На город наползали сумерки, сдавливая пространство и делая заснеженные тротуары блеклыми и серыми. Фонари еще не зажглись и потому сама не понимаю, как я узнала эту осунувшуюся, сгорбленную женщину, медленно идущую мне навстречу. Посади ее сейчас в сани – точь-в точь боярыня Морозова с картины Василия Сурикова. Те же запавшие глаза, заостренный нос. Правда, у боярыни глаза пылали каким-то запредельным пламенем. А ведь и у этой женщины было то же самое, но – пятнадцать лет назад… Ее сопровождала молоденькая девушка с глубокими, все понимающими глазами – скорее всего, дочь. И в памяти моей всколыхнулась давняя история, потрясшая тогда весь город. О ней мне и хочется сейчас рассказать.
Я давно поняла, что конструкция преступления может быть сложна и загадочна. И тем замечательнее, что моя подруга, непревзойденный детектив Валентина Васильевна Орлова сумела тогда раскрыть ее суть. Сейчас она занята своим сынишкой Макаром и ничуть не жалеет о том, что ее частное детективное агентство пока бездействует. И муж ее, Платон, этому очень даже рад. А тогда без ее необычайных способностей, интуиции, без ее проникновения в тончайшие материи, связывающие преступника и жертву, определить убийцу было бы, думаю, невозможно. Тем более, что замешаны там были и мистические силы… А уж сколь хитроумные способы отъема денег и ценностей придумывали преступники!
Впрочем, хватит предисловий. Пора оказаться в интеллектуальном салоне дорогих мне людей. Именно там было замечено необычное поведение… свидетеля? А, может, и действующего лица этой драмы…
* * *
- Ну почему, почему ваш герой исчезает? Вот просто берет и исчезает. Уходит, и мы больше ничего о нем не знаем… Мне кажется, что в пьесе должна быть ясность. Особенно в финале. Что же с ним потом-то случилось? А вдруг он покончил с собой? – вопрошала Маргарита Сергеевна, нервно теребя свою белую шаль, с которой почти не расставалась даже летом.
Сегодня почти все общество, вернее, сообщество интересных друг другу людей вновь было в сборе – и, как всегда, у нее. Это повелось еще с тех времен, когда Маргарита Сергеевна работала в редакции и не помышляла о пенсии. Она жила в доме, находящемся в редакционном дворе, и бывать у нее, самой участливой, добросердечной и хлебосольной из всех редакционных женщин, в основном издерганных и изъеденных ржавчиной непризнанной гениальности или уязвленного самолюбия, для многих стало привычным делом. Сейчас было особенно интересно и даже как-то торжественно – журналист Глеб Гордый, и это был не псевдоним, как многие думали, а его настоящая фамилия, сидя за новомодным столом в форме эллипса, читал свою новую пьесу. На столе же в больших тарелках горками возвышалось традиционное для таких вечеров маргаритысергеевнино печенье. Пьеса Глеба, как и все его произведения, а писал он в основном рассказы, была с мистическим оттенком – не зря у него было прозвище «Третий глаз». Его герой неожиданно появлялся в квартире вместе с взявшейся ниоткуда вещью – большим металлическим кубом, вокруг которого происходили разные чудеса, ломались копья, менялись судьбы людей, а потом так же неожиданно пропадал, оставляя всех в недоумении. Зоя Алексеевна, давняя подруга хозяйки, женщина тихая, незаметная, однако мудрая и прозорливая, но старающаяся без надобности этого не показывать, осторожно заметила:
- Возможно, тут не хватает одной сцены. Такой, чтобы все могли узнать истину. Увидеть, что же за всем этим скрывается. Какие тайны мироздания…
- Ну, почему надо обязательно иметь в виду мироздание? Просто обыкновенные тайны… Их ведь немало у каждого человека, - заметила Маргарита Сергеевна, у которой все чересчур глобальные понятия связывались с не слишком интересной для нее философией.
- Вы имеете в виду что-то конкретное? – несколько обиженно спросил Глеб, уяснивший вдруг для себя, что идею его пьесы безжалостно упростили.
Зоя Алексеевна тоже это поняла и попыталась успокоить Глеба:
- Может, и конкретное, но вот в каком плане: какие силы стоят за этим кубом? Кто им управляет? Ведь все тайное, как мы знаем…
Глеб обреченно махнул рукой, он хотел сказать, что волшебная вещь в пьесе – это наше собственное я, которое и является главным хозяином судьбы человека, но мысли его прервал Валентин Доброхотов, врач и литератор, а еще тот, к кому всегда и все прислушивались:
- Знать, какая сила стоит за тем или иным… явлением, поступком – это… интересно, наверное… И полезно. Но главное – понять, как и почему поступок совершен… Если это возможно… Если человек этого не скрывает…
Последние слова он почему-то договаривал шепотом, их было плохо слышно, но – странное дело, впервые все прислушивались не к тому, что он говорил, а к его глухому, отрешенному голосу с глубоко скрытой, и все же ощутимой тревогой.
- Валентин, ты болен? – спросила взволнованная Маргарита Сергеевна.
- Нет, что ты! Просто сегодня пришлось много понервничать. Не обращайте на меня внимания, прошу вас…
- Хорошо, хорошо, не буду, чтобы ты хоть здесь-то не нервничал… А вообще ты сегодня так бледен…
- Рита, ты же обещала…
И вдруг Альберт Ерасов, известный учёный и философ, пристально посмотрев на Валентина, но обращаясь к Глебу, спросил:
- Твой куб – это ведь никакая не мистика, так? Это – наши устремления, надежды, наша сила воли, душа всеобъемлющая, да? Человек – главный волшебник на земле. Обладатель тонкой духовной материи.
- Главный волшебник, говоришь? Но и главный разрушитель тоже… Убийца… Валентин хотел сказать что-то еще, но не смог – вместо слов у него стали вырываться сдавленные хрипы, и это было последней каплей для того, чтобы раз и навсегда привлечь к себе всеобщее внимание, а потому вопрос прозвучал почти в хоровом исполнении:
- Валентин, что случилось?
