Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Если благополучно завершившуюся декабрём ушедшего года "Штукенцию" я задумывал как смесь авантюрного романа и провинциальных детективов Липатова про участкового Анискина, перенесённого на 130 лет в прошлое, то в стартующей сегодня "Нелепе" решился плеснуть в бокал, взболтать и провернуть до щелчка предложить попробовать получившееся смешение жанров иных: тут будут и попытка вестернизации русской глубинки в духе Майн Рида и Бред Гарта, и игра в "англичанство" в стиле старого доброго Пуаро, и даже конспирологический триллер, и, разумеется, те самые Павлославская губерния и уездный Радонежск, что задействованы были в "Штукенции", только - постреформенные, спустя лет примерно так 45. Стилизован будет и язык повествования: я постарался сделать так, чтобы "Нелепа" выглядела написанной автором второй половины XIX века, этаким... "Алексеем Феофилактовичем Писемским", в его сегодня уже старомодной, немного аффектированной манере. Как вышло - судить вам. Продлится вся эта вакханалия долго - аж по ноябрь включительно, так что "скоротать время" у нас с вами выйдет почти как у Мафусаила - без малого на целый год. И то верно - куда нам спешить?
Буду рад, если "Нелепа" придётся вам, дорогой читатель, по вкусу.
Ой, куда-куда-кудах!
Не бывало у нас так,
Чтоб безрукий нашу клеть обокрал,
Голопузый за пазуху поклал,
А слепой-то подглядывал,
А глухой-то подслушивал,
А безногий водогон побежал,
Безъязыкий «караул» закричал!
(Русская народная небылица)
ПРОЛОГ
В одно из тех прелестных в Санкт-Петербурге майских утр, когда погоды, уж не дожидаясь наступления лета, стоят такие солнечные и прозрачные, что, кажется, нагревшийся с рассвета воздух дрожит натянутой паутинкой, а болтливые воробьи задрёмывают только на несколько часов, чтобы с первым солнечным лучом сызнова будить горожан заполошным чириканьем, со стороны Садовой к доходному дому Жадимировского, что у Кокушкина моста, подъехал на лихаче изрядно одетый благообразный господин лет ближе к пятидесяти. Расплатившись с возчиком (и, судя по всему, расплатившись щедро, потому что тот, приняв деньги, радостно осклабился и, подхлестнув лошадь, залихватски свистнул на прощанье), господин, придерживая цилиндр, поглядел снизу вверх на громадину здания, сдержанно дивясь его размерам, и через парадный вход проследовал внутрь. Поднявшись на третий этаж, господин остановился слегка отдохнуть и перевести дух, а, дойдя до пятого, уже снял цилиндр и отер лицо ослепительно белым платком с вышитыми буквами «В.В.». Грудь его сильно волновалась; по всему было заметно, что господин не каждый день поднимается не то, чтобы на пятый этаж, а, пожалуй, что и третий для него в новинку. Выждав с пару минут, господин озабоченно ощупал свой пульс, даже замер, прислушиваясь к собственным сердечным ритмам, пока не пришел к выводу, что столь долгое восхождение, к счастью, закончилось для него вполне благополучно, хоть и не без некоторых поводов для беспокойства.
Отыскав нужную дверь, господин снова замер в нерешительности, не обнаружив там, где это принято у людей приличных, ни звонка, ни хотя бы совершенно анахроничного для близящегося уже не так и отдаленно к завершению столетия колокольчика. Поразмышляв, господин кашлянул и несколько раз стукнул в дверь костяшкой согнутого указательного пальца, что, впрочем, не возымело ни малейшего эффекта. Господин подумал и постучал более настойчиво и уже кулаком, после чего, пригнувшись к замочной скважине, крайне приятным мягким голосом произнес:
- Господин Ларионов! Господин Ларионов, откройте, пожалуйста!..
- Говорено уже сколько раз: денег сейчас нет, а съезжать я не стану – хоть что со мной делайте! – не сразу раздалось из-за двери.
