерянных овец без пастуха и даже без прокормления – потому что никто ничего не будет сеять, производить и убирать. Все примутся только размахивать кулаками и топорами, а – как проголодаются – отнимать у других то, что уже было убрано и посеяно, пока и это – последнее – не закончится. А дальше – голод, полная деградация моральных устоев и – как итог – крах государственности и исчезновение России с политических карт с дальнейшим распадением её на уезды и местечковые новообразования под предводительством самых горластых ловкачей и обычных разбойников...
...Маленький колесный пароходик «Николай Угодник» бодро и залихватски шлепал лопастями по безмятежно-спокойным водам Шеломы. Взорам сидящих на открытой палубе представали знакомые каждому русскому путешественнику картины патриархальной северной Руси: то деревенька грустная, серенькая, со съехавшими к самому берегу баньками нехотя проплывает мимо, то церковка блеснет золоченою маковкой, вот – мужик в лодке у камышовых зарослей переживляет переметы, да и, засмотревшись на пароход, нечастый в этих местах, разинул бородатый рот… Ни больших городов, ни сел торговых здесь уже не было. Павлославская губерния – вроде и не край земли, а ощущение такое – он самый что ни на есть. Давеча миновали и сам Павлослав, теперь уж до уездного Верхнерадонежска осталось верст без малого полтораста дойти рекою, а там – экспедиция уйдет западнее своим ходом. Прощайте – покойные каюты, застольные споры, вино из бокалов, светлячки огоньков со стряхиваемых в Шелому папирос и бестолково приготовленная неумехой-буфетчиком Макарычем севрюжина с хреном. Дальше – только непроходимая тайга, десятки, сотни, тысячи верст буреломов и болот… А пока все развлекались диспутами, неизменно зачинавшимися историком Фаддеем Антоновичем Троицким – корпулентным мужчиной лет сорока с пышною копною волос и коротко стриженой бородкой на породистом крупноносом лице. Сперва в спорах принимали участие едва не все члены экспедиции, затем, объевшись ими, понемногу как бы сторонились, превращаясь в безгласных случайных свидетелей, апеллировать к которым было бесполезно. И немудрено: у Троицкого начало любой, даже самой невинной беседы на совершенно отвлеченные темы, не имеющие ни малейшего касательства до устройства России, непременно сводились к последнему. Погода ли, женщины, слишком круто заваренный Макарычем чай – всё пускалось яростным приверженцем монархии в ход как дополнительный и безусловный аргумент превосходства системы действующей над иными. В конце концов, единственным оппонентом Троицкого остался приват-доцент Островский – и тот, по всей видимости, из одной лишь дорожной скуки, когда – куда не кинь взгляд – всё одно и то же, и пить водку уже надоело, и спать – неохота, и так уж лицо опухло, да на щеке складка от неудобной жесткой подушки так и не проходит. Зная слабость Троицкого, Островский нарочно возражал ему, хотя, кажется, к политике относился с брезгливостью всецело увлеченного своим делом, т.е. геологией, сугубого специалиста, искренне считающего, что цари и министры – преходящи, а полезные ископаемые – материя вечная.
- Да отчего же анархия, Фаддей Антонович, - с самой серьезной физиономией возражал историку Островский, взглядом окидывая безучастные лица остальных – словно обещая «вот я его сейчас раззадорю – смешно будет». – А если, скажем, монархию в России этак того… слегка ограничить – на британский манер? Ведь ей-ей – хуже-то не станет, да и приличия прогресса соблюдены. Недаром ведь, говорят, покойный император чуть не в Государственный Совет уже ехал – Конституцию даровать.
- У России – собственный путь, особый, - возвысив голос почти до альтов, Троицкий рубанул ладонью, отсекая возмутительные идеи геолога. – И никакие Британии с Франциями нам не указ. Придет время – введем и конституцию, будьте покойны. Только не под давлением снизу бородатых нигилистов и бомбистов, а именно – когда это станет возможным и полезным для Империи, да, и ни часом раньше.
- И когда же, позвольте узнать, это прелестное время настанет? – ядовито тая ухмылку в уголках рта, поинтересовался Островский. – Это случится внезапно как снег? Или всё-таки сие событие как-то можно прогнозировать?
- Вот опять это ирония! – в отчаянии плеща ладонями, морщился Троицкий. – Безответственный исторический дилетантизм на уровне младших классов женской гимназии, да-с!
- Почему же непременно женской? – уже не скрываясь, хохотал геолог…
...Николай Платонович Ларионов никогда не принимал участия в общих забавах, предпочитая либо обедать в собственной каюте, либо вместе со всеми – но с совершенно отсутствующим видом, будто бы находясь помыслами незнамо где, во всяком случае - точно не на «Николае Угоднике». Если бы среди участников экспедиции были дамы, они бы непременно отметили меж собой, что этот персонаж – просто нелюдимая мрачная бука и явный мизантроп. Так как никаких дам на пароходе однозначно не было, отшельничество Ларионова никто и не думал обсуждать: компания подобралась достаточно пестрая, не все общались между собою ровно. Так, например, помимо упомянутой пары антиподов Островский – Троицкий, более или менее сошлись друг с другом штабс-капитан Шульц и поручик Тучков – правда, в основном на почве карточной игры в безик. Оба офицера пробовали затянуть в свой кружок и Ларионова, но тот, быстро проиграв несколько партий кряду, моментально потерял интерес к их обществу, сочтя возможным отныне какое-то общение лишь с профессором Армфельдтом, а остальных удостаивая только приветственными кивками и несвязным бурчанием себе под нос. Впрочем, ни Шульц, ни Тучков нимало не огорчились потерей партнера, благо безик вполне предполагал игру вдвоем, да и язык общения обоих за время путешествия трансформировался до предельного лаконизма, что выглядело примерно следующим образом:
- Приветствую, - мурлыкал Тучков, забирая взятку.
- Сделайте одолжение, - сосредоточенно отвечал штабс-капитан, почесывая мизинцем ус.
- Красотуленция, - непонятно к кому адресуясь, вероятнее всего, к благоприобретенной даме, чмокал губами Тучков.
- Наздраве – почему-то по-болгарски парировал Шульц.
Вполне возможно, что после нескольких часов таких диалогов и без того диковатый Ларионов выбрал почетное одиночество как единственно разумный образ существования – точно так же, как самурай всегда предпочтет суетному обществу праздных непосвященных в Истину человеков созерцание какой-нибудь сакуры.
Впрочем, поначалу – в первые дни путешествия – участники экспедиции делали таки настойчивые попытки узнать у Ларионова подробности исчезновения профессора Кёнига и его попутчиков, но - как слепцы на каменную стену - натыкались на угрюмое нежелание Николая Платоновича дать хоть сколь-нибудь внятный, хотя бы обтекаемый ответ. На все вопросы Ларионов отзывался или односложными «да-нет», или, сатанински ухмыляясь, обещал что-то вроде «сами увидите», либо вовсе хмуро бросал «не помню». Вероятно, более подробные беседы на тему экспедиции Кёнига он имел с Армфельдтом… Бывало, поначалу они запирались в каюте профессора на несколько часов, правда, заканчивались эти секретные посиделки одним и тем же: раскрасневшийся добряк Армфельдт со всклокоченной шевелюрой первым выскакивал на палубу и, отдуваясь и обмахиваясь фуражкой, объявлял, не обращаясь ни к кому: «Черт его знает – что за такое! Совершенно невозможный человек!» Упорно ссылаясь на невозможность разглашения сведений о гибели предыдущей экспедиции и данное им слово дворянина никогда и ни при каких обстоятельствах никому их не раскрывать, Ларионов – по выражению Шульца – «крутил бобра» до тех пор, пока, потеряв остатки терпения, все пассажиры «Николая Угодника» буквально не приперли отставного капитана к стенке с требованием отчета о событиях пятилетней давности.
