Грохотало на юге. Хотел бы Глеб услышать обычные раскаты грома, пусть мощные, сильные, со звоном в оконной раме, но ничто не предвещало дождя. В уцелевшем помещении разбитого снарядами завода было сухо и прохладно, а на улице, несмотря на глубокую ночь, стояла духота. Пахло пылью и сероводородом, и воздух казался терпким, тяжёлым. Глеб перевернулся на своём походном тюфяке. Хотелось йогурта с клубникой, да и самой клубники отведать бы недурно, как раз самый сезон. Неделю назад, когда шли по заброшенным дачам, он нашёл несколько ягод, но, проглотив их, едва успел почувствовать вкус - это было веяние далёкой прошлой жизни, в которую так хотелось поскорее вернуться, и оттого щемящим, болезненным показался Глебу тот клубничный десерт. Когда через реку без конца слышны залпы артиллерии, а им нужно двигаться именно туда, брать ту высоту, заходить в родной, напрочь разбитый и почти вымерший город, Глеб думал в основном об одном - если выживет, отстроит заново родительский дом, и привезёт назад маму, которая уже четыре месяца ютится у родственников на Урале и наверняка постоянно ревёт, потому как её единственный сын без связи на войне. А если не выживет... Что ж, уже всё равно. Когда вокруг каждый день столько смеҏтей, жизнь становится не такой уж и большой ценностью, а в критические моменты обстрелов хочется погuбнуть сразу, а не выползти из-под обломков жалким калекой.
Храп в импровизированной казарме стоял мощный. Все набирались сил перед решающим боем, но Глеб никак не мог заснуть. Грохочет, грохочет... Но это не гром, не молний белые вспышки. Раньше Глеб ужасно боялся, что в него попадёт молния. Помнится, когда в лет 15 была стҏашная гроза, и ветер порывистый, злобный, и дождь хлестал так, что за несколько секунд вымокаешь до нитки, Глеб бежал с речки домой. Деревья гнулись и кричали, высокая трава стелилась к самой земле, а день почернел так, словно уже вечер и солнце зашло за горизонт. Молнии сверкали рядом, так близко! А после них тяжёло раскатывался гром: бух-бу-бу-бух-бух... Но гром на самом деле не страшен, а вот вспышки сводили Глеба с ума. В любое мгновение его могло пронзить электричеством и он испепелится внутри.
Шлёпанцы скользили, посыпался град... Глеб снял обувь и не чувствуя ни колючек, ни камней, стремглав помчался домой. Когда входная дверь захлопнулась, он, невредимый, со стекающей ручьями с головы и одежды дождевой водой, почувствовал себя в безопасности.
С каким удовольствием и бесстрашием он бы сейчас прогулялся под проливным дождём! Здесь, на войне, невозможно захлопнуть дверь и ощутить себя в надёжном укрытии. Здесь каждый миг живёшь, как последний.
Он понял, что всё-таки задремал, когда в 4 утра начался подъём.
— К оружию, парни! Сегодня Лисичанск будет наш!
***
Солдаты, которые здесь никогда не жили, но оказали существенную помощь во взятии города, фотографировались на фоне разрушенных зданий. Администрация, дом культуры, торговые центры, гостиница... Одни руины, а вокруг... такие же разбитые многоэтажные дома. Синие балконы, оранжевые... Всё подсмолено огнём беспощадной войны. Глеб ощутил неприязнь к товарищам. Это его родной город, он весь - его дом. И сейчас эти люди, не выросшие здесь, не испытывающие к этим местам патриотически-отеческих чувств, радостно фотографируются на руинах его города, ЕГО ДОМА, и тут же выкладывают фотографии в сеть, в то время как у Глеба, глядя на эти разрушения, сердце обливается кровью от боли. Ему хотелось сгрести в ладони все эти руины, целовать их, утешать, вытирать их кровавые слёзы и шептать: "Простите, простите нас за всё..."
Но первые эмоции утихают и Глеб радуется вместе со всеми. В его родном городе закончилась гроза. Победа! Он жив. А всё разрушенное когда-нибудь отстроится и люди, если захотят, спокойно вернутся домой. Вот только когда...
