Солдатский коллектив - единый живой организм, живущий не сам по себе, а по строго регламентированным правилам, в котором любые происходящие внутренние процессы крайне чувствительны и болезненны. А потому в каждого из нас буквально с первого же дня срочной службы в советской армии начинали вдалбливать непреложную аксиому: «Солдат должен любить свою Родину и отцов-командиров!». Если с первой частью сего утверждения никто не спорил, то вторая воспринималась уже не столь категорично, скорее, по принципу «как получится...». К тому же, если разобраться, говорить о какой-то любви в армейской среде - это нонсенс! Не дай Бог, ещё заподозрят в чём-нибудь предосудительном! А вот что касается обратной стороны этого явления (то бишь нелюбви) - в ней хоть отбавляй!
Общеизвестно, что в армейской среде выделялось несколько категорий военнослужащих срочной службы, которых сослуживцы по самым разным причинам на дух не переносили! Или переносили с огромным трудом. Природу подобного отношения легко понять: в то время, когда основная солдатская масса ежедневно несла на своих плечах нелёгкое бремя воинской службы, отдельные её представители, выполнявшие вспомогательные функции и находившиеся на особом положении, вели относительно вольготную солдатскую жизнь… В ряде случаев нелюбовь являлась следствием личностного, социального и национального характера.
А теперь - обо всём поподробнее. Так какие же категории советских военнослужащих не пользовались любовью сослуживцев?
«Штабные крысы». В большей степени к ним относились писари и порученцы (как правило, эти функции совмещались). Подобрать из числа солдат-срочников хорошего писаря или ординарца для командира любого уровня всегда было головной болью. Чтобы заслужить доверие и попасть в привилегированную касту «штабных крыс», таким кандидатам помимо лояльности к командирам, необходимо было отличаться благонадёжностью и неболтливостью, а писарям к тому же - хорошим знанием русского языка, таким же хорошим почерком и грамотностью при подготовке документов.
А недолюбливали их в солдатской среде не только за то, что они были выделены из общей однородной массы и наделены особыми привилегиями (относительно свободный режим службы, освобождение от многих обязанностей солдатской службы), а в большей степени - за непонятный и закрытый от всех сослуживцев характер их службы. Как порой хотелось заглянуть в рабочую папку, где были сконцентрированы самые разнообразные письменные «творения» армейских командиров - рапорта, донесения, доклады, указания и прочая служебная переписка! Неизменно мучил вопрос: а вдруг в них по какому-нибудь поводу фигурирует и твоя фамилия? Вот эта самая сопричастность к закрытой информации и ставила их на иную ступень солдатской иерархии и вызывала отторжение основной массы.
Даже если писарь или порученец в чём-то прокалывались, они редко подвергались серьёзному дисциплинарному наказанию. Как правило, обходилось обычным разносом или устным внушением командира, поскольку подобрать замену проштрафившемуся «писарчуку» было проблематично.
Было в армии ещё одно хлебное место (в прямом и переносном смысле!) - это приближённые к кухне. К ним относились хлеборезы и раздатчики пищи. Провести службу в сытости и тепле мечтали многие. Ни для кого не было секретом, что любой хлеборез подворовывает хлеб и масло. Во многом, это происходило вынужденно - попробуй откажи в дополнительной пайке старослужащему! Но и сами кухонные не оставались при этом внакладе… У каждого имелись свои профессиональные приёмы и за руку поймать их было крайне сложно. Даже будучи осведомлёнными о нечистоплотности хлеборезов и раздатчиков, отцы-командиры принимали это как должное и относились к подобным шалостям равнодушно - для них главным было, чтобы не было перерасхода продуктов. Вечно голодным солдатам всегда казалось, что хлеба им недодают, а потому люто ненавидели хлебореза. В друзьях у того ходили, как правило, лишь земляки и нужные ему люди.
Дабы поддерживать кухонные злоупотребления на более-менее приемлемом уровне, командиры обычно подбирали на такие должности единственных представителей национальных меньшинств в части. Обычно в русскоязычной части таковыми становились казахи, узбеки, татары, башкиры, отличительной чертой которых была врождённая прижимистость…
Водитель командира части ещё более не вписывался в общий солдатский распорядок дня и обладал наибольшими (по сравнению с другими срочниками) возможностями вести вольный образ армейской жизни: в казарме зачастую появлялся после отбоя, в наряды его не ставили; выезжая с командиром за пределы части, мог чуть ли не ежедневно наслаждаться многими прелестями гражданской жизни, доступными для прочих лишь в дни увольнений в город. Попытки любопытных сослуживцев получить от него какую-нибудь информацию (будь то служебную, или касаемую личной жизни командира) наталкивались на стену непонимания и отчуждения. Особый статус зачастую накладывал отпечаток на характер самого водителя: у того появлялись элементы собственной значимости и высокомерия. Поэтому с ним изначально предпочитали дистанцироваться и не конфликтовать, дабы не впасть в немилость.
Но у медали имелась и оборотная сторона: если вдруг по какой-то причине командир части избавлялся от неугодного водителя, тот моментально становился «объектом пристального внимания» со стороны нижестоящих командиров и старослужащих. В общем, оставшийся период службы переставал казаться ему мёдом!
А вот с художниками, которые половину своей службы занимались оформительской работой (куда же в части без этого!), ситуация выглядела парадоксально. С одной стороны, их точно так же, как и писарей, недолюбливали за приближённость к «сильным мира сего», а с другой - открыто не проявляли своих чувства и всячески искали дружбы и расположения, поскольку без их участия дембельские альбомы представляли бы жалкое зрелище…
Если учесть, что основная солдатская масса состояла из представителей сельской глубинки и среднестатистических горожан, она предвзято относилась к москвичам и сослуживцам с высшим образованием. Их не любили за образованность и особый менталитет, которые подчёркивали невежество остальных во многих вопросах. Будучи разносторонне развитыми и продвинутыми, те занимали в части привилегированное положение: пользовались расположением командиров, их охотно брали на штабную работу, каптёрщиками…
От своих обиженных таким отношением менее статусных сослуживцев они получали не менее обидные прозвища, их подкалывали: типа, что солдаты из них никудышные и тяготы армейской службы им не по плечу. Тому зачастую были основания: снобизм и гонор тех зачастую соседствовал с их беспомощностью в армейском быту. К тому же, как известно, «слишком умных» однородная серая масса не особо привечает. Была и ещё парочка весомых причин для такой нелюбви: процент освобождений и отсрочек от армейской службы по Москве зашкаливал, а наличие высшего образования давало возможность служить на полгода меньше. Как же тут не обижаться!
И отцы-командиры, и сами солдаты откровенно недолюбливали представителей среднеазиатских и кавказских национальностей, поскольку различия в менталитете, национальных традициях и образе жизни создавали проблемы не только в межличностных отношениях, но и в службе. Их трудно было заставить соблюдать дисциплину, ходить в наряды и выполнять общие работы. Большая часть из них высокомерно и надменно смотрела на солдат других национальностей (прежде всего, на русских), пренебрегая духом армейского коллектива, показывая лень и пофигизм. Они любили выяснять отношения с позиций собственного превосходства и правоты. А постоянное стремление выйти сухими из воды под всем известным предлогом «Моя твоя не понимает!» доводило порой их сослуживцев и командиров до белого каления…
Соответствующее отношение было к жо…лизам (буду корректен) и прочим «угодникам», из кожи вон стремившимся угодить тем, от кого зависела их служба - в первую очередь, командирам и старослужащим. Да и приближённых и особо опекаемых теми тоже не сильно жаловали, хотя зачастую это происходило не по собственной воле бедных солдат, оказавшихся всего лишь заложниками ситуации. Самое распространённое явление из разряда покровительства - это когда старослужащие «брали под своё крыло» молодых земляков-первогодков...
Откровенно презирали в армейской среде так называемых «чмошников»- неряшливо одетых, зачуханных и неопрятных солдат, имеющих самый низкий армейский статус (что-то сродни «опущенным» в местах заключения) и выполняющих самую грязную работу (на кухне, по уборке туалетов и территории, с животными на подсобном хозяйстве и т.п.). Как правило, таковые имелись в каждой части - социально неадаптированные, без должного воспитания и образования, многие из которых являлись выходцами из деревень. Массовое отмежевание от них сослуживцев и постоянное стремление максимально унизить представителей этой низшей «касты» были характерным явлением для любой части. «Чмошники» оставались таковыми на протяжении всего срока службы и, даже став «дедами», продолжали считаться изгоями в своей дедовской среде. Издевательства порой доводили некоторых до самоубийства, хотя подобные факты редко тогда предавались огласке…
«Стукачи». Сталкиваемся с феноменом: казалось бы, надо приветствовать и поддерживать борцов за справедливость, информирующих (заменю слово «стучать») своих командиров о творящемся беспределе. По крайней мере, положительно относиться к таким солдатам. Ан нет, происходит обратное: вокруг такой категории солдат немедленно образуется вакуум, их начинают бояться и презирать даже те, в чью защиту они осмелились выступить. И, соответственно, - гнобить…
Кто-то правильно заметил: обитателям казармы не нужен свет - в темноте они чувствуют себя свободнее. «Стукач» сразу становится «чужим среди своих», а чужим там ох как несладко! У командиров отношение к «стукачам» было аналогичным, поскольку любая правда о ЧП в подразделении ложилась тяжким бременем на офицерские погоны. В конечном итоге, от таких везде старались поскорее избавиться, переводя в другую часть.
Читайте мои предыдущие публикации на канале:
Уважаемые читатели, подписывайтесь на мой канал! Проявляйте уважение к автору и друг к другу, воздерживаясь от откровенных оскорблений, хамства и мата в комментариях!
