29 марта 2025 LiterMort продолжил празднование Всемирного дня поэзии в Донской государственной публичной библиотеке: ни много ни мало, а 19 (!) поэтов и чтецов исполнили стихи под искристый аккомпанемент пианистки-импровизатора Анны Кучеренко.
#LiterMort #БугаёваНН #ДеньПоэзии #стихивРостове #Ростов #ростовскаяпубличнаябиблиотека #читаемстихи #рецензия #современныепоэты
Знаете, у Маяковского был забавный стишок:
“В коммунизм из книжки
верят средне.
«Мало ли,
что можно
в книжке намолоть!»
А такое —
оживит внезапно «бредни»
и покажет
коммунизма
естество и плоть.”
Речь, естественно, о пароходе. Увидел пароход и — уверовал в коммунизм. Благолепие. Но слова большого ценителя пароходов и Лилички Брик очень применимы и к поэзии: в поэзию из книжки действительно верят средне. «Мало ли, что можно в книжке намолоть!» А “живое” чтение поэзии — совсем иное дело. “Такое” — и оживит тысячу раз слышанные эпитеты, и покажет... если и не естество и плоть (это уже какое-то нападение стихов на человека), то хотя бы духовную и интеллектуальную силу поэзии.
Поэзия — это не пустенько о сладеньком. Не помахивание словесным хвостом от нечего делать, от сибаритства и сытости. Чтение стихов, созидание музыки, обмен мыслями, образами, идеями — это полноценная дискуссия, диалог, коллоквиум. Только — не в прозе. Даже министр Лавров, на советах и заседаниях говорящий прозой, вне министерств переходит на поэзию.
Поэзия — это особый способ мышления и постижения мира. Более того — особый способ жития вообще. Есть приборы, которые работают на Андроиде, а у иных в основе Линукс. Разные системы в основе устройств. Так и антропосы: у одних совместимость только с прозой, а у других — совместимость расширенная.
29 марта на проекте LiterMort удачно совместились сразу 3 рабочие системы: поэзия, музыка и живопись. “Взрыв мозга” для узкосовместимых устройств! Расшатывание примитивной комплектации. И — удивительная гармония, которую не подстроишь и которая создалась сама: стихи прочли 9 дам и 9 кавалеров, а в музыкальных интермедиях сыграли 1 дама и 1 юный кавалер Саша Тарадин. Магия, как говорится, чисел. А в финале неожиданно прочёл стихотворение не записавшийся заранее гость. 21! И кто скажет, что это не очко?
В прелюдии к чтениям я не даром упомянула слова русского писателя из Крыма Симона Соловейчика:
“В произведениях искусства духовный человек ищет собеседника, союзника — ему искусство нужно для поддержания собственного духа, для укрепления собственной веры в добро, правду, красоту. Точно так же может быть бездуховным и само искусство — все признаки таланта налицо, но нет стремления к правде и добру.”
Но важно добавить: то же самое применимо и к воспринимающей стороне. Все признаки слушателя, собеседника налицо, но — нет диалога, нет отклика, нет отзыва на пароль. Недостаточно физически поприсутствовать и вежливо поаплодировать, чтобы состоялся диалог: необходимо осмысливать сказанное, соотносить вопросы и ответы в стихах поэтов с собственными вопросами и ответами, мешающими жить просто и гладко.
С этой точки зрения даже обвинения в безграмотности, прозвучавшие в адрес Пушкина в журнале “Атеней”, полезнее, чем равнодушно-вежливое молчание. Но разве надо выбирать из двух зол: комфортной индифферентности или токсичного обсасывания?
Стихи Н. Заболоцкого, Б. Пастернака и Э. Асадова прочла почётная гостья, учитель музыки Кашина Алевтина Андреевна — ровесница Победы, которой в этом году 80 лет:
“Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь!”
Эдуард Горсетман: поэт, отыскавший все идеалы романтизма в пустыне постмодерна
Стихи Эдуарда Горсетмана, родившегося ровно на 60 лет позже Алевтины Андреевны, сотканы из вечных тем и библейских мотивов, а образом юной гречанки напоминают “Чёрную шаль” Пушкина:
“Смуглянка, девушка простая,
Гречанка, право, что с ней взять?”
Однако лирическая миниатюра Эдуарда о гречанке лишена сюжетности и представляет собой стихотворение-комплимент:
“Ты, верно, вышла с книг Гомера,
Он много о богах писал.”
Цитируя Мандельштама, Эдуард прочерчивает линию между собой, армадой ахейских кораблей и Осипом Эмильевичем. А что связывает поэтов, помимо греческой Музы? Бессонница:
“Чего так долго я не сплю...”
Лирический герой Эдуарда, в отличие от ахейского корабля, не сам выбирает свой маршрут движения, а отдаётся чужой воле ласковых волн и “доброй” любви:
“мыслю виновато,
Чем заслужил ей доброту?”
И чем не “пьяный корабль” Рембо? Вот только видящий в волнах не “блевотину”, а “благодать”. Юный и доверчивый поэт, право, что с него взять?..
А посвящая отдельное стихотворение символу веры — кресту, Эдуард Горсетман, подобно средневековым богомольцам, падким на блестящее, украшает свой “крест” романтическими образами-концептами:
”Любовь и смерть на нём поцеловались”;
“Младая дева и престарый муж”.
Противоположности, как по Юнгу: молодость — старость, жизнь — смерть. В “Кресте” Эдуарда собраны все идеалы романтизма: любовь, смерть, истина, вера. Как романтики и модернисты, поэт вдохновлён Средневековьем и мистицизмом веры:
“тумен зверский”, “копты”.
Крест как символ предстаёт у Эдуарда началом и концом, осью бытия:
“Вся жизнь.
Любовь и смерть.”
Эдуард Горсетман — неоромантик XXI века?
Елена Благовещенская: путь инициации к “лучшей версии себя”
Елена Благовещенская сначала выступила от лица мужского персонажа, а затем прочла на английском “Оду Нью-Йорку”, центральным образом которой стал город. Пейзажно-философская лирика. Лирическая героиня Елены — ранимая, чувствительная личность, которая движется по жизни так называемыми “baby steps” — детскими шажками, ошибаясь, ища и продолжая движение:
“I’m lost and I’m found”.
Колоссальность бытия лишь подчёркивает “маленькость” человека. Мотив страха объединяет прозвучавшие стихи: страха отдельной личности перед махиной жизни, чреватой сбитыми коленками и подвывихами эго (”Full of fear”). И Нью-Йорк — символ этой “махины” (”Concrete giants”). Через образ Нью-Йорка лирическое “я” Елены находит общий язык с самой жизнью, перестаёт страшиться и в конце концов дружится с монстром из-под своей же кровати: “Fears I shake off”. Как странствующий корабль, героиня Елены оказывается во чреве гигантской Рыбы-кита — гигантского города, — что может быть страшнее? И, пройдя эту инициацию, рождается заново обновлённой: как сейчас принято говорить, “лучшей версией себя”.
Парвез Кумар: мужская душа — загадка, “криптос” и “арест”
Парвез Кумар прочёл и английский оригинал, и перевод своих стихов с необычной системой образов — говоря от лица лирической героини. Можно ли утверждать, что лирические герой и героиня — двойники друг друга? Если героиня поэтессы Елены Благовещенской трепетала перед мощью Нью-Йорка, то героиня Парвеза Кумара подавлена властностью и загадочностью своего возлюбленного:
“Твой разум — криптос, ты — секрет!”
Парвез Кумар в “Криптосе” создаёт занятное (юнговское? или фольклорно-сказочное?) противопоставление мужского и женского, в котором мужское — масштабное, могучее, властное, мудрое, отвлечённое, а женское — подавленное, простое, сбитое с толку, взволнованное, суетливое:
“Я свой сверлю нехитрый ум”.
Бесконечно сомневающаяся в любви и расположении своего молчаливого партнёра, лирическая героиня бомбардирует его отчаянными вопросами, которыми оканчивается каждая из 4-х строф:
“Меня ты любишь? Дай ответ!”;
“Ты любишь? Где ты? Дай ответ!”;
“Дай знак: со мной ты или нет?”.
Примечательно, как подавленная “криптосом” своего тирана-титана лирическая героиня Парвеза Кумара интерпретирует могучую задумчивость мужчины в негативном ключе:
“Вперёд, мой милый, смел же будь!
Зови дешёвкой, шаболдой,
Зови в лицо и за спиной!
Любовь — кинь прочь, меня — забудь!”
А если он просто мудрец и ему некогда возиться с её детской неуверенностью в себе? Формируется архетип мужчины-старца, мужчины-мудреца и юной девы, скачущей вокруг него на одной ножке. Утомительно, на мой взгляд. Причём утомительно для обоих участников любовного конфликта.
И вот, измученная неуверенностью и одиночеством, героиня формулирует в финальном “рёве” сомнения уже в собственной любви:
“Ты — любишь? Я — люблю иль нет?”.
Почему “рёве”? Потому что “Криптосу” симметрична “Лиличка! Вместо письма” Маяковского, в которой (в “Лиличке!” то есть) “горечь обиженных жалоб” звучит из уст лирического героя. Женское у Парвеза Кумара сходно с мужским у Маяковского: любвеобильным, растерзанным, доведённым до исступления и горько обиженным тем, что на его любовь ответили холодностью:
“Сегодня сидишь вот,/ сердце в железе” (Маяковский);
“От красной розы — голубой/ Остался цвет, — дар страсти твой” (Парвез Кумар).
У обоих поэтов именно мужчина — титаническая фигура, колосс любви и мысли. Но у Маяковского этот гигант сам падает на колени перед властью женского Эроса, а у Парвеза Кумара женщина зачарована мужским, как бандер-логи не могут сказать “нет” могучему Каа. И эта гипнотическая зачарованность разрушительна.
Развивая тему разрушительной любви, Парвез Кумар рисует образ этой вооружённой и очень опасной любви в “Аресте сердца” — как в ориентировке “При обнаружении близко не подходить”. Какую же любовь предлагает остерегаться поэт-магистр изящных искусств?
“Любовь как драма
Как гнойник
Любовь как травма
Для шумих
Любовь как драма
Похоть, всплеск
Любовь как догма
Ржавый бес”
Так и хочется обратиться к лирическому герою “Ареста сердца” словами Ваньки из сказки “Волшебное кольцо” Андрея Платонова: “Мужичок, вы пошто опять животину тираните?” Саркастичный интеллектуал, впрочем, балу́ет и балу́ет, невзирая на жалобы, и вот-вот запустит свою подругу в виде змея. А лирическая героиня-Скарапея ещё не разобралась, нравятся ей любовные игры живодёра или нет:
“Мне в том проклятье или свет?”
В финале многострадальная Скарапея, по-видимому, всё-таки выбирает сепарацию, но одиночество оборачивается... или одиночной камерой, или одинокой гибелью на кресте разрушительной любви:
“На сердце у меня арест,
Подписан приговор тобой.
Любить тебя, но жить одной —
Не самый ли достойный крест?”
Иван Котельников: беглец любовных “лжесадов”
Образ красной розы оказался сквозным у разных поэтов. Жестокой любви посвящены и стихи Ивана Котельникова “Две розы”. Но если Парвез Кумар пишет асимметричной постмодернистской строфой, то Иван Котельников вдохнул жизнь в классический 4-стопный ямб:
“Так истязали плоть соседа,
Пронзали лепестки души”.
В развёрнутой метафоре оба участника любовного конфликта выступают красными розами — аллегорией верных душ, чем ближе врастающих друг в друга, тем сильнее терзаемых шипами:
“Так остры
Шипы, пронзающие верных.”
Не будем забывать, что цветки — это органы размножения у роз. Органы. Размножения. Так что от поэзии Ивана Котельникова пышет эротизмом, смягчаемым возвышенным пафосом и поэтизмами. Изящно, пикантно.
Церемонно обращаясь к лирической героине на “вы”, поэт пишет символами:
“Мы были с вами так легки...”
“Лёгкая” игра в любовь превращается в поле битвы, и лирический герой Ивана терпит от избранницы удар и забвение:
“Но роковым копьём пронзила,
Укутала рассудок тихо”.
Неудивительно, что злую и драчливую розу герой заменяет на умницу Софию:
“И расцвела в горах
София,
Заулыбавшись мило.”
Милая горная роза противопоставлена розе-злодейке, получившей от судьбы по заслугам:
“вы, оставшись за стеною,
Чернели в клюве воробья.”
Главное, что удалось вырваться и не попасть шипам на заклание:
“То ли судьба, то ли иное,
Забрало, вырвало меня”.
Однако бурный сюжет из жизни отряда розоцветных получает продолжение. Спасшийся от хищного розана герой, как оказалось, был не рад спасенью:
“Вы, не пришедшая,
Взирали на поля.”
Понесший потери, ранения и удар рокового копья, герой-мазохист всё равно считал истинным садом тот, откуда сбежал:
“Верните же меня! Ваша утроба,
Спасёт от лжесадов.”
Важно, что мужской персонаж предстаёт покорным судьбе, овеществлённым, предоставляющим себя во власть решающих сил, то есть более фемининным; а женский — наоборот, более агрессивным, активным и напористым, то есть маскулинным. Это архетипические образы, и у Ивана Котельникова мужское и женское переплетено и взаимозаменено, как “извившиеся в стебле” розы.
Женское поглощает мужское:
“И в ней (утробе)
Исчезну.”
Мужское мечтает быть поглощённым. В финале лирический герой так и не воссоединяется с роковым органом размножения избранницы:
“Но роза, ныне одинока,
Закрыла тенью лепестков
Бездну.”
Бездна разверзлась на месте одиночества? Или эта опасная розоцветная всегда скрывала в себе бездну, а герой, пока не сбежал, ходил по краю?..
Вообще образ бездны традиционно соответствует в мировой поэзии мотиву женского начала. Играя с мотивами, можно попеременно изображать женщину то бездной, затягивающей мужчину, то, наоборот, представлять мужчину Гадесом (Плутоном), заманивающим деву (Персефону) в бездну Аида. И кто же жертва?..
✅ Дорогие подписчики, алгоритм Яндекс Дзена таков, что даже если статья полезная, а лайков мало, то она не показывается и уходит в "серую зону". Благодарю всех, кто нажимает на "палец вверх", это помогает LiterMort становиться лучше!
✅ Знак человека! Текст этой статьи написан без использования ИИ.
Благодарю за прочтение!
Уважаемые читатели, прошу оставаться вежливыми при обсуждении.