А шахтёры молча курили, переглядывались: за пару дней до обрушения кровли в шахте случилось нечто странное… Нынешний десятник, Степан Аникеев, шахту не любил, – откровенно. До денег охоч был, – что да, то да… а шахту не любил. Может, боялся. А уйти – деньги держали: где ещё такие заработаешь! Десятнику бы каждый день вместе с шахтёрами спускаться в забой. А Степан всегда найдёт отговорку, на какие-то срочные дела здесь, на поверхности, сошлётся… В забое почти не бывал, – лишь перед сменой лениво и высокомерно отдавал мужикам приказания. Мужики посмеивались: и без аникеевских распоряжений знали, что и как делать в выработке. Старые шахтёры, что ещё на «Васильевской» работали, вспоминали десятника Иванцова: вот кто шахту любил, как родную мать…
В тот день тоже спускались в шахту сами, без десятника: у Аникеева, как всегда, неотложное дело нашлось… И вдруг уже в середине смены, в полумраке забоя ,перед мужиками возник хмурый Аникеев. Неожиданно строго и как-то так непривычно серьёзно распорядился:
- Кровлю крепить надо. Срочно.
Мужики плечами пожали: новая же выработка! Руководство шахты проверяло: всё хорошо держится. Крепить, конечно, надо, – это постоянная забота крепильщиков. Но что за срочность, – прямо сейчас. А ещё удивились шахтёры: вроде ж не спускался Степан Михайлович с ними, откуда ж взялся в забое, да ещё заботливый такой… Не заметили, видно, Михайловича: балагурили, как обычно, когда в забой спускались, гоготали. Сейчас Володька Михеев собрался спросить: мол, как ты, Михалыч, в забое-то оказался… Вроде ж мы без тебя спускались! А Аникеев уже куда-то делся, – должно быть, в глубину выработки отправился, хотя сроду туда не ходил, не интересовался….
Ванька Савельев недоуменно похлопал глазами, толкнул плечом Тихона Красильникова:
- Чего это он?..
Красильников нагловато прищурился, объяснил:
- А скучно Степану Михайловичу стало на поверхности. Поразвлечься решил.
От распоряжения крепить кровлю мужики отмахнулись и забыли про него: тогда в забое как раз появились первые отбойные молотки, и надо было учиться работать с ними. А через пару дней – ни с того, ни с сего!.. – обрушилась глыбой кровля, и из всех, кто работал в эту смену, под нею оказался Парамон Карпов. Оторопевшие мужики вспомнили Степана Михайловича… Когда поднялись на-гора и закурили, услышали, как Овсянников, директор шахты, распекает Аникеева:
- Прошляпил! Не доглядел! Слоняешься, как неприкаянный, вокруг да около! Тебе в забое надо быть, а не по шахтному двору шляться!
Растерянный Степан беспомощно взмахивал руками, – будто тонул… Матвей Кузьмич, из старых шахтёров, потушил папиросу, негромко вмешался:
- Мы виноваты, Егор Демидович. Аникеев намедни был в шахте… и нас предупреждал. Не послухали мы его. А оно ж… видишь, как…
Аникеев ещё больше растерялся: ни в этот день… ни в какой другой – с полмесяца уже!... – он точно не спускался в забой… Потом догадался, – скрыл самодовольную ухмылку: видно, решил Кузьмич выручить его. Сообразительный!..
После гибели Парамона Ефросиния так и жила одна. Будто бы и находились мужики хорошие… да как-то не складывалось: тот вдруг с бывшей женой мирился… того на другую шахту переводили, и больше его Фрося не видела…
Когда подросла Полюшка, стала Ефросиния мечтать, что выйдет дочка замуж, будет счастлива. А она, мать, будет счастлива Полюшкиным счастьем. Замуж Полина и правда скоро вышла, – едва-едва восемнадцать исполнилось. Ещё на свадьбе любовались поселковые: до чего хорошая пара! Анатолий Елагин – начальник отдела рабочего снабжения. Повезло Полине: мужик серьёзный, хозяйственный, дом будет – полная чаша.
Ефросиния гордилась: хорошо живут Полюшка с Анатолием! Вот только постаревшая мать, Наталья… Досадовала Фрося: нет бы, – радовалась, что у Полюшки так хорошо жизнь сложилась!.. А она вечно боится чего-то, будто беду какую ждёт, – неотвратимую…
Полюшка родила Раечку, славную, крепенькую девчушку. Уж как старался Анатолий, чтоб у дочки всё самое лучшее было! Самую красивую – по тем временам – коляску раздобыл. И на Полюшкины наряды денег не жалел, – засматривались поселковые бабы на Полинины платья и шубки, на туфельки и босоножки, завидовали: получше и побогаче, чем у Тамары Фёдоровны, жены директора шахтоуправления!
Раечке уже пятый год шёл, когда Полина вторым забеременела. Ефросиния посмеивалась:
- Ну, что, мам?.. Всё не веришь, что Полюшка наша счастлива, – и за меня, и за тебя! Второго ребёночка вот ждут… Мальчишка, может, будет, – Толик уж так сына ждёт!
Наталья, казалось, в какой-то неясной надежде дыхание затаила: ни Фросенька, ни Полюшка не помнили отцов своих… Фросе ещё и года не было, когда Андрей погиб. И Полюшка совсем крошечной была, когда без отца осталась. А Раечке скоро пять, и только и слышно, как звенит её ласковый голосок: папа, папа!.. Вспоминала Наталья Пелагеино предостережение, затаённо вздыхала: может, ошиблась Пелагея… Может, в сердцах сказала,– всё ж роднёй Андрею приходилась. Только, похоже, Полюшка и правда, – не только сама счастлива, а и за них с Ефросинией…
Никому не говорила Наталья, – лишь горько усмехалась: никто ж не поверит! – что после того, уже далёкого осеннего дня, когда с степи доцветала полынь и с полуденного неба нежно и печально прощались со степью журавли-красавки, она ещё несколько раз видела своего Андрея… В такие же ясные дни середины сентября, случалось, уходила в степь, – посмотреть, как собираются в белокрылые стаи журавли-красавки. И… его увидеть надеялась. Несколько раз сбылось: один раз – издалека – рассмотрела Андрея у старой шахты, там, где впервые встретились они после того, как остался он под завалом в забое «Васильевской»… А потом собирала дикие груши по склонам Терновой балки, спустилась к кринице… Как-то невольно оглянулась, – будто взгляд чей-то почувствовала. Застыла: Андрей стоял за её спиной, – даже запахом угольной пыли повеяло… Хотела прикоснуться ладонями к его голове: рассказывал тогда Фёдор Звягин, что страшная рана была на голове у десятника Иванцова… Только снова оказалось, что вроде и рядом Андрей… и неизмеримо далеко, – не дотянешься… И раны не видно, – ветерок чуть шевелит красивые и густые тёмно-русые Андрюшины волосы…Качнулся высохший чертополох, разлетелись белыми зонтиками невесомые пушинки, и скрылся в них Андрей. Чуть слышно прошелестел давно угасшими свечками донник, и разобрала Наталья самый родной, так и не забытый голос: Наташка… Наташенька…
Родила Полинка вторую дочку. Анатолий смеялся: какие наши годы, Поль!.. Значит, сын третьим будет!
Малютку назвал Танюшкой. Глаз, бывало, не сводил с дочек, радовался: две красавицы у нас, Поль! Очень нужен им брат! Давай уж постараемся, Полюшка! Кто ж их защищать будет, девчонок наших!
Будто смеялся Анатолий, а Полинкино сердце на секунду каким-то колючим инеем покрылось: у них же отец есть, – чтоб защищать!..
Через полгода ремонтировали у кума, Василия Привалова, крышу. Сорвался Анатолий, и – виском на острый камень…
Ефросиния всегда тайком радовалась, что муж Полюшкин не в забое работает… Убеждала себя, что бояться нечего.
Танюшка отца не помнила. А старшая, Раиса, когда подросла, стала вдруг травы собирать: где-то услышала либо прочитала, – есть такие травы, что самые страшные раны лечат. Когда уже в классе седьмом училась, какими-то отварами вылечила соседскому Мишке ногу: ржавым гвоздём пропорол Мишка стопу, а матери не до него было, – кроме Мишки, четверо, мал мала меньше. Раиса примочки делала, – с тысячелистником и подорожником, с ромашкой… Оборачивала рану лопухом, бинтовала. Недели через три Мишка на велике мотался, как ни в чём не бывало.
Ещё в школе стали Раису колдуньей звать. Девчонки смеялись: будем к тебе за приворотным зельем бегать!
Ну, приворотное там или нет, только поняла Раиса, – уже когда на медсестру училась, – есть такие травы, что не только кашель или видимые раны лечат. И вот теперь единственная, любимая племянница, Наташка, просит тётку такой отвар приготовить, чтоб с любовью встретиться, чтоб замуж выйти, счастливой быть…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 8 Часть 9 Часть 10 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15 Часть 16
Навигация по каналу «Полевые цветы»