. Несколько раз Кружилин терял сознание – от удушья. И без газоанализатора было ясно, что уровень метана всё ещё превышает допустимый двухпроцентный уровень. К метану добавлялась гарь, – Андрей догадывался, что вся деревянная часть крепи сгорела. На боль в плече и на затылке не обращал внимания, – главное, воздуха бы вдохнуть, полной грудью… Снова терял сознание, а приходил в себя – всякий раз заново понимал, как далеко от этой чёрной глубины повлажневшая от ночного тумана степь, а в балке неслышно срываются с веток пожелтевшие дубовые листья… И сквозь удушье Андрею казалось, что он чувствует горьковатую и терпкую свежесть опавших листьев, и будто бы легче становилось дышать. А ещё пить хотелось, и в тяжёлом полусознании вдруг появлялась Наташка, бережно протягивала ему ладошки с водой из криницы, – из той, что за Журавлиной балкой…
Может, от этого и появились силы. Кружилин ещё раз ощупал породу, – оказалось, в одном месте край глыбы завис над землёй примерно в сорока сантиметрах. Прикинул: пролезть можно, хоть и с трудом. Усмехнулся, – худой и сухой Грядунов запросто выскользнул бы отсюда ужиком… А он, Кружилин, – как два Грядунова… Поэтому ужиком не получится. Удалось чуть-чуть приподняться, стащить рабочую куртку и вязаный свитер. В одной майке он тоже мало напоминал Димку Грядунова, но всё же выбрался из-под глыбы, – ободрал спину и плечи, майка повисла клочьями… Закашлялся, – до головокружения. Расплющенный самоспасатель, бывший бы сейчас бесценным, и разбитая каска со светильником остались под глыбой породы.
Эту шестую западную лаву горный мастер знал не хуже, чем пацаном знал Холодный яр в Терновой балке. Кромешная чернота – не главная беда. Сейчас надо выйти на свежую струю и двигаться к одному из запасных выходов на поверхность.
И всё же свет от лампы на каске сейчас пригодился бы. Андрей то и дело натыкался на завалы, на обломки бетона и арматуры, падал. Одно дело – хорошо ориентироваться в лаве, – даже в абсолютной темноте… И другое – идти в этой черноте сквозь завалы. Ещё и через рвущую боль в затылке. Андрей снова терял сознание, – будто проваливался в какую-то черноту, что была ещё чернее этой, в которой он шел к выходу на поверхность. И в то мгновение, пока летел в черноту, успевал почувствовать, как ему хочется, чтоб Наташкины маленькие ладошки прикоснулись к его затылку…
Ему казалось, что идет он целую вечность, – должно быть, за эту вечность там, в вышине, над степью, три раза рождалась новая Вселенная, три раза возникал новый Млечный Путь….Обессиленный болью, Андрей опустился на обломок породы. Глаза сами закрывались, и он так и сидел, ладонями ухватился за неровные края породы, – будто это могло удержать его от шального полёта в беспамятство. Но тут же открыл глаза, встрепенулся, потому что увидел десятника Иванцова. Увидел ясно, – в этой беспроглядной черноте. Это был он сам, десятник Иванцов, – не в чьём-то знакомом, привычном для шахтёров облике, а такой, каким он был в тот день, когда остался под завалом в забое «Васильевской», обычный мужик, крепко уставший шахтёр… Андрей смотрел на него и старался понять, почему видит его в совершенной темноте… Нет, вокруг него не было сияния, – был лишь чуть приметный свет. Такой бывает от шахтёрской лампы на каске, если случилось, что вдруг подсел аккумулятор. И этого света было достаточно, чтоб видеть его глаза, так похожие на Наташкины…
Андрея слегка покачивало, – так бывает, когда сидишь в степи и долго смотришь на бегущие ковыльные волны. А в глазах того Андрея, что непостижимо пришёл к нему из своих отдалённых временем глубин, колыхнулась жалость. Кружилин расслышал его тихий голос,– он не спросил даже, а просто понял:
- Курить хочешь…
Кружилин молча кивнул. В понимании, даже в какой-то боли десятник свёл брови:
- Ещё нельзя. Здесь ещё нельзя курить. Ты иди.
Андрей поднялся. Далеко впереди увидел такой же неяркий свет, что был вокруг десятника. Десятник повторил:
- Иди.
Андрей вспомнил недавний разговор с Натальей. Он тогда пообещал Наташке:
- Если встречу прапрадеда твоего… Расскажу, как люблю тебя. И что ты меня любишь… Думаю, он обрадуется.
И сейчас пересохшими губами Андрей сказал:
- Я люблю Наталью. И она меня любит.
А в ответ – какая-то неожиданная, едва уловимая, грустная и счастливая нежность. Так только шахтёры умеют:
- Я знаю. Знаю, – она ждёт тебя. Ты иди.
И Андрей снова шёл, – к тому чуть заметному свету впереди. Когда сил совсем не оставалось, десятник снова возникал, – из своего неизвестного далека, из тех глубин, в которых он остался навсегда… Возникал из черноты, – был совсем рядом, чувствовал Андрей. А иногда лишь голос его различал:
-Она ждёт тебя. Ты иди.
… А так умеют только горноспасатели: без надежды надеяться… И продолжать поиски, когда уже было совсем ясно: под этими завалами сердце не может биться. Простукивали каждый сантиметр, замирали в ожидании услышать самый тихий отклик… Осторожно, вручную, разбирали завалы. Демидов, командир горноспасательного взвода, каждый обломок угля, каждый кусок породы держал в руках… Всё пронзительнее понимал, что под этими обломками дышать было невозможно… и сердцу стучать невозможно было. Вдруг вспомнил голос немыслимо уставшей за эти дни шахтёрской медсестры, – Раиса Анатольевна трое суток домой не уходила, и каждый шахтёр, которого Наталья поднимала из забоя, – легко раненый или тот, что уже был в беспамятстве, – чувствовал прикосновение рук медсестры. А сказала медсестра негромко и уверенно:
- Дышит он. Раз она дышит, – показала глазами на Наталью…
Медсестра, – она же поселковая колдунья, – видно, на этот раз не смогла почувствовать, что сердце горного мастера Кружилина всё-таки перестало биться под этими завалами. Демидов сам не расслышал свой хрипловатый голос:
- Поднимаемся, мужики.
И всё равно, – подниматься на-гора не торопились, моча сидели над завалами… И всё равно, – прислушивались.
… Мария смотрела на Наталью ничего не видящими глазами, неслышно шелестела:
- Уходи…
Наталья выходила за калитку, садилась на скамейку. А потом снова возвращалась в летнюю кухню, ладонями касалась стопки выстиранных и выглаженных Андреевых маек, прижималась к ним лицом, – будто, как без воздуха, не могла без этого дышать…
Свет оставался далёким. Когда от боли в затылке и в плече идти становилось невмоготу, Андрей чувствовал, что десятник снова рядом. Сквозь боль Андрей доверчиво улыбался десятнику:
- А у нас с Наташкой сын будет. Сына она мне родит.
Брови у десятника Иванцова снова чуть вздрагивали, – в боли и в счастье:
- Родит, – сына. Я знаю. Ты иди.
И от этих тихих слов Андрей вдруг понимал, что так и будет, – Наташка сына ему родит. Даже увидел крошечного-крошечного мальчишку, – он ещё никогда таких маленьких не видел, но знал, что сын, когда родится, таким и будет. Засмеялся, а потом ещё подумал… Случалось, что мужики о родах разговаривали, – как о тайной-тайной тайне… Но – со знанием дела: говорили, что это больно – рожать. И сейчас Андрей подумал - по-мальчишески бестолково: так-то бы ничего, – если такой крошечный… может, не так больно Наташке будет…
Демидов доложил директору шахтоуправления о прекращении поисковых работ. А Раисе сказал – с совершенно необъяснимой надеждой:
-Мы не нашли его.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10