Господин на лестнице обрадовался неизвестно чему, даже вздохнул с облегчением, и, уже значительно тише piu piano, но всё тем же приятнейшим баритоном произнес:
- Я к вам совершенно по другому поводу, господин Ларионов! Откройте, пожалуйста, я вам всё объясню.
- Точно не насчет денег? – голос за дверью стал чуть миролюбивее, хотя и не без отчетливых ноток раздражительности.
- Можете не сомневаться!
Дверь приотворилась, за ней обнаружилась коренастая фигура в довольно истрепанном офицерском кителе, накинутом на несвежую сорочку, носитель которых взирал на непрошенного визитера явно без малейших признаков любопытства и – уж точно! – совершенно негостеприимно. Помолчав, хозяин открыл дверь шире и нехотя, что выдавало в нем человека абсолютно не светского, указал рукою вглубь квартиры.
Проследовав за хозяином, гость миновал полутемную прихожую, носившую следы откровенного недостатка в средствах и явного отсутствия горничной, и оказался в довольно просторной комнате, вероятно, служившей её обитателю одновременно и гостиной, и спальней. Круглый стол с растопыренными ножками в виде облезлых львиных лап, пара стульев с потертой ото времени обивкой, скверно застланная узкая кровать, пара полок с дюжиной-другой разнокалиберных книжек да полинявший до полной обесцвеченности пыльный шкап – вот всё, что составляло обстановку её владельцу. К этому необходимо прибавить позабытое на одном из стульев щербатое блюдце, полное папиросных окурков, и запах, представлявший собой неприятный букет из дешевого горелого табаку, пыли и давно не менявшегося постельного белья. Впрочем, обитателя этих угодий очевидное убожество собственного жилища нисколько не смущало: усевшись на стул, он убрал блюдце с окурками с другого и всё так же молча указал на освободившееся место рукою, приглашая сделать то же и гостя.
- Позвольте отрекомендоваться: статский советник и действительный член Императорского Русского Географического общества Веселаго Василий Андреевич, - со всевозможной приятностью произнес гость, видимо, либо обладавший неистощимым запасом терпения, или же попросту имевший в нелюбезном хозяине конкретную надобность.
- Камергер, действительный статский советник и почетный член Ордена Вельзевула Иоахим Карлович фон дер Брезе, - чертиком подскочив со стула, с комическим выражением физиономии откликнулся хозяин, несмотря на то, что еще несколько минут назад визитер окликал его «господином Ларионовым». Отметив удивленно вскинутые брови Веселаго, он гнусно расхохотался и, вновь раскинувшись на жалобно взвизгнувшем стуле, уже обычным своим голосом произнес: - Я не знаю, сударь, что вам от меня нужно, но все мои немногочисленные титулы, полагаю, вам известны.
- Николай Платонович…, - чуть укоризненно покачал головой гость. – Разумеется, я навел все возможные справки на ваш счет, потому прошу поверить: я вполне представляю – к кому и зачем пришел. Скажу больше: ваше нынешнее положение абсолютно для меня неважно, главное – вы сам и ваш опыт…
- Мой опыт? – Ларионов приподнял голову, изучающе вглядываясь в Веселаго – не издевается ли? – Какой именно опыт вас интересует? У меня их в изобилии… Хотите – поделюсь знаниями как бывший офицер Генштаба, с отличием закончивший Академию? Вас что интересует – картография, статистика, тактика? Может, парфорсная охота? А хотите – научу выпивать штоф водки за день и без закуски? А еще можно обучить искусству жить на пару рублей в неделю, не платя при этом почти ни кому и ни за что…
- Николай Платонович, - Веселаго был, казалось, неуязвим для мрачнейшего остракизма Ларионова и обладал к тому же недюжинным терпением. – Весь ваш жизненный багаж познаний, без всякого сомнения, драгоценен, но меня и круг людей, которых я представляю, интересует сейчас ваше участие в экспедиции профессора Кёнига в Павлославскую губернию. Скажу более – мы намереваемся предложить вам участие в следующей экспедиции, практически готовой уже к отправке.
- Вот как…, - и без того темное небритое лицо Ларионова потемнело почти до того оттенка, каким славятся петербургские декабрьские вечера и ночи – особенно где-нибудь на окраине, скажем, за Нарвскою заставой, где можно хоть пять часов кряду искать, но не найти в итоге ни единого целого уличного фонаря. – Милостивый государь… Василий Андреевич – я не ошибся? Так вот: настоятельно прошу вас сделать вид, будто не говорили мне ничего подобного и, даже более того, словно бы не застали меня. Так и передайте кругу своих людей: мол, не застали Ларионова – да и всё тут! И на следующий день не застали. Да скажите просто – умер! Всего наилучшего, сударь…
И с этими словами Ларионов вновь с самой решительною физиономией откинулся на спинку стула, всем видом демонстрируя категорический отказ от общения с любезным г-ном Веселаго.
Поступок этот, как оказалось, совершенно не удивил последнего, скорее – даже наоборот: он придал чертам своего лица – и без того приятным – еще малую толику приятности, но без сиропу, и, кашлянув, принялся как бы непроизвольно чуть поглаживать себя по той стороне сюртука, где изнутри у подобного рода людей обычно уютно покоится бумажник.
- Николай Платонович, - Веселаго продолжил осаду Ла-Рошели, вид которой являл собою Ларионов. – Вы даже не дослушали меня, а ведь предложение мое было небескорыстным. Вам достаточно только назвать цифру – и я готов – после некоторого обсуждения с коллегами, разумеется, - подписать чек. Итак?.. – и с этими словами Василий Андреевич несколько заговорщицки загнул кверху изящную точеную бровь.
- Что? Деньги предлагать изволите? – горько и с апломбом, словно трагик провинциальной сцены в роли короля Лира, усмехнулся Ларионов. – Не выйдет, сударь! Да я в эту вашу губернию - даже если с голоду начну хлебные крошки у голубей на Сенатской площади воровать - не поеду. Да, ни за что не поеду, так и передайте!
Уловив, однако, в голосе Ларионова чуть более театральщины, чем это приличествовало бы человеку, настроенному на решительный и категорический отказ, Веселаго понимающе покивал аккуратно причесанной головою и негромко произнес:
- Три тысячи рублей.
Фраза эта произвела на «Ла-Рошель» примерно такой же эффект, как если бы по ней одновременно выстрелила целая батарея современных 15-дюймовых орудий, - Ларионов вздрогнул, как-то сразу обмяк и так же тихо ответил:
- Нет.
- Я уполномочен вести с вами переговоры до определенной суммы, - будто ожидая этого, продолжил Веселаго. – И готов поднять ставку, скажем, до четырех тысяч. Но уверяю вас – едва ли она может быть больше! Подумайте, Николай Платонович, - четыре тысячи! Если ваши отношение к жизни и… м-м… несколько своеобразная философия мешают вам разумно отнестись к такому уникальному предложению, то, быть может, вы подумаете хотя бы о других людях, которым такая помощь крайне необходима – и именно сейчас!
Ларионов при последних словах так взглянул на Веселаго, что, если бы взгляды вообще могли бы быть материальны и осязаемы, последний наверняка был бы отброшен из комнаты никак не ближе, чем к дверям прихожей. Василий Андреевич, однако же, оказался более подготовлен к подобной реакции и, не отведя глаз под прицелом ненавидящих щелочек Ларионова, закончил:
- Да, я говорю о вашей сестре, сударь! Если вы немедленно не приметесь за её лечение, чахотка добьёт бедняжку, и вы об этом знаете. А мы могли бы отправить её к лучшим специалистам… Профессор Фогт, к примеру, полагаю, взялся бы… Можно было бы похлопотать. Я уважаю ваши принципы и даже согласен, что вы вправе отстаивать их самым жестким образом. Но Аглая Платоновна… Чем, чем она-то, сударь, виновна? И чем вы – много после, когда придет время – оправдаетесь на высшем суде? Вы, имевший шанс спасти её и не сумевший поступиться с сомнительной моралью…
- Послушайте! - Ларионов сморщился как от жмени кислейшей клюквы. – Да при чем здесь мои принципы, о которых, впрочем, вы – блестящий представитель высшего света – ничего не знаете и знать не можете?! А сами, меж тем, используете запрещенный прием, шантажируя меня здоровьем сестры, до которой ни вам, ни вашему императорскому географическому обществу нет и не может быть ровно никакого дела. Да я ночами не сплю, не зная – как помочь Аглае! Но вы, суля мне живительные яблоки подобно библейскому змею-искусителю, понимаете ли – чего требуете взамен? Что вы вообще знаете о той треклятой экспедиции? Готов биться об заклад, что – ничего! Или вы полагаете, что я просто волею судеб или из собственного сумасбродства обретаюсь в этом вертепе, не имея ни даже пяти рублей на ближайшее будущее… да что там – не имея самого будущего?! Меня разжаловали, списали ото всюду, прогнали взашей как паршивого кобеля – и всё из-за той истории, будь она неладна! Да лучше б я не вернулся из этих чортовых мест, лучше бы остался там догнивать – вместе с вашим Кёнигом!..
Выговорившись, Ларионов судорожно сглотнул, не обращая на Веселаго никакого внимания, подошел к шкапу, отворил дверцу и, почти войдя в него как в стоящий вертикально гроб, произвел там ряд каких-то манипуляций: голова его запрокинулась, дернулась спина и что-то булькнуло.
- Вот именно! – с удовлетворением и уже спокойнее заключил он, прикрывая дверцу.
Речь его, если и произвела на Веселаго какое-то воздействие, то самое ничтожное. Василий Андреевич явно был либо выдержан до степени выдержки самых отъявленных марок шотландского виски, либо заранее предупрежден о странностях поведения отставного генштабиста. Лицо его лишь слегка выражало участие к словам Ларионова, большею же частью на нем отчетливо читаемо было чувство скорой победы: так старый искушенный в сражениях фельдмаршал, взявший не одну крепость и видавший тысячи смертей, заранее уж знает – через сколько часов и каким именно образом падет пресловутая Ла-Рошель.
- Вы абсолютно правы, Николай Платонович, - даже несколько развязно согласился Веселаго. – Мы почти ничего не знаем о гибели экспедиции. И – более того – даже те отчеты, которые вы давали в ходе следствия по тому делу, те единственные источники, из которых мы могли бы черпнуть хоть в половину ладошки правды, оказались закрыты для нас. Да-да, они засекречены, и даже влияние великого князя Николая Михайловича оказалось недостаточным для того, чтобы мы смогли узнать истину. Тем не менее, дело практически сделано: экспедиции - быть в любом случае, с вами или без вас. Цели, преследуемые ею и Обществом, ясны и благородны: это и геология, и этнография, и геодезия. Вы и сами знаете – северная-восточная область Павлославской губернии – огромное белое пятно на карте Империи. Руководствуясь последними записками профессора Кёнига, сделанными им до его экспедиции, мы имеем все основания предполагать, что там могут быть огромные запасы нефти, золота, иных ископаемых. Совершенно не изучены обычаи и быт местных народностей, навхов – в особенности. Карты губернии составлены еще по описаниям петровских офицеров – это вообще никуда не годится! И – после всего сказанного – как же мы могли не воспользоваться вашими знаниями этих мест? Возможно, вы имеете свои резоны не рассказывать нам всей подоплеки гибели экспедиции Кёнига… Возможно! Но вы – замечательный геодезист, насколько я знаю, в своё время интересовались и геологией…
- Геологией? – перебив его, оскорбился Ларионов, будто слово «геология» напомнило ему о чем-то неприличном. – Там – беспросветный ад, господин статский советник! Вам и вашему Обществу не терпится угробить еще с пару десятков людей? Да-да, я не драматизирую: вся земля, что на сотни вёрст окружает Верхнерадонежск, – преисподняя! И я говорю не о гнусе и непроходимой тайге – это как раз можно пережить. Я говорю о других, более ужасных вещах! О таких вещах, о которых все ваше Общество не имеет ни малейшего представления и против которых не поможет даже целый батальон священников, вооруженных бочками со святой водой и сотней винтовок!
- Вот именно поэтому вы и только вы нужны нам там! – радостно, словно Ларионов сообщил ему некую приятность, всплеснул руками Веселаго, изменив своей обычной сдержанности. - Будьте нашим чичероне в эту преисподнюю, и благодарная Россия навеки впишет ваше имя в научные скрижали…
- Плевал я на ваши скрижали! – скривился Ларионов. – И на Данте вашего плевал. И на Россию – точно так же, как она наплевала на меня. Меня, сударь, только деньги интересуют, да-с… И то – если бы не сестра, я бы и за десять тысяч не отправился в эту дыру, провалиться бы ей и в самом деле прямо в преисподнюю.
Николай Платонович вновь решительно шагнул к шкапу, уже не таясь, налил из стоящего там весьма вместительного графина простого стекла в такой же простой стакан прозрачной жидкости, единым духом влил её в рот и торжествующе посмотрел на Веселаго: мол, да, пью, и буду пить, а не люб, так ведь сами меня такого пожелали, и никак не наоборот.
- Деньги! – потребовал Ларионов. – И не вздумайте выписывать чек. Я доверяю только ассигнациям, бодро похрустывающим в моем кармане.
- Считайте, завтра уже у вас, - с готовностью откликнулся Веселаго.
- Когда отъезжаем? – офицерским, не терпящим возражений, голосом продолжил Николай Платонович.
- Через пару недель максимум. Поездом до Москвы, далее – также поездом до Вологды, оттуда – водой, пароход уже зафрахтован, прямо до Верхнерадонежска…
- Ну, разумеется, не пешком же, - бесцеремонно перебил его Ларионов. – Сколько человек будет в экспедиции?
- Руководитель – профессор Армфельдт, геолог, - начал перечислять Веселаго, чуть закатив глаза к серому в трещинах, давно не белёному потолку. – Историк и этнограф Троицкий. Штабс-капитан Шульц – отличный геодезист, географ и путешественник. Приват-доцент Островский – тоже геолог. Поручик Тучков – от Военного министерства. Ну… и вы!
- Вы разве не в экспедиции? – неискренне удивился Ларионов.
- Увы, я всего лишь пружинка, способствующая тормошению наших сановных кунктаторов. – Веселаго улыбнулся и развел руками, давая понять, что он-де и хотел бы отправиться в столь заманчивый вояж, да некие высшие силы не отпускают его от несения нелегкой и неблагодарной службы.
- Надеюсь, ваши Шульц и Тучков умеют пользоваться оружием? – язвительно осведомился Николай Платонович. – Хотя… Чтобы застрелиться, особого умения не требуется, не правда ли?
- Даже так? – Сквозь неизменную иронию в голосе Веселаго проскользнули тревожные нотки. – Вы, кажется, многого не договариваете. Мы же партнеры – в некотором роде…
- Отнюдь, - последовал ответ. – Партнерами мы, возможно, станем завтра, когда вы передадите мне условленную сумму. До тех же пор…, - и Ларионов развел руками словно чиновник, дающий назойливому просителю понять, что дело последнего – абсолютно невыполнимо и безнадежно, а потому ничем более помочь он не в состоянии.
Кивнув с лицом, чуть более разочарованным, чем это требовалось от умелого карточного игрока, Веселаго живо поднялся, ловко водрузил цилиндр на аккуратно скрывавшую то, что и должно быть сокрытым на пороге пятидесятилетия, прическу и проследовал к двери. Уже выходя на лестницу, он обернулся и произнес несколько обиженным голосом:
- Завтра я смогу быть примерно к этому времени. Надеюсь, вы обдумаете за ночь – что именно нам желательно бы услышать? И… приведите себя в божеский вид. Вы же офицер - в конце концов!
Ларионов не удостоил гостя ответом, только насмешливо сделал небрежный и не совсем приличествующий для бывшего генштабиста жест пальцами, означавший перебирание купюр. После того, как дверь захлопнулась, пальцы сами собою сложились в кукиш, который Николай Платонович, предварительно полюбовавшись им сам, направил в сторону ушедшего Веселаго, сопроводив это действо презрительной непонятной фразой:
- Да ни за что… Никогда больше!
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации "Литературныхъ прибавленiй" к циклу "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании