ПОМНЮ: летом я стоял на Мамаевом кургане, возле братской могилы, в толпе экскурсантов. Мы стояли молча. И только мальчик вслух удивлялся величине стручков на акациях внутри могильной ограды. И никто из нас не оборвал его, не счел радостное удивление его неуместным. Все знали, как далек он от мыслей о смерти. Все понимали, как здорово, что в мире расцветают акации и мальчик может удивляться им, стоя здесь, на Мамаевом кургане, у могилы людей, оставшихся на этой высоте навсегда...
Война оборвала или разрушила, повернула вспять или замедлила биографии тех, кто воевал. О каждом, кто вернулся с войны, можно спросить: как сложилась бы жизнь его, не случись того, что началось июньским воскресеньем сорок первого года? Как провел бы он мирный выходной день? Как вступил бы назавтра в новую неделю?
В то воскресенье Николай Красюков наверняка бы попал на стадион. Главные события в матче юношеских команд развернулись бы ко времени, когда желтые волны зноя затопили город с крышами и на разомлевшем пляже, потеряв надежду найти хоть сантиметр тени, пили холодное пиво, а семнадцатилетний форвард с Кировского завода Красюков в насквозь промокшей футболке вконец измотал бы защиту противника. Он входил тогда в лучшую свою форму.
Только в то воскресенье играть не пришлось. В то воскресенье он и до стадиона не дошел, и прикоснулся к мячу лишь пять лет спустя, когда ветеран войны, полный кавалер орденов Славы Николай Петрович Красюков выступил за команду гарнизона.
— До восьмого класса я страстно хотел быть военным. Но потом, ближе к концу школы, планы внезапно изменились. Учительница литературы нашла у меня артистические способности, и я зачастил в драмкружок. И уже видел себя не в портупее с наганом, а на сцене, перед публикой, произносящим слова, от которых бы зал замирал...
Но у подъезда драматического театра Николай Красюков очутился не в качестве робкого и взволнованного дебютанта. Все не так: не зажигалась рампа, не затихал при раскрытии занавеса зал. Все иначе...
Город била огненная лихорадка, крошился кирпич. Чтобы пробиться к театру, предстояло форсировать узкую речку Царицу, и ничего не получалось, — немцы держали выгодный рубеж, их пулеметы засекали любое продвижение вперед: разглядеть же систему огневых точек не удавалось. Старший лейтенант Кокорев решил произвести разведку боем. В кузове грузовика установили на бочку станковый пулемет и по углам четыре дегтяревских. Среди бела дня выскочили на площадь, пули пробили резину, но систему обстрела поняли и, прыгая на скатах по булыжнику, умчались...
Зимой сорок третьего года Сталинград лежал в дымных развалинах. Красюков шел по нему и не узнавал знакомых с детства улиц, терял привычные ориентиры среди пустыни почерневшего кирпича. Он останавливался, смотрел, обжигаемый морозным ветром, вспоминая фонари, освещающие по вечерам нагретую зелень листьев, южный бархат сумерек, когда фонари еще не зажглись, теплый ночной асфальт, дышащее влагой тело реки, просвечивающее сквозь темноту. Здесь он боялся когда-то, бесконечно давно, как ему кажется, боялся чего-то, о чем сейчас не хочется вспоминать. Здесь он, разведчик-минер, вот теперь, военной зимой, награжден медалью «За отвагу» за взятие «языка» где-то на прежних дачных окраинах.
— Чтобы взять «языка», надо увлечься, — объясняет Красюков. — Страшно ли? Ну, конечно. Поначалу особенно, когда не знаешь еще ничего, и чего опасаться больше всего, и откуда опасности ждать. Я почему и говорю: надо увлечься. Настроить себя, нацелить. Думать: как возьмешь, как дотащишь — сила ведь тоже нужна, тащить его.
Страшно ли?.. На войне страшно — зачем скрывать. Вот, представьте, — Днепр. Форсируем. Надо кому-то первому переправляться. Стоим на берегу. Лейтенант мне: «Ты что же, Красюков, волжанин — и воды испугался?». Он-то знает, что не воды, а говорит про воду. И я знаю, и все. Надо кому-то идти. Война. Переправились...
Орденом Славы награждают за высшую солдатскую доблесть на поле боя. Полных кавалеров ордена меньше гораздо, чем Героев Советского Союза. Большинство заслуживших такую награду не успели дойти до нее — пали на поле боя.
— Орденом Славы третьей степени меня на Курской дуге наградили. Думаю, что за танки. Мы тогда, отделение наше — семь человек, минировали мост и остановили немецкие танки — тридцать четыре штуки не прошли: которые подожгли, которые сами обратно повернули. Меня ранило тогда, но с поля боя, конечно, не ушел. За войну меня четырежды ранило, я, правда, всегда оставался, в госпиталь идти отказывался, раз увезли, так я сбежал, догнал своих.
Второй — когда мы шестиствольный миномет у немцев выкрали. Со всем расчетом — девять человек взяли.
А третий — по Указу от двадцать седьмого апреля сорок пятого, война уж к самому концу шла. Ипель — река такая есть в Чехословакии. Мост мы у немцев отбили, не дали взорвать.
В родной город вернулся в сорок седьмом, демобилизовался. Стал работать художественны руководителем Дворца культуры. Физруком был в пионерском лагере. Потом назначили начальничком. Я уж больше десяти лет там, на знакомых местах, где в войну сражалась наша 81-я дивизия. Вот вы все про физкультуру спрашиваете, про футбол. Как же без этого в лагере? Лично я очень люблю баскетбол. Дочь моя, Надя, играет за сборную девушек России. А другая дочь, Алла, художественной гимнастикой занимается. Самый наш младший — Коля, ему год всего. Видите, кадкой? (Коля присутствует при нашем разговоре). Я ему крошечные гантельки заказал на заводе. Или на хоккей его нацеливать? Я исключительно из-за хоккея телевизор купил.
О военных делах Николая Красюкова писали журналисты. Более, разумеется, подробно и красочно, чем сам он рассказывает. Он герой великой войны. И война — высшая эмоциональная точка, на которую взбежала линия его жизни. А дальше — спуск, спад, так что ли понимать? И такое ведь тоже случается, мы читали о таком, слышали. Как сам он обо всем этом думает? Я спросил: а сейчас, в вашей нынешней жизни, деятельности есть ли нечто такое, что можно поставить рядом с боевыми эпизодами?
— Было, — он засмеялся, хлопнул ладонью о колено, — было. Загорелась лагерная столовая, а мы, знаете, не растерялись: все успели из огня вынести, даже полдник спасли.
Могут возразить: пустяки, мол, и сравнивать нечего. Я же верю Николаю Петровичу: ему лучше знать цену настоящей храбрости.
Быть смелым и в мирные дни весьма трудно, пусть и риск иногда небольшой, — я так его понял.
Как-то выступал Красюков перед солдатами в казармах, вышел во двор и увидел: несут в котелках гречневую кашу с подливкой.
— И так меня потянуло обратно в армию к поверкам, отбоям, всему распорядку воинскому.
...Он стоит на привокзальной площади, перед новым зданием вокзала, на разогретом асфальте, положив на руку пиджак, а вокзал расплывается, размывается воспоминаниями: вот и нет вокзала — каменная коробка со слепыми окнами и за ней несуществующая ныне кирпичная водокачка, немцы поливают с нее площадь пулеметными очередями, и Красюков с товарищами заходят в тыл, карабкаются наверх, чтобы сбросить их оттуда...
А мальчик на Мамаевом кургане удивляется щедрости акаций. Пускай удивляется, не надо ему мешать.
А. НИЛИН (1967)