Все отлично понимали, что и у хирурга от бога могут быть и бывают неудачи.
- П…п…пожалуйста, не обр…ращайте в…в…внимания на мою персону, - едва выговорил он. – Т…т…трудный был ды…ды…день…
Зоя Алексеевна села рядом с Валентином и взяла его за руку. Рука дрожала.
- Может быть, вызвать «скорую»? – осторожно предложила она.
- Ни в коем сл…л…лучае! Я вам з…з…запрещаю! – порываясь встать, с трудом произнес Валентин.
Маргарите Сергеевне удалось увести его в соседнюю комнату и уговорить лечь в постель. Гости не решались уйти домой, понимая, что в любой момент здесь может понадобиться их помощь. Каждый ощущал, как тревожная таинственность вечера заполнила всю комнату. Первой заговорила Зоя Алексеевна.
- Когда я Валентина за руку держала, то очень удивилась – у него под ногтями черно. Земля… А он такой чистюля, руки по нескольку раз намыливает, я это видела. И даже щеточкой моет… А тут… Вот я и подумала – что же такое должно было произойти, чтобы Валечка даже руки забыл помыть…
- Вы не так вопрос задали, - тихо вступил в разговор явно озадаченный Альберт. - Надо спросить - что должно было произойти, чтобы Валентину вдруг срочно понадобилось копаться в земле?
- Может, цветы дома пересаживал, - предположила вышедшая из спальни Маргарита Сергеевна. – Хотя нет, он ведь сюда из больницы пришел…
- Да и после цветов он бы сто раз руки вымыл, - заметила Зоя Алексеевна.
- А ты у нас, Зоя, прямо как следователь, - вроде бы с юмором, а на самом деле с некоторой досадой сказала Маргарита Сергеевна.
Она очень любила Валентина, а лет двадцать назад даже надеялась, что и ее, и его одиночеству наступит конец. Однако что-то помешало ему тогда серьезно отнестись к ее чувствам – наверное, как всегда, его работа. Очевидно, сказалась и более чем десятилетняя разница в возрасте не в пользу Маргариты Сергеевны – не каждый мужчина способен принять как дар женщину, мягко говоря, осенней поры… Но Маргарита Сергеевна сохранила глубокую нежность к Валентину и теперь ей было неприятно, что при ней шепчутся о земле на его руках, как будто в чем-то его подозревают…
- Ты, Зоечка, такая стала после истории с тем своим… артистом из самодеятельности, да? Который свою жену задушил? – продолжала Маргарита Сергеевна.
Всем была памятна эта история, раскрученная одним из главных действующих лиц на их удивительных вечерах – Валентиной, давно имевшей законный статус частного детектива и благодаря своим уникальным способностям помогавшей нашей доблестной милиции раскрывать преступления, которые были ловко скроены и порой довольно оригинально сшиты хитроумными и коварными людьми… Причем нельзя думать, что эта роль досталась ей от жизни случайно – нет, ее великолепно развитое умение анализировать характер преступления так же тщательно, как образ человека, не пропуская мелочей, позволили ей не однажды взять верный след в запутанных и безнадежных делах. Более всего ее интересовал хитрый, достойный противник, долго готовивший свой спектакль, в финале которого чьи-то сейфы и карманы оставались пусты, а их содержимое перекочевывало в руки умника и далеко не всегда с криминальным прошлым. Именно Валентина только что раскрыла известное на весь город ограбление в банке. Убийство журналиста. А история с Зоей Алексеевной, случайно подсмотревшей убийство! Преступник выслеживал ее, ходил за ней по пятам и только действия Валентины избавили женщину от этой пытки – он был пойман довольно хитроумным способом и понес заслуженное наказание. Редко выпадал день, когда в ее агентство никто не звонил или не приходил. Оно пользовалось в городе огромной популярностью и хорошей славой. Правда, были и обиженные – характер у Валентины довольно строптивый, она упряма, и без этого нечего делать в такой профессии, и, решив однажды раз и навсегда не браться за дела семейные, интимные, когда, скажем, муж просит выследить свою жену либо же наоборот, или ревнивая мать умоляет отыскать компромат на будущую невестку, она твердо отказывала таким просителям и советовала им самим урегулировать свои отношения. Иные несостоявшиеся клиенты пытались жаловаться на нее в управление внутренних дел, но там Валентину хорошо знали, ценили и не давали в обиду.
Общество Маргариты Сергеевны всегда с удовольствием слушало рассказы Валентины, пыталось разгадывать очередные загадки, а потом анализировать решения. О детективных историях здесь говорили с тем же удовольствием, что и об астрологии, параллельных мирах и прочих необъяснимых явлениях. Однако сейчас было иначе – их героиня на этом вечернем заседании отсутствовала… Она позвонила Маргарите Сергеевне и сообщила, что ее срочно попросила о помощи бывшая соседка, измучившаяся со своим мужем-алкоголиком, который, стоит ему хоть немного выпить, кидается на людей и начинает драться. Теперь же, кажется, досталось ему – какой-то поздний прохожий не стал ждать явно готовящегося нападения и ударил алкаша, да так, что тот еле добрался до дома…
- Кстати, а почему нет Валентины? – вдруг спросила Зоя Алексеевна.
- Она пошла к своей знакомой, Лизе, у которой только что на Муравьевке чуть не убили мужа…
Сообщение Маргариты Сергеевны прервал телефонный звонок. Звонили из больницы, просили к телефону Доброхотова. Трубку подали Валентину прямо в постель. По его ответам все поняли – Валентин пожалел, что по обыкновению оставил в отделении номер телефона квартиры, куда пошел после дежурства. Так оно и было на самом деле.
- Вызывают… Срочная операция... Раненого привезли… Дежурный врач может не справиться, - отдав трубку Маргарите Сергеевне, упавшим голосом сказал Валентин. – Сейчас машину пришлют…
- Валя, но тебе худо! Нельзя в таком состоянии… Давай я позвоню, скажу! – бросилась к телефону Маргарита Сергеевна.
Валентин упрямо отвел от телефона ее руку и сказал странную фразу:
- Ну, уж это-то я должен сделать…
Все молча наблюдали за тем, как Валентин собирался. Это было нехорошо, он краснел, застегивая пиджак, потом долго не мог завязать шнурки на ботинках, затем спохватился, что где-то оставил свой галстук – наверное, в спальне, но все равно никто не мог оторвать от него взгляда.
- Да что вы все так на меня уставились? – тихо и обреченно спросил он.
За всех ответил Глеб:
- Валя, ты очень странный сегодня. То дрожал, заикался, а сейчас как в воду опущенный… Лично я очень хочу знать, что случилось…
- Да… ничего, ребята, - горестно вздохнул Валентин и шагнул в коридор, ибо во дворе уже сигналила присланная за ним «скорая». Маргарита Сергеевна выбежала на лестничную площадку, догнала Валентина и взяла с него слово, что после операции он придет к ней. Он уже снизу крикнул: «Хорошо!», и через несколько секунд «скорая» помчала его в больницу.
Все молчали. Маргарита Сергеевна стала задергивать шторы, чтобы громоздившаяся за окном темно-серая масса каким-то образом не заползла в комнату и не добавила тяжести в их угнетенное состояние. Собственно, никто не понимал, почему оно было угнетенным, что произошло такого, чтобы все вдруг почувствовали себя стоящими у края какой-то беды как у края обрыва. Ну, обсуждали пьесу, дали Глебу какой-то совет насчет новой сцены. Может, нелепый совет. Говорили о духовном. Ну, переключились потом на Валентина, который был явно не в себе. А почему, собственно, человек всегда должен быть в себе? На то он и человек, живое, мыслящее существо, чтобы проявлять все присущие себе качества, жить в соответствии со своими чувствами, желаниями. И вытекающими отсюда поступками? Вероятно…
- Беда на пороге, - выразил всеобщее состояние Глеб. – У дверей…
И в это время в дверь позвонили. Все вздрогнули и переглянулись друг с другом – кто бы это мог быть? Доброхотову явно еще рано. Оцепеневшая было Маргарита Сергеевна бросилась открывать. В прихожую стремительно влетела Валентина.
- Ну, как вы тут без меня? – с ходу почувствовав обстановку, спросила она.
Все молчали – трудно было выразить ту сумятицу чувств, которая их обуревала. Первой на это решилась Зоя Алексеевна. Проворная, как мышка, она подскочила к Валентине и, как бы прося у нее помощи, быстро обрисовала ситуацию:
- Тут мы, Валечка, пьесу Глеба слушали, а потом поспорили, как ее лучше… улучшить, а потом о душе поговорили…И только тогда увидели, что с Валентином что-то не в порядке, какой-то он не такой… И трясло его всего, и даже заикаться стал… Мы «скорую» хотели вызвать, да он не дал…
Валентина успела уже снять куртку, причесаться, пошутить на тему: «Ну, вот, стоит мне оставить вас одних, как сразу происходят какие-то ЧП», и бросилась в комнату.
- А где же он, Валя-то? – спросила она.
Глеб изрек:
- Валентин и Валентина –
Будет жуткая картина…
Такая шутка никак не развеяла тревоги, которая уже коснулась и Валентины.
- Его вызвали в клинику, - объяснила Маргарита Сергеевна. – Срочная операция. Мужчину привезли…
- Надо же… А ведь Лизиного мужа тоже туда повезли… Не его ли сейчас наш Валя зашивает? Или режет? Жуть! Его раскромсали чем-то острым и тяжелым. Скорее всего, топором…
Маргарита Сергеевна побледнела. Сегодня она, пожалуй, была самой прозорливой, хотя никогда раньше такой способностью не отличалась. У нее был житейский ум, практическая смекалка, жизнерадостность и настойчивость, она была очень трудолюбива, никогда не боялась неудач – возможно, потому на работе у нее их практически не было, но вот проникнуть в человеческую психологию ей всегда было нелегко. Да она и не старалась этого делать. Исключением был лишь Валентин. Она, любящая душа, всегда улавливала его состояние, понимала, отчего он грустит, злится или радуется. Теперь же в голове ее словно работал компьютер: несколько месяцев назад, когда Валентина перевели из городской в эту областную больницу на Муравьевке, она, зная, как опасно там ходить, особенно ночами, после дежурств, купила ему небольшой топорик для туриста, посчитав его отличным средством самозащиты, и взяла с него слово, что когда ему придется идти по этой горе и лестнице в сумерках, то топорик всегда будет при нем. Валентин обещание выполнял. Он носил его сбоку за поясом в аккуратном кожаном чехле и не испытывал при этом никаких неудобств. И вот теперь… Сюда он пришел с работы, пришел, когда уже темнело, она помогала ему раздеваться в прихожей и отлично видела, что топорика при нем не было… Она даже вскользь спросила о том, почему в столь поздний час он ходит без ее подарка, а он, потрогав пустой чехол, вцепившийся в ремень брюк, пробурчал что-то невразумительное, а потом отстегнул его и засунул в карман. Но тогда это ее не встревожило… Мало ли что, он мог оставить этот несчастный топор в больнице... Об отсутствии у него оружия как о беде она подумала только сейчас, когда связала историю с этим алкоголиком и состояние дорогого ей человека… Что делать? Что же делать? – лихорадочно спрашивала она себя, изо всех сил сдерживая свои начавшие дрожать руки и пытаясь сохранить вид гостеприимной хозяйки, которой незачем и не из-за чего особенно тревожиться. Главное - не выдать себя и его, отвлечь их всех от мыслей о нем, ибо ни к чему хорошему они, эти мысли, не приведут… Взяв саму себя, как она любила говорить, в ежовые рукавицы, надев на лицо легкую, непринужденную улыбку, Маргарита Сергеевна сказала:
- Валечка, ну что же вы стоите? Садитесь, я вам сейчас чай принесу. А печенье у меня сегодня какое, ой! Подтвердите, что вы все молчите! Понравилось печенье?
- Как всегда… - из-за напряженности обстановки с довольно вялым видом ответил Альберт, больше всех любивший ее печенье.
- Печенье – друг, непеченье – враг, так кто, кого и как? – снова влез со своей идиотской остротой Глеб.
Выдержав паузу, Зоя Алексеевна во всеуслышание уточнила:
- Глеб, ты имеешь в виду, кто этого мужичка тюкнул? Шандарахнул?
- Я имею в виду – кто его трахнул! Люблю это слово, только в него сейчас вкладывают другой смысл…
- Кто его… ранил? – спросила Валентина. – А это, я думаю, будет известно, Валентин-то ведь не даст пострадавшему умереть. Оклемается – скажет…
- А нам это надо, Валечка? Надо? – шепотом, но таким, в котором чувствовалась большая сила и энергия, спросила Маргарита Сергеевна.
Валентина посмотрела на нее удивленно, и… В вихре пронесшихся в голове мыслей, в этих быстрых, но не смешанных друг с другом, а четко разложенных по полочкам образах, взглядах, словах, обрывках чьих-то чувств, судеб она ясно увидела Маргариту Сергеевну и Валентина – летящих, плывущих в каком-то вальсе, счастливую Маргариту и спокойного, доброго Валентина…Но почему эта картина возникла именно сейчас, зачем она вырвалась из далекого далека и перебралась в сегодняшний тревожный день? И отчего так взволнована Маргарита Сергеевна? Ее трудно по-настоящему взволновать…
Валентина всегда была несколько прямолинейна. Порой это даже мешало ей в работе, хотя больше все-таки помогало. Решив, что в данном случае не надо тянуть время, она подошла к Маргарите Сергеевне и тихо спросила:
- Ну почему вы так волнуетесь из-за этого… пострадавшего? Отчего не хотите, чтобы нашли того, кто покушался на его жизнь? Или же… превысил степень необходимой защиты…
Маргарита Сергеевна подошла к окну и медленно отодвинула штору, пустив в комнату лунный свет. Валентина понимала, что эта женщина – тертый калач и просто так никогда и никому не сдастся. Так оно и случилось. Стоя ко всем спиной, глядя на яркую, какую-то сумасшедшую луну, от которой всегда делается тревожно и неуютно, она, словно декламируя на сцене, начала:
- Какая яркая луна
С лицом, наполненным тревогой.
О ней мы знаем так немного,
И суть ее нам не ясна…
Ты рукотворна? Или нет?
Молчим в незнанье и печали.
Наверно, войны назревали,
Когда горел твой яркий свет…
- Чьи это стихи? – спросил Глеб.
Альберт опередил ответ Маргариты Сергеевны.
- Это Валентина. Он мне читал.
- Хорошие стихи, - сказала Валентина. – И сочинить их мог только хороший человек.
- А что такое хороший человек? – вдруг резко спросил Глеб. – А вы не предполагаете, что сейчас человек плох, а завтра может быть хорош? В зависимости от обстоятельств?
- Изящные стихи, - сказал Альберт, не обращая внимания на вопрос Глеба. – И человек, их написавший, просто не может…
Все посмотрели на Альберта, причем в глазах каждого был один и тот же вопрос – а что именно не может? Впрочем, по-настоящему ничего не ясно было лишь Глебу, остальные уже нащупали какую-то сложную нить, которая вела их к тревожному ощущению этого дня, этого вот конкретного времени, к преступлению – осознанному ли, это уже другой вопрос, но – к преступлению. Никто ничего не решался говорить – пожалуй, каждый думал: пусть все идет своим чередом.
Зоя Алексеевна, словно извиняясь за внесенную в общество смуту, решительно попросила себе чая с печеньем и этим подала хороший пример – общество уселось за стол и Маргарита Сергеевна с ходу вошла в роль хлебосольной хозяйки, решив, очевидно, что переживаниями, ахами и охами делу все равно не поможешь. Завязался неспешный разговор о редакционных делах – без этого не обходилась ни одна их встреча, о том, что газета, перейдя на коммерческие рельсы, нашла-таки свое лицо, стала интересной, и, что немаловажно, прибыльной. Зоя Алексеевна рассказала несколько смешных историй. В данных обстоятельствах это был разговор на посторонние темы и общество немного отвлеклось от только что владевших им странных и смутных чувств. Маргарита Сергеевна в очередной раз принесла с кухни заварной чайничек с крепким и горячим, хорошо настоявшимся чаем, большой красный эмалированный чайник с кипятком, пристроила все это на столе, где уже стояла не одна, а несколько тарелок с печеньем, и уступила свою роль Альберту – никто не мог разливать чай с таким удовольствием, так одухотворенно, как он. Это был целый ритуал – не столь медленный, как в восточных странах, но такой же красивый и значительный. Его движения были мягки, изящны, каждая чашка вместе с чаем словно наполнялась его пониманием красоты этого момента, всего лучшего, что нам даровано природой.
- Когда ты разливаешь чай, Альберт, то вокруг тебя столько доброты… Просто волны, - заметила в несвойственной для себя лирической манере Валентина.
- Побольше бы таких волн, - подхватил Глеб. – А то ведь силен противовес – зло… Оно может искалечить, раздавить… О!..
Глеб уставился в прихожую с таким выражением, словно увидел там привидение. Все без исключения повернули головы туда же… У входной двери, опершись на тумбочку возле зеркала, стоял бледный и совершенно измученный Валентин. Плащ его был измят, волосы слиплись в какой-то один клочок, который сидел на голове словно петушиный гребень, осунувшееся лицо не выражало ничего, кроме такой страшной усталости, которая, как глубокая рана, может обескровить человека и оставить от него одно лишь бледное изваяние, от которого впору шарахнуться в испуге. Никто не удивился тому, что Валентин вошел без звонка – все присутствующие понимали, что у него есть от этой квартиры свой ключ, которым он, вероятнее всего, тактично старался не пользоваться, но в эти минуты совершенно забыл обо всех на свете условностях и действовал так, как подсказывала ему интуиция. Первой на помощь Валентину кинулась Маргарита Сергеевна – она бережно, если не сказать – нежно сняла с него плащ, который повесила на вешалку, помогла ему расшнуровать ботинки, не сочтя это действие унизительным, подала домашние тапочки, какие продавались еще много лет назад, отчего можно было сделать вывод, что эта обувь хранится здесь именно с тех времен, вытащила из тумбочки расческу и потянулась было к его голове, чтобы уничтожить на ней этот безумный петушиный клок, однако Валентин, словно очнувшись и выйдя из какого-то глубокого оцепенения, довольно неумело, как будто руки отказывались ему служить, взял у нее расческу и, не поворачиваясь к зеркалу, привел свои волосы в порядок, а потом с помощью своей верной подруги, бережно взявшей его под руку, медленно прошел в комнату и сел не за стол, а в кресло, стоявшее поодаль - Маргарита Сергеевна сочла, что там ему будет удобнее и… безопаснее. Собственно, она давно проверила сей факт на себе – ведь это было ее кресло. Придвинув туда стул, она села рядом.
И каждый подумал о том, что ему надо уйти. И оставить Валентина с Маргаритой Сергеевной. Первым поднялся Альберт, сказав о причине своего ухода что-то такое, чего никто не понял. За ним робко встала и приготовилась идти Зоя Алексеевна, но вдруг просто, буднично, словно ничего и не случилось, спросила Валентина:
- Как прошла операция? Все нормально?
И каждый, не дожидаясь его ответа, подумал – а, собственно, что случилось? И случилось ли? И почему сейчас, здесь в этом воздухе витает, клубится такое напряжение, словно вот-вот прямо на их глазах появится шаровая молния, и проплывет мимо них, и взорвется! Но вместо молнии по комнате поплыл голос Валентина – точнее, его шепот:
- Да… Я прооперировал его… Думаю, дней через десять можно будет выписывать…
Валентина подошла к нему совсем близко и тихо спросила:
- А что с ним случилось? С этим больным?
- На Муравьевке его кто-то стукнул… - так же тихо ответил Валентин.
- А фамилия этого стукнутого… то есть раненого – Тихомиров?
- Да…
- Так и есть! Валентин, это же муж моей бывшей соседки, Лизы. Я сюда приехала с опозданием – думаешь, из-за чего? Она мне позвонила – срочно, мол, приезжай! Не знала, что делать… Этот ее благоверный – знатный пьянчуга и драчун. Лиза настолько обалдела от того, что не от него кому-то досталось, а ему, что растерялась и не знала, как быть. Она привыкла вызволять его из милиции. Только с моей помощью это раз пять делала… А тут, как обычно, пьяный валялся под этой лестницей на Муравьевке, отсыпался, а потом вдруг – уж какая вожжа ему под хвост ударила – встал и пошел, а он высокий, этакий медведь, пошел, надо думать, вот так вот, вразвалочку…
Валентина показала, как именно, и продолжила:
- А тут – прохожий! Представляете – ночь, луна, место, где постоянно кого-то грабят, убивают, и этот Лизин алкаш из-под лестницы… Ну, вот ты, Валентин, что бы сделал в такой ситуации?
Обреченный взгляд Валентина говорил о многом и это не осталось незамеченным, но мысли присутствующих благополучно побежали дальше.
- Видимо, прохожий не стал ждать, когда на него набросятся, а решил упредить, - резонно заметил Альберт.
- И ничего удивительного! – решительно вступила в разговор Маргарита Сергеевна. – Там иначе нельзя! Зазеваешься – и ты уже на том свете! Не зря по вечерам люди там с оружием ходят, несмотря на то, что здание администрации недалеко…
- А его сильно… прострелили? – спросил Глеб, начав уже собираться, чтобы уйти.
- В него не стреляли, - довольно спокойно ответил Валентин, хотя чувствовалось, что спокойствие это дается ему с трудом. – У него рубленая рана…
- Да? – как-то чересчур быстро спросила Маргарита Сергеевна и вдруг, решив переключить всеобщее внимание на другой объект, подошла к окну, отдернула штору и продолжила свою маскирующую дорогого ей человека речь на фоне отчаянно сиявшей луны, когда всем становится тревожно от такого бешеного сияния, предвещающего обычно войны и иные необратимые катаклизмы.
- И обязательно вся пьянь лезет на эту самую Муравьевку! Как будто других гор нет! Словно она для них медом намазана!
- Ну, почему, Маргарита Сергеевна! Там и уголовнички, - не преминул вставить Глеб.
- Да это уж само собой, - быстро согласилась с ним Маргарита Сергеевна. – Говорят, они там с прошлого века…
- Тусуются! – вновь не выдержал Глеб.
- О, вполне возможно! – воскликнул Альберт. – У вас в газете был журналист… Скороходов, кажется…
- Скоробогатов! – поправил его Глеб.
- Да, правильно. Я помню цикл его статей по истории города - он раскопал, что раньше Муравьевка была еще шире. С километр. И выше – метров триста… И ступеней этих огромных насчитывалось не три, как сейчас, а больше, это была гигантская горная лестница для великана и спускалась она к самой Волге…И там находились какие-то пещеры… Вполне возможно, что в них скрывались грабители, нападавшие на пароходы… Грабившие волжских купчиков… Так что эта Муравьевка хранит много тайн…
Валентин вновь изменился в лице и это все заметили. Кажется, его затошнило. Маргарита Сергеевна подала ему воды. Он судорожно сделал несколько глотков и схватился за сердце. Она вмиг подскочила к шкафу, вытащила оттуда коробку с лекарствами и заставила Валентина принять нитроглицерин, шепча при этом:
- Валя… Валюша… Успокойся, все будет хорошо…
Валентин кивал – таблетка под языком мешала ему говорить.
- Валь, ты ведь сто лет нас знаешь, а? Мы тебя хоть раз подвели? – неожиданно спросил Альберт.
Валентин отрицательно помотал головой.
- Ну, так говори, что с тобой стряслось! Ты же сам не свой! И не в операции, какая бы тяжелая она ни была, тут дело! Это и козе понятно!
Все подтянулись поближе к герою дня – точнее, ночи, и образовали некий полукруг, стоя в нем плотными, так сказать, рядами…
- Ну, обложили… - выдохнул Доброхотов. Было похоже, что с таблеткой он уже справился.
- Я тебе откровенно скажу, Валентин, - выступил вперед Альберт. – Все началось с земли под твоими ногтями…
- С земли под ногтями? Ах, да, с земли… Нет, все началось вовсе не с земли…
- Не трогайте человека! Видите, в каком он состоянии? – закричала Маргарита Сергеевна.
- Пусть он сам решит, - вмешалась, наконец, Валентина. – Я хочу сказать тебе, Валя, то же, что и все, и еще: мы поможем, что бы ни случилось! Я имею в виду – что бы ни произошло с тобой, кроме того, о чем мы уже догадались.
Настала очередь Маргариты Сергеевны чувствовать себя еще более неуютно.
- И… о чем это мы догадались, как вы, Валечка, изволили выразиться? – спросила она.
- Да о том, что это именно наш Валентин поработал там, на Муравьевке, своим топориком, а потом – жизнь хитра! – сам же свою… жертву и оперировал! Я права?
Все замерли в ожидании ответа, а Глеб – особенно, ибо в этот раз журналистское чутье его подвело и третий глаз Гордого смотрел явно нет в ту сторону. Но вместо ответа Валентин попросил всех сесть, а не стоять подле него живой цепочкой, из которой невозможно вырваться, и это вызывает гнетущие чувства, а сегодня их и так было предостаточно. И сколько еще будет…
- А почему? – сразу же спросила Валентина. – Этот Тихомиров жив, слава богу, и, по твоим словам, с ним все не так уж плохо.
Валентин встал, хотя чувствовалось, что далось ему это с трудом, и сделал несколько шагов вперед, словно вышел на сцену.
- Сели… Ну, вот и молодцы, - начал он. – Пока вы тут шумели-гудели-жужжали, я себя успокаивал, чтобы вразумительно вам все рассказать… Чтобы суметь это сделать… Надо было сразу… Как можно быстрее… Но я не мог, честное слово… Я не мог…
Голос его угас, он вновь побледнел, но жестом заставил всех оставаться на своих местах и выслушать его, а не рваться ему на помощь.
- Ну, так вот… Ты, Валя, слушай особенно внимательно, это тебя касается. Я рад, что вы все поняли про этого Тихомирова. То есть не рад, что так случилось, естественно, а рад, что вы с меня сняли эту тяжелую обязанность – признаваться в том, что случилось. Мне и так теперь до смерти надо будет каяться… Но я был уверен, что он на меня набросится… Что он специально меня подстерегал… Он совершенно не производил впечатления пьяного человека… А я перед этим дал Маргарите слово – ходить с дежурства с топориком… Ну, так вот и получилось… Он рухнул, с лестницы покатился… И тут мне показалось, что рядом есть кто-то еще, третий… Ощущение было такое… пронзительное… Я, верите, даже назад попятился и как-то незаметно под лестницей очутился… Там отошел немножко от шока, потому что увидел - никого нет. А мой раненый где-то внизу приземлился, не стонет. Одним словом, тишина и покой. И тут во мне заговорил врач, черт бы его побрал. Доктор. Целитель. Спаситель. Чувствую, что не могу уйти! Что надо мне этого охламона, который на меня нападал, посмотреть. Ну и, естественно, сделать все необходимое… Но прежде чем к нему подойти, я решил спрятать топорик. Вы можете сейчас двадцать раз меня спросить – зачем? – и я вам не отвечу. Наверное, из чувства самосохранения… Вдруг бы милиция нагрянула? В то же время… этот мной ушибленный стал оживать, а потом и вовсе исчез из поля зрения и запросто мог на меня наброситься… Но так или иначе, а топорик я решил закопать. Прямо тут же, где стоял. То есть не под самой лестницей, а рядом, в кустах. Там, кстати, земля довольно рыхлая была… Я начал ее разгребать, и тут мне снова показалось, что рядом кто-то есть… Я просто остолбенел от страха. В жизни ничего подобного не испытывал! Словно дух какой-то… Вы знаете, что я во всю эту чертовщину не верю, но что-то такое там тогда было! Я ринулся вверх по лестнице – и к вам! И только уже когда сюда подходил, обнаружил, что топорика-то со мной нет… Видно, там он и остался… Так глупо, так опрометчиво… Я понимаю – есть моя собственная сила, сила обстоятельств, сила природы – она-то на первом месте… Но там была и еще какая-то посторонняя сила…
- Или потусторонняя, - раздумчиво уточнил Альберт.
- Что ж, несколько часов назад я бы с тобой не согласился, а теперь…
- Дальше, дальше, не надо отвлекаться, - деловито заметила Валентина.
- А дальше – я здесь немного отогрелся, так сказать, душой, и после звонка из больницы отправился выполнять свой врачебный долг… Я, конечно, сразу понял, что это он. Мой разбойник. Кстати, мне показалось, что и он меня узнал. Он был в сознании. И я подумал – не хватало еще из-за этого нелепого происшествия загреметь на Колыму или куда там еще… Оперировал его – мне Марина Никитина помогала, лучшая наша операционная сестра, а у самого все топорик перед глазами неспрятанный… Стою, зашиваю этого алкоголика, а сам мысленно уже опять там, на Муравьевке… Естественно, что после операции – сразу туда. Шофер подошел, чтобы отвезти к вам, но я попросил его подождать – прогуляюсь, говорю, по больничному саду, приду в себя после сложной операции… Он поверил. Я у него и фонарик взял и правда пошел в сад, а оттуда через дыру в заборе – на Муравьевку, на эту чертову лестницу. Я из сада именно в том месте вышел, где все произошло, чтобы не бегать по лестнице туда-сюда. Прошел через кусты, подошел к лестнице, где стоял со своим оружием – нет ничего… В какую-то минуту мне показалось, что ничего и не было, что это мне все привиделось… Но тут он заблестел невдалеке от моих ног…
- Кто? – со страхом спросила Зоя Алексеевна.
- Топор! Я решил включить фонарик, но потом передумал…
- Господи, Валя, так ты что, все это время был в темноте? – с ужасом спросила Маргарита Сергеевна. – Но почему?
- Все просто, Маргарита Сергеевна. Он не хотел, чтобы ожидавший его шофер увидел свет своего фонарика не в больничном саду, а на лестнице, где доктору в это время совершенно нечего делать.
- Верно! Верно, Валя! Кстати, было не так уж темно – луна светила хорошая… Ну, а теперь слушайте то, что я должен был сказать вам сразу, как только сюда вошел… Нет, о чем я должен был тотчас же, прямо из больницы сообщить в милицию, но не сделал этого… Почему? Мне сейчас вам не объяснить, это трудно… Я взял свой топорик, который показался мне целым огромным топором, и решил его все-таки закопать. Можно было, конечно, спуститься к Волге и бросить его в воду… Но это далековато, и кто поручится, что я кого-нибудь не встречу? Да и шофер ждет… Одним словом, взял я свое оружие и стал им землю раскапывать… И – о!.. До сих пор мороз по коже… Я сначала не понял, подумал, что топор мой наткнулся на какой-то корень... Но это был не корень... Это была человеческая рука...
- Господи, страсти-то какие! – прошептала Зоя Алексеевна, но все на нее зашикали, чтобы слушать Валентина дальше.
- Да, рука… Худая, изящная, с длинными пальцами… С ногтями перламутровыми… серыми… красивыми… Она словно просила, чтобы кто-то вытащил ее из земли…
- И… что ты сделал? – спросила Валентина.
- Я… Валя, я снова ее закопал… Закидал землей… Причем… это было трудно… Рука торчала вверх… Как перст указующий… Я даже наклониться лишний раз боялся, чтобы она мне в лоб не попала… Или в глаз… Это, знаете, труд не для слабонервных… А топорик свой забросил куда подальше, даже и не помню, в какую сторону… В кусты… и – к вам… Тут сбросил с себя этот кошмар… Как чужую одежду…
Валентин сделал несколько шагов назад и сел в свое кресло, сгорбившись там и закрыв лицо руками. Маргарита Сергеевна кинулась было к нему, но остановилась на полпути, решив, что надо дать ему окончательно отойти от всего увиденного в тишине и покое. Глеб ерзал на месте и всем казалось, что он отчаянно шевелит своим третьим глазом, пытаясь увидеть что-то запредельное, но – увы! Зоя Алексеевна суетливо бегала от стола к своему стулу и обратно, трагически всплескивая руками, Альберт жестами призывал всех к спокойствию… И они – все без исключения! - смотрели на Валентину! Она же вся подобралась, как птица, готовая к полету, и, убедившись, что их другу нечего больше прибавить к своему рассказу, тотчас спросила:
- Как ты думаешь, сколько времени она мертва?
- Кажется, не менее суток. После осмотра и вскрытия можно сказать точнее.
- А вокруг… каких-то следов борьбы, драки ты не заметил?
- Не заметил. Темно все же… Да я и не вглядывался. Я только на руку ее смотрел...
- Понятно… А возраст? Ее возраст ты по этой руке мог определить?
- Я бы не просто сказал – я бы тебе крикнул: мог, Валентина! Только темновато для этого было… А я ведь специально учился по рукам возраст определять… Помните, вам говорил… Думал посвятить себя истории долгожительства…
- Ну, и – сколько же ей лет? – продолжала спрашивать Валентина.
- Думаю, лет двадцать пять-двадцать шесть… Не больше. Рука ухоженная… Что делать-то будем, а?
Тут неожиданно вмешалась Маргарита Сергеевна:
- Надо бы топорик-то твой оттуда все же вытащить… Неизвестно, как она убита… Вдруг чем-то похожим… Тогда на тебя, Валюша, подумают…
- Не подумают. Мы-то на что? – уверенно сказала Валентина. – Что ж… Сейчас темно, придется ждать рассвета. Но в милицию сообщить надо тотчас же.
Валентина без особого желания села к телефону.
- Володе буду звонить. Владимиру Ивановичу Комову.
- Ну конечно, кому же еще? – ответствовал Валентин. – Но… пожалей ты его, дай поспать! Все равно сейчас там делать нечего…
- Делать всегда есть чего. Надо было сразу… И тебе – сразу, и мне – сразу. Но хотелось осмыслить твой рассказ… твой поступок, - говорила она, набирая номер телефона.
Полковник Комов, которого знали все присутствующие и который, в свою очередь, тоже хорошо знал их всех, ответил сразу же – впечатление было такое, что он и не ложился спать. Тем не менее Валентина пожелала ему доброй ночи, чем, несмотря на происшествие, вызвала улыбки, и спокойно стала рассказывать обо всем, что случилось, исключив, впрочем, то обстоятельство, что врач Доброхотов этой ночью довольно основательно поработал своим топориком – орудием защиты.
Очевидно, Комов стал спрашивать, где именно это произошло. Валентина уточнила у Доброхотова место действия.
- Четвертый лестничный пролет снизу… Да… На втором пороге Муравьевки… В середине… Да, я думаю, надо сделать это прямо сейчас… Разумно… Я у Маргариты Сергеевны… Мы здесь все. Ночуем, если это можно так назвать. Рассвет? Естественно. Хорошо. Будем ждать.
Она положила трубку и облегченно вздохнула.
- Ну, все! Сейчас пошлет двоих своих сотрудников просто понаблюдать со стороны – мало ли что… Преступников ведь тянет на место преступления…
- Он вмиг взял трубку… Он не спал, - заметил Альберт. – Почему?
- Профессия, - уверенно ответила Валентина. – Не помню уж, от кого я слышала сравнение – хороший оперативник похож на мать, только что родившую ребенка. Она засыпает рядом с ним, но стоит ему чуть шевельнуться, и она уже наготове…
Все отметили неординарность этого сравнения, но в эти мысли вдруг вклинился Глеб. Он встал и, подняв вверх скрюченные руки, вращая глазами, словно артист, специально отрепетировавший такой номер, стал надвигаться на все общество, сконцентрированное вокруг Валентина и Валентины, со словами:
- У-у-у-у! Убийца является на место преступления! Ночью! Светит луна… Он поднимается из кустов, подходит к могиле, где лежит его жертва… У-у-у! Где она? Где? Где? Жертвы нет! Убийца объят ужасом… Жертва восстала из могилы и ходит где-то рядом… Вот он услышал осторожный стук… Треск ветки под ногами…
Всем стало не по себе, а Валентина вновь спокойно заметила, что это вполне реально…
- Разумеется, - вступил в разговор Альберт. – Ведь убийство – это всплеск сугубо отрицательных эмоций, это их выброс в пространство в виде частиц - они родились, вышли на свет, они существуют... И вполне естественно, что они повсюду тянутся за своим родителем… Как дети… Они и он – одна материя, одно качество… И как бы далеко ни ушел, ни уехал убийца, нить, связывающая его с его же собственным порождением, никогда не порвется. Она бесконечна, пусть он хоть в космос улетит… И дело здесь даже не в трупе. Конечно, он усиливает картину, но уберите труп, оставьте только место убийства - и убийца обязательно будет там…
- Ну да, потому что не покойник там зарыт, его, Альберт правильно сказал, может и вообще в этом месте не быть, - там часть убийцы, ясно! Часть его самого. И ему надо себя собрать в единое целое, чтобы жить дальше… Иначе он так и будет существовать с дырой в собственном биополе, - дополнил Глеб.
- В собственном пространстве, - уточнил Альберт. А это больше, чем биополе. Это – твоя комната во Вселенной. Твой отрезок мира и времени, в котором ты существуешь – живешь, мыслишь, работаешь, творишь.
Маргарита Сергеевна прервала этот разговор - он был ей не очень интересен, потому что ее волновало положение Валентина в истории на Муравьевке и дальнейшее развитие именно этих событий, и она спросила, не хочет ли кто-нибудь поспать.
- В спальне на кровати постелено, пожалуйста! И на кушетке там можно прилечь. Этот диван тоже могу застелить…
Заколебался один Альберт, и его можно было понять: завтра с утра у него лекция в институте, а тут всю ночь глаз не сомкнул… Но, прислушавшись, как Гордый с Зоей Алексеевной обсуждали будущий материал об убийстве, который будет подготовлен на целую полосу – естественно, когда будет ясно, кто, кого и ради чего, спать отказался. Тогда Маргарита Сергеевна побрела на кухню заваривать крепкий чай. Вслед за ней отправились озадаченная Зоя Алексеевна, которую попросили помочь хозяйке приготовить какой-нибудь салат. В ожидании позднего ужина или раннего завтрака – а почему бы не назвать его полночником? – каждый занимался своим делом – Валентина перебирала на столе какие-то свои записи, Альберт в который раз принялся звонить домой, потому что его жена предупредила, что спать не будет, и попросила докладывать ей обо всех новостях, Глеб сел в сторонке и стал усиленно крутить приемник в поисках чего-нибудь интересного. А Валентин застыл в своем кресле словно памятник – очевидно, его обуревали глубокие думы. Вдруг из приемника понеслось хулигански-залихватское:
Приходите, девки, в баню,
Я подушку постелю,
Спину веником напарю,
Сиськи вам потереблю!
У-у-ух! У-у-ух!
Все недоуменно уставились в приемник – частушка неслась оттуда. За ней – другая:
Не целуй меня в усты,
Не касайся грудию!
Скорей расстегивай порты,
Выкатывай орудию!
Мужчины расхохотались! Валентина, естественно, тоже, хотя, занятая своими мыслями, услышала только последние строчки. Всех достали эти «усты» – вместо уст, которые в винительном падеже представляют из себя уста. Поражала непредсказуемость народного творчества и безграничность вариаций. Приемник приглушили, но смотрели на него как на доброго друга, который вывел всех из довольно мерзкого состояния неизвестности и тревоги. В комнате как будто стало светлее – когда у человека меняется настроение, то все предметы начинают выглядеть иначе, становятся легче или тяжелее, мрачнее или веселее, они сияют радостным, теплым светом или же, наоборот, источают мрачную серость… Теперь же серость тихо уходила, освобождая, уступая место пока еще робкому свету с тоненькими нитями лучиков, которые осторожно проникали в пространство, чтобы через десять, двадцать, тридцать минут залить его мощным, дружным светом, который уже вставал над землей. И в этом не было ничего необычного – просто вместе с некоторым душевным успокоением начиналось совсем не хмурое, а какое-то радостное и певучее - утро!
На снимке - картина Петра Солдатова.