- Вы поймите, голубчик, - прижимая руки к груди, внушал Армфельдт насупленному Ларионову, - мы теперь, образно выражаясь, в одной лодке. Да, понятно, подписка, слово и всё такое… Но ведь, сударь, хотите вы того или нет, - экспедиция уже снаряжена, более того, - уже завтра мы прибудем в Верхнерадонежск – и всё! Дальше – точка невозврата. Если вы знаете что-то такое об исчезновении Кёнига, что может помочь нам избежать повторения давней трагедии, то с вашей стороны утаивать это от своих товарищей – как минимум нечестно, а как максимум – преступно. Даже несмотря на данную вами подписку.
- Вот именно, - поддакнул поручик Тучков, лениво играясь с перстеньком на левом мизинце. – Как представитель от министерства, думаю, сумею уладить возможные сложности – буде такие возникнут.
- И потом – насколько мы знаем – вам была уплачена некоторая сумма, - вмешался осведомленный Островский, - за которую вы, Николай Платонович, просто обязаны предостеречь нас от ошибок Кёнига. Вы что же – на смерть нас обречь хотите?
Ларионов затравленным волком смотрел на всех пятерых и по лицу его было ясно, до какой степени не хочется ему ни погружаться в отнюдь не безмятежные воспоминания о тех событиях, ни – тем более – делиться этим с людьми, которые отныне назывались его «товарищами» и требовали товарищеского же отношения к себе. Колкое замечание геолога о полученных им деньгах и вовсе ставило его в положение двусмысленное и не совсем приличествующее дворянину: его вроде как купили и требовали за полученную мзду запрашиваемого товара. Да если б не сестра!.. Ларионов до хруста крутанул желваками, ненавидяще обжег Островского щелью глаз и хрипло произнес:
- Деньги уплачены, правда ваша. Спрашивайте. Что имею право рассказать – расскажу…
РАССКАЗ ОТСТАВНОГО КАПИТАНА ЛАРИОНОВА
- Сложности в экспедиции начались с самого первого дня - как мы вышли из Верхнерадонежска. Проводника толкового не нашли, наняли какого-то вечно полупьяного огромного мужика без имени и фамилии, отзывался на странное прозвище Можар. Утверждал, что тайгу знает как свои пять пальцев, хотя у меня сложилось устойчивое впечатление, что он и до трех считать не умел. Это Можар привел с собою еще пару дикарей – то ли лопарей, то ли самоедов – с какими-то их странными лошадьми: к седлу они были не приучены, использовались только как вьючные мулы. По-русски дикари не понимали ни слова, только Можар мог объясняться с ними на каком-то черт-его-знает-каком-языке. Я как чувствовал – сразу попытался убедить Кёнига, что мне всё это не нравится, что полагаться в тайге на троих сомнительных проводников – всё равно, что стреляться из револьвера с одним вынутым из барабана патроном и надеяться при этом выжить. Но и Кёниг с его интеллигентским слабоволием, и геолог поручик Лобанов кинулись меня убеждать, что, мол, всё одно – никого нам лучше не найти, тем более, что больше никого и не было. Я кинулся было к уездному исправнику Аристову, да тот лишь руками на меня замахал – что вы, дескать, голубчик, никто из местных даже за триста целковых к навхам не пойдет. Мол, полтора столетия оно так после Петра Великого и тянется: мы – к ним на юго-запад не суемся, они – к нам носа не кажут, и не приведи господь как-то иначе. Я его спрашиваю – и как же вы, господин исправник, уездом управляете, коли у вас на сотни верст ни к югу, ни к северу ни налогов не плачено, ни даже переписи отродясь не бывало? Обиделся. А на следующий день и вовсе предпочел куда-то отъехать – вроде как по казенной надобности. В общем, - сглотнул Ларионов, - так и вышли: нас трое, четыре низкорослых шерстистых как верблюды мерина, да трое местных чертей…
- Ну, слава богу, об этом мы позаботились, - вставил Тучков, акцентируя слово «мы». – И пять саперов отменных с собою везем – сам отбирал, и губернатору телеграфировали – проводника дадут из охотников местных, наилучшего…
- Замечательно, - буркнул Ларионов, задетый словами поручика. – Только позвольте заметить – я не имел никакого касательства до организации экспедиции, всё было устроено так, как видел это профессор Кёниг.
- Прошу вас, продолжайте, - нетерпеливо подбодрил его Армфельдт, по-видимому опасаясь, что Ларионов снова замкнется и его рассказ, раскачавшийся было до необычайного прежде градуса, снова оборвется.
- Благодарю, - с мрачной иронией кивнул ему Николай Платонович. – В таком составе прошли мы верст пятьдесят. Я делал пикетаж и составлял карту, разумеется, но – сами понимаете – всё это у меня было позднее изъято. Впрочем, провести вас тем же путем, думаю, смогу.
- Кёниг и Лобанов брали какие-нибудь пробы? – на этот раз перебил его Островский, за что был награжден досадливым взглядом профессора Армфельдта.
- Да, конечно, - ровным голосом ангела с ангельским же терпением отвечал Ларионов. – Когда мы дошли до речки, поименованной Можаром как Койма, среди гальки удалось отыскать обломки кварца, правда, белого оттенка. Шлиховые работы на Койме при мне также проводили, но итог оказался не очень убедительным. Минералогия - не мой конек, так что оценить по достоинству коллекцию, собранную Кёнигом и Лобановым, извините, не смогу, к тому же, что дальше все пошло не по плану.
- Не по плану? – Тучков перестал любоваться игрою света на перстне. – Что вы имеете в виду?
- На третий день после того, как мы выбрались к Койме, небо просто прорвало: пошли проливные дожди и река разлилась до такой степени, что перейти её вброд возможным не представилось. Мы вынуждены были двинуться вдоль русла – и надо сказать, это было довольно тяжело. Берега Коймы размылись до состояния обрывов, приходилось буквально прорубаться сквозь тайгу, на пару верст пути местами уходило до суток. К тому же Кёниг серьезно простыл, а Можар внезапно затеял какую-то дьявольскую игру между нами и проклятыми лопарями. Не знаю, что он там им внушал, но в один прекрасный день Можар заявил нам, что мы выходим на земли навхов и что его дикари решили вернуться. Причем, надо было видеть – с каким довольным видом этот мерзавец сообщил нам свою новость. Профессору стало плохо, он даже за сердце схватился, мы с Лобановым чудом не убили Можара, но за него неожиданно вступились лопари. Эти дьяволы, не говоря ни слова, просто навели на нас ружья и заставили отпустить того. «Ты тоже уходишь?» - спросил я Можара, на что он, всё еще ухмыляясь, отвечал - «Как можно, барин? Вы ж меня наняли, стало быть, я должон вас до самого конца сопроводить». «Без лошадей? Без рабочих?» - вскипел Лобанов. «Зачем без рабочих?» - усмехнулся Можар. – «Может, я еще всё улажу» - и пошел шушукаться со своими подельщиками. Можете себе представить наше состояние? Без лошадей, с горой оборудования, с подмокшей мукой – и целиком во власти дикарей, вообразивших, что могут делать всё, что пожелают!..
- Господи! – нервно заморгал Троицкий, явно до этой минуты иначе представлявший себе экспедицию к землям навхов.
- Господа там не было! – жестко отрезал Ларионов. – Были непроходимая чаща, больной профессор, каторжный путь в неизвестное никуда и постоянное необъяснимое ощущение, что за тобой кто-то всё время наблюдает. Сколько раз я спускался к реке за водой и ловил на себе чей-то взгляд – то ли в затылок, то ли спереди. Лобанов успел мне признаться, что с ним было то же самое… Посовещавшись со своими лопарями, Можар подошел к нам и предложил следующий план: дескать, он сумел их убедить в необходимости продолжать экспедицию. «Дело государственное, я ж понимаю» - серьезно хрипел он в бороду, хотя я готов был поклясться, что он кривил губы в сатанинской улыбке. Однако, продолжал Можар, чтобы уйти с земли навхов, нам надо срочно переправляться через Койму. Для этого мы свалим дерево побольше и понадежнее - так, чтобы оно упало на другой берег, по нему перейдем только мы с самой необходимой поклажей и Можар, а лопари с лошадьми и остальным грузом пойдут дальше вдоль русла искать брод. Встретимся у урочища Баракан – мол, и Можар и лопари его знают. Понятно, что такой вариант показался нам совершенно неприемлемым – веры дикарям не было никакой, потому я выдвинул следующее условие: Можар с профессором и Лобановым переправляется через Койму, а я – иду с лопарями, лошадьми и основным грузом искать брод. В данных условиях это показалось нам наиболее логичным. В полуверсте от нашей стоянки нашли небольшое сужение русла Коймы, там же стояла и подходящая лиственница. Часа через четыре совместными усилиями удалось её свалить в нужном направлении – здесь Можар оказался незаменим. Разгрузив всех троих так, чтобы можно было сносно двигаться, мы с лопарями проводили их. Страшнее всего было, когда профессор, запутавшись в ветках, чуть не свалился в бурлящий поток… Помахав им на прощанье, мы с двумя узкоглазыми чертями вернулись в лагерь - уже темнело, двигаться дальше не было никакой возможности. Я дал себе зарок ни в коем случае не спать, чтобы ненароком лопари не выкинули какого-нибудь фортеля. Они с непроницаемыми лицами напились чаю с вяленым мясом и совершенно спокойно улеглись. Я же нарочно ничего не ел – после таких нагрузок от еды меня запросто могло сморить. Я просто сел у входа в палатку с ружьем и как сыч пялился на них… как мне казалось – всю ночь.
- Они сбежали? – в ужасе воскликнул Армфельдт, догадавшись, что именно не успел досказать Ларионов.
- Представьте себе! - в страшной досаде вскричал Николай Платонович. – Я всё-таки уснул – сидя, мокрый, голодный, продрогший, с ружьем в руке – но уснул! Наутро не было ни проклятых лопарей, ни лошадей, ни провианта – ничего! Но и это еще не всё… Пройдя до поваленной лиственницы, я увидел лишь пень: вероятнее всего, эти черти свалили дерево в реку. Только теперь я понял всё коварство замысла Можара. Не знаю, к помощи какого дьявола он прибегнул, чтобы вызвать ливень, но нет никаких сомнений – кабы не стихия, он наверняка придумал бы что-нибудь еще, лишь бы мы сгинули в этой тайге.
- Но это же не вся история? – поинтересовался Тучков, как бы не давая Ларионову слишком уж углубляться в романический стиль повествования.
- Никак нет, - по-военному четко отвечал тот. – Собрав то малое, что у меня оставалось из багажа – видимо, лопари поосторожничали войти через меня в палатку и оставить ни с чем – я отправился дальше искать брод, тем более, что ливень, наконец, стал утихать.
- Но почему вы не стали искать беглецов?! – взволнованно спросил Троицкий.
- Господин Троицкий, позвольте узнать, - презрительно усмехнувшись, Ларионов демонстративно отвел взгляд в противоположную от историка сторону, - … вы вообще когда-нибудь бывали в тайге в непогоду? А знаете, какие следы остаются от её аборигенов – пусть даже и с лошадьми – после ливня продолжительностью в трое суток? Давайте-ка я отвечу: ни-ка-ких! Особенно, если эти самые аборигены не хотят, чтобы их нашли. Я принял единственно верное решение – отыскать членов экспедиции и предупредить их о предательстве Можара, искренне надеясь, что вообще будет кого предупреждать! Если у лопарей есть хоть какое-то представление об уважении к представителям белой расы, то разбойников вроде Можара толкает на преступления сам Ад!..
Все притихли, даже ироничный Островский и скептически настроенный Тучков чуть подались вперед, чтобы не пропустить ни единого слова из рассказа капитана. Звук чиркнувшей о коробок спички заставил вздрогнуть впечатлительного Троицкого – это штабс-капитан Шульц, не промолвивший до того ни единого за всё повествование Ларионова слова, закурил папиросу.
- Соглашусь с вами, - молвил Шульц - видимо, самый бывалый изо всех, выпуская кверху дымную струйку. – Как-то в Забайкалье я попал в аналогичный переплет… Правда, там ситуация осложнялась одним обстоятельством – по пятам за мной шла раненая и уже вкусившая человечины медведица, а патроны у меня, к сожалению, закончились. Впрочем, это неважно!
- Благодарю за понимание, - кивнул Ларионов. – Хоть медведица за мной, кажется, не гналась, но отчаяние, охватившее меня от невозможности немедленно спасти своих товарищей, доводило до крайности. В этом, знаете ли, тоже – хорошего прискорбно мало… Ближе к вечеру дождь прекратился совсем, и мне удалось обнаружить неглубокий перекат, подходящий для перехода Коймы. Заночевав на противоположном берегу и кое-как перекусив, я с рассветом двинулся в направлении урочища Баракан – так, как это описал нам Можар. Тайга на другом берегу Коймы показалась мне еще более непроходимой, даже птичьих голосов не было. Дикая, пугающая тишина, ни единого звука. Забравшись на подходящее дерево, я заприметил в условно нужной мне стороне скалистую гору, - на неё и стал двигаться как на единственный ориентир. На вторые сутки вновь стал ощущать чьё-то незримое присутствие – возможно, я стал сходить с ума, а, может быть, просто усталость, голод и урывочный неспокойный сон сделали своё дело. Один раз мне показалось, что меж деревьев вдалеке скрывается какая-то фигура и смотрит на меня. Я повалился на землю и больше часа, затаив дыхание, тоже стал наблюдать. Готов поклясться – там кто-то был, но, сморгнув, фигуры я больше не увидел – и всё это в полнейшей тишине, ни хруста ветки, ни шороха листьев!
- Я так понимаю – никаких следов Кёнига и поручика вы так и не нашли? – негромко уточнил Шульц.
- Да, именно так, - помолчав, глухо подтвердил Ларионов. – Проплутав в поисках Баракана еще пару дней, я понял, что если не вернусь к броду тем же путем, останусь там навсегда. На обратном пути мне посчастливилось подстрелить глухаря, а так как ни спичек, ни котелка у меня не было, то, разделав его ножом, съел сырым. Сперва меня вырвало, но после доел всего. По своей карте и пикетам, поставленным в начале пути, я выбрался к окрестностям Верхнерадонежска, после чего с неделю провалялся в беспамятстве в местной больнице. Ни профессор Кёниг, ни поручик Лобанов так и не вернулись. Поиски Можара и его лопарей, начатые по моей просьбе, также ничего не дали. По возвращении в Петербург я написал подробнейший рапорт, после чего был обвинен в преступном оставлении участников экспедиции, разжалован и отправлен в отставку. Вот, господа, всё, что я знаю. Более ничего поведать не могу – вы уж извините великодушно. Устал. Разволновался. Хочу прилечь.
После того, как бывший капитан покинул кают-компанию, все, потрясённые, долго не могли вымолвить ни слова, пока Шульц, вновь прикуривая папиросу, не заключил:
- Этот человек, господа, либо лжет, либо чего-то не договаривает!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации "Литературныхъ прибавленiй" к циклу "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании