Перед спуском в забой мужики курили, – чтоб от души, чтоб на всю смену хватило.
Женька Кравец не курил. Сощуренным взглядом окинул Серёгу с Валеркой, ухмыльнулся:
- Как там… в той песне… – про дружбу: мы хлеба горбушку… и ту пополам. А у Сычёва со Свешниковым не только горбушка пополам. У них и баба – пополам. Одна на двоих. Вот что значит дружба.
Серёга бросил окурок, молча врезал Кравцу в скулу. Женькина голова метнулась в сторону. Валерка перехватил Серёгину руку – видно было, что Свешников собрался повторить удар… Серёга взглянул исподлобья, рванул руку. Сквозь зубы бросил Валерке:
-Отойди…
Заехал Кравцу с другой стороны. Женька сплюнул кровь, двинулся на Серёгу… Ещё раз нарвался на его кулак. Оглянулся на мужиков – очевидно, ждал поддержки.
Мужики хмуро молчали.
На «Терновской-Глубокой» Кравец появился недавно. А шахтёрам и не надо месяцев, чтоб понять: труслив и изворотлив Женька. Он нездешний, из переселенцев. В забое от малейшего звука шарахается – кажется ему, что сейчас непременно метан взорвётся… Ноет, что освещение плохое…темно. Славка однажды оборвал его:
- А ты ждал, что тебя в шахте праздничной иллюминацией встретят?
Как-то забурилась вагонетка, гружёная углём. Женька и тут заныл:
- Это что: нам придётся… – поднимать её? И заново нагружать?
- Нет. Сейчас сюда к нам дяди спустятся… всё за нас сделают. Ты правильно догадался, – насмешливо взглянул на Кравца Володька Колганов.
От работы Кравец заметно отлынивал, часто садился отдохнуть:
- Я вам что: конь?
Проработал Женька без году неделю… а крупно недоволен был всем и – всеми: от шахтёрских фонарей до душа… и от фельдшера Елизаветы Романовны до директора шахты Черноярова. Единственное, что… не то, чтоб понравилось Кравцу, просто вызвало у него некоторое снисхождение, – это получение зарплаты в кассе шахтоуправления. Зарплату он несколько раз пересчитал, пренебрежительно скривился:
- Я думал… тут и правда деньги платят.
Толька Коршунов двинул Кравца плечом:
- А тебе за что больше платить? За то, что полсмены на бревне сидишь? Ты что, – на горного инженера выучился? На механика, может, на подземного электрослесаря, на машиниста добычного комбайна? Лопатой уголь кидать – и то не умеешь. Думал, – за то, что пи… За балабольство тебе платить будут? Иди и заработай, – больше, чем тебе на шахте заплатили!
Ещё раз броситься на Свешникова Женька не решился – отступил за спины мужиков. Оттуда руками размахивал:
- Все знают! Все знают, что вы вдвоём… – одну бабу! Моя Надька в столовой работает! А Ленка, подруга её, – в плановом отделе, не где-нибудь! Все говорят, что у вас с Сычёвым одна баба на двоих! Друзья!
Толька напоследок закурил ещё одну:
-Ты вот что, Кравец. Смотри, чтоб я тебе на язык не наступил: больно длинный он у тебя. Не хуже баб сплетни по посёлку метёшь.
- Ленка… Елена Александровна из планового Надьке моей рассказала! А Надька – мне!
-А тебе что, – с Надькой твоей поговорить больше не о чём? – сочувственно полюбопытствовал Славка Егошин.
- А о чём мне с ней говорить? – не понял Кравец.
-Про любовь не пробовал? – подмигнул мужикам Славка. – Тема, видно, интересует Надьку. А тебе невдомёк.
Валерка с Серёгой не разговаривали. Лишь перебрасывались необходимыми словами – работать рядом приходилось…
Смена выдалась тяжёлой: комбайн двигался рывками, цепь натягивалась до звенящего треска. Машинист успевал скинуть подачу, а комбайн вдруг запнулся о стык рештаков. Передохнуть и перекусить мужики присели уже незадолго до рассвета.
В шахте нет ни рассветов, ни закатов. Совершенно необъяснимо… непостижимо, – не глядя на часы, – шахтёры чувствуют, когда там, на-гора, вечереет… или сонная зорюшка румянится над степью… Валерка подал Славке тормозок:
- Угощайтесь, мужики. Любаня… собрала тут. Хлеб, колбаса домашняя… сало.
-Сам-то чего не садишься?
-Да что-то не хочется. Дома ужинал. Вы угощайтесь: Любаша и булок напекла, – с маком, с орехами. В термосе горячий настой шиповника.
Серёга тоже отошёл, присел поодаль прямо на землю…
…А через мгновение рвануло…
И пробудилась до времени заснеженная степь – в горьком предчувствии, что на километровой глубине беда случилась…
И горестно застынет зорюшка над копром…
Любаша так и сидела у окна – не прилегла в эту ночь.
Не впервые ушёл Валерий в ночную смену.
Да и самой Любане в ламповой приходится работать в ночь.
Но лишь этой ночью – впервые – очень хотелось Любаше, чтоб Валерка сейчас… прямо сейчас был рядом. До слёз хотелось, чтоб он бережно прижал её к себе… и защитил от какой-то ещё не ясной беды, что надвигалась из темноты за старым терриконом…
Валерий ушёл на остановку шахтёрского автобуса… и оглянулся, а Любаше захотелось выбежать из дома в кружащиеся снежинки… догнать его, сказать… Какие-то очень важные слова сказать, – те, что она не договаривала уже много дней… И словами этими спасти – может быть, на самом краю удержать… – их с Валерой любовь, их уютный, тёплый и такой родной дом… Спасти Валеркину и Серёжкину дружбу… и надежду Катюшину.
Но снова закружилась голова, и Любаша прикрыла глаза.
Автобус отъехал, а Люба вдруг встревожилась: рядом ли сели Валерка с Серёжкой…
Она ещё ревновала Серёжку к Катюше… Так заносчивая и самолюбивая девчонка-десятиклассница ревнует влюблённого в неё мальчишку к другой, что неожиданно появилась в его жизни… и, кажется, понравилась ему.
Ещё ревновала Серёжку…
Но в эту ночь, в эту ночную Валеркину смену поняла: их с Валерием неразрывно связывает какое-то счастье… самое сокровенное, самое желанное…
А Серёжка…
Славный, замечательный Серёжка, лучший Валеркин друг…
И пусть в автобусе, что везёт их в ночную смену, они сидят рядом.
Только в последние дни Любашино сердце тревожно сжималось: кажется, Валерий о чём-то догадывается… Потому и хотелось плакать, что ушёл Валерий, а она ему так и не сказала… так и не ответила на его слова: я люблю тебя…
Скорее бы прошла эта ночь… Никогда Валеркина ночная смена не казалась Любе такой долгой – до бесконечности. Вернётся Валерий – и она скажет ему… про Серёжку: что это было обычное девчоночье желание – нравиться…
Временами Любаша дремала, потом снова смотрела в окно: темнота не рассеивалась…
И в полудреме приснился Валерий.
В своих красивых и сильных руках он бережно убаюкивал малыша…
И был очень счастливым.
А потом отдал ребёночка Любаше.
И ушёл.
И оглянулся – так же, как оглянулся сегодняшней ночью, когда уходил на остановку шахтёрского автобуса.
А Любаша и в полудреме отчаянно понимала, что ушёл он туда, где Сергей… и они с Серёжкой обязательно подерутся, – как мальчишками, в школе, дрались…
Встрепенулась Люба от сигналов горноспасательных машин, что через весь посёлок, через эту предрассветную темноту, по ещё нетронутому снегу летели к шахте…
Вагонетка – это открытый вагон малой вместимости (по сравнению с обычным грузовым вагоном) – от 0,5 до 6 квадратных метров, предназначенный для транспортировки угля в шахте по узкоколейным железнодорожным путям.
Вагонетка забурилась – так шахтёры называют сход вагонетки с рельсов.
Рештак – это металлический секционный желоб, по которому осуществляется транспортировка угля и породы. Рештак собирают из деталей – секций, и получается он большой протяжённости.
Тормозок – чисто донбасское слово, получившее самое широкое распространение в других регионах. Но возникло слово в среде донбасских шахтёров. Происходит оно от слова тормозить – что означает останавливаться, делать перерыв в работе. Во время этого короткого шахтного перерыва шахтёры обедают. На тормозок жёны собирают самые обычные и вкусные продукты: хлеб, сало, домашнюю колбасу, помидоры, вареные яйца, очень часто – домашнюю выпечку. В прежние годы, когда от шахтного обеда оставался хлеб, шахтёры непременно приносили его домой – малым ребятам. Говорили: это тебе от зайца. Шахтёрские дети на всю жизнь запоминали этот самый вкусный хлеб.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы»