Однако вернёмся на третий курс. Жили и учились мы теперь на Малой Охте, Заневский проспект, дом 5. А рядом, на Заневском 3, находились Высшие медицинские курсы, на которых ещё до войны учился мой отец. Прямо от здания нашего училища начинался въезд на мост Александра Невского (мы называли его «наш мост»). Переехав через Неву по мосту (одна остановка на троллейбусе), можно было попасть в Александро-Невскую Лавру — интереснейшее место.
Третий курс — это уже сугубо морские науки: навигация, лоция, мореходная астрономия, радио-навигационные приборы, теория и устройство судна, автоматика и многое многое другое. И, между прочим, военно-морская подготовка. По полному курсу военно-морских училищ. В том числе, на третьем курсе полагалось пару месяцев стажироваться на подводных лодках. После зимней сессии на третьем курсе нас отпустили в краткосрочный отпуск для поездки на родину. Билеты на самолёт тогда были недорогие. К тому же, предъявив курсантский билет, мы получали скидку 50%. Но многие ребята были родом из Сибири, один, Карл Югай, вообще с Сахалина. Этим ребятам ездить в отпуск домой было слишком дорого. Такие курсанты оставались на это время в училище. Некоторые, наиболее одарённые, жили в отпуске у своих девушек.
Перед отпуском командир роты строго приказал нам в назначенный день января собраться для построения в 07.15 на перроне Финляндского вокзала. Кто не успеет к 07.15 в строй — считается дезертиром, с последующим отчислением из училища и переводом через военкомат на срочную службу в Военно-Морской Флот. Оттуда поездом мы должны будем доехать до Североморска, потом морем до военно-морской базы в Полярном. А вот там уже будем служить пару месяцев на подводных лодках. Места там интересные: Заполярье, Баренцево море, подводные лодки, полярная ночь, тундра — нам понравится!
После отпуска приехал в училище за день до отъезда на Север. Встретился со свои другом Олегом Кореньковым, и тут остро встал вопрос: как нам провести прощальный вечер. Он оставался в училище, а я уезжал на Северный Флот. Глупо казалось сидеть в училище. Не так уж много нам тогда выпадало свободных вечеров. Олег достал записную книжку — реестр знакомых питерских девушек. Спустился на проходную к телефону. Через 15 минут возвращается и сообщает мне, что две очень приличные, знакомые нам по танцам, девушки приглашают нас к себе на квартиру для прощального ужина. Вино наше — закуска ихняя. Всё рядом со станцией метро «Электросила».
Так и случилось. Рано утром мы душевно попрощались. Олег ещё остался завтракать с девушками, а я побежал на метро. И вот я на Финляндском вокзале, бегу с сумкой в руке по перрону, 07.15 утра. Рота на полутёмном перроне уже стоит в строю и вовсю идёт перекличка. Издалека слышу, что перекличка по алфавиту и уже приближается буква Е. Было ещё темно, поэтому я смог незаметно забежать за строй и из-за строя на бегу, когда командир роты выкрикнул мою фамилию, громко отозвался: «Я!» Ребята во второй шеренге слегка расступились, и я встал в строй. Старшина группы Саша Стрикица взглянул на меня бешеным взглядом, левой рукой взялся за сердце, а правой показал мне кулак.
Поехали поездом на Север. Вокруг зима, сосны и ёлки в снегу. Скоро ёлки кончились, пошла заснеженная тундра. На следующий день рассвет не наступил — ясно, мы за Полярным кругом. Тут, на русском Севере, зимой ночь длится больше двух месяцев.
Прибыли в Североморск. Города мы практически не видели. Прошли в темноте строем от вокзала на причал, погрузились на два катера-торпедолова и пошли по Кольскому заливу в Полярный. Кольский залив, как и всё Баренцево море, зимой не замерзает по той причине, что сюда заходит тёплое течение Гольфстрим. Начинается это течение в Мексиканском заливе, идёт мимо Кубы и Флориды, пересекает весь Атлантический океан, огибает Скандинавский полуостров и заканчивается в Баренцевом море — грандиозное явление природы. По этой же причине в Баренцевом море не бывает таких сильных морозов, как, например, в Сибири.
Пока шли на катерах в Полярный, я решил не спускаться вниз в кубрик. Там ребята сидели как сельди в бочке, да ещё многие курили, дышать нечем. Я хотел подышать свежим воздухом и полюбоваться видами Заполярья. Но хватило меня минут на пять: всё-таки очень холодно, ветер, да и смотреть особо не на что. Тёмное небо, звёзды и редкие вспышки полярного сияния. Пришлось спуститься в кубрик.
На военно-морской базе в Полярном нас распределили по лодкам. Мне и ещё семерым курсантам досталась знаменитая лодка 641-го проекта под названием «Буки—2». Это большая океанская дизельная подводная лодка, вооружённая торпедами. Длиной она 92 метра, штатная команда 80—85 человек, но максимально она рассчитана на 93 человека. В море, в автономке, может находиться до трёх месяцев. Когда лодка находится на базе, команда живёт на берегу, рядом с причалами в казарме и каждый день на лодке производится так называемое «проворачивание механизмов». То есть все механизмы и системы подводной лодки поддерживаются в постоянной готовности, и она готова по приказу выйти в море в любой момент.
Команда нашей лодки размещалась на втором этаже огромной казармы. Здание было покрашено в жёлтый и белый цвета и с огромной аркой посреди здания. Построено оно было ещё при царе. Кстати, вид этих казарм хорошо описан в романе Каверина «Два капитана». Там есть такой эпизод, когда военный полярный лётчик Саня Григорьев по ходу службы во время войны попал на ВМБ в Полярном и с интересом рассматривал с моря причалы с подводными лодками и эту жёлто — белую казарму с аркой посередине. И вот теперь, через 25 лет, и мне пришлось пожить в этой казарме.
Командовал нашей лодкой капитан 3 ранга с фамилией, если не ошибаюсь, Кондратенко. Но, когда мы были на берегу, он появлялся перед командой только на утреннем построении. Кстати, при нас ему было присвоено звание капитана 2 ранга. Службой на берегу заправлял, в основном, главный корабельный старшина Фоменко, из сверхсрочников, тридцати лет.
С командой лодки у нас быстро сложились дружеские отношения после одного случая, произошедшего буквально в первые дни службы. Утром команда построилась на улице за казармой для перехода в столовую на завтрак. Ночь, темнота, снег вокруг. Форма одежды зимняя: шинель, меховая шапка. Но «старики» предпочитали не тратить время на одевания шинели. Выходили просто в шапке и в хлопчатобумажной робе с тельняшкой. В строю шли с приподнятыми плечами, стараясь не делать корпусом лишних движений. Так заледеневшая роба не соприкасается с телом и не обжигает холодом. Это у нас называлось «карельская стойка». Чтобы полнее освоить местный северный жаргон, объясню ещё один термин — «туалет по карельски». Делается это так: берётся два сосновый кола. Один кол втыкается в сугроб, на него вешается шинель. А второй кол нужен для того, чтобы отгонять волков, пока сидишь над сугробом.
Ну, в общем, пришли мы в столовую. Идти там от казармы несколько сот метров вверх по обледенелой дороге. В огромной столовой много длинных деревянных столов, ничем не покрытых. У столов с обеих сторон длинные скамьи, каждая на 8 или 10 человек. На столах полно еды: чайники с кофе на сгущёнке, нарезанный хлеб, масло, сыр, оладьи опять же со сгущёнкой. Всё это разделено на порции. Кормили очень хорошо.
Сняли шинели, уселись на скамьи. На завтрак отводится 10 минут, так что кушать надо быстро, особенно не рассидишься. Слева от меня сел молодой матрос-новобранец 19 лет. А напротив через стол сидел «старик», служивший пятый год, уже перед дембелем. И вот этот опытный краснофлотец быстренько сожрал свою пайку, пошарил вокруг глазами и, как ни в чём не бывало, протягивает руку и забирает у своего товарища-новобранца его масло с сыром и невозмутимо делает себе огромный бутерброд.
У меня при виде такой подлости просто кровь закипела. Какие-то лагерные повадки! Короче — дедовщина. А моряки вокруг сидят и делают вид, что всё хорошо. Но мы в училище не так были воспитаны. Вежливо спрашиваю «старика»: «Тебе что, не хватает? Зачем у пацана забрал?» Тот очень невежливо ответил мне в таком смысле, что, мол, сиди, не твоё дело. Вот это была его ошибка. У меня в руке был тоже бутерброд с маслом и сыром. Я левой рукой прихватил «старика» за затылок, а правой мгновенным ударом размазал свой бутерброд по его роже. «На жри, сволочь!» Тот вскочил, ударил меня через стол кулаком в лицо, я его тоже. Матросы вскочили со своих мест, скамьи опрокинулись.
На шум уже бежал к нам по столовой дежурный офицер с пистолетом в руке: «Стоять! Стрелять буду!» Видимо, такие случаи тут не впервые случались. Дело могло закончиться массовой дракой, офицер хорошо знал, как действовать в таких случаях.
Мы подняли скамьи и сели продолжить завтрак. Парень снял свой гюйс (форменный синий воротник), вытер масло с сыром и кровь с разбитых губ и спрятал его на плечо под форменку. Я точно так же утёр гюйсом разбитый нос и сел допивать кофе. Офицер с пистолетом в руке стоял неподалёку и внимательно следил за процессом приёма пищи.
Позавтракали, построились на улице в темноте и строем пошли в казарму. Мои курсанты шли в строю рядом со мной. Ваня Евдокимов тихонько сказал мне: «Сейчас, как войдём в казарму, будет драка. Ты от нас далеко не отходи».
Поднялись на свой второй этаж. Как только вошли в коридор казармы, сразу двое «старичков» кинулись на меня и схватили с двух сторон за локти, а третий, который шёл впереди меня быстро повернулся ко мне и замахнулся кулаком. Но тут же получил от меня удар ногой в грудь и упал на спину. Я мгновенно сделал правой ногой «обвив» ноги правому парнишке и с силой выдернул из под него его левую ногу. Он отпустил меня и грохнулся задницей на пол. Левого товарища я оттолкнул локтем в лицо и со всей силы ударил кулаком в грудь. Товарищ ударился спиной об стену и, держась руками за грудь, медленно присел на корточки. Ещё несколько «стариков», расталкивая молодых, продирались по узкому коридору ко мне.
Но в те же секунды несколько наших курсантов, в том числе Ваня Евдокимов и Саня Малов, забежали передо мной и, подняв кулаки, встали рядком в боевой стойке. А надо сказать, что Малов был отличным боксёром с детства. Ваня Евдокимов тоже был боксёром и к тому же в училище занимался вместе со мной самбо.
«Старички» не ожидали от нас такой прыти. К такому они не привыкли. Это тебе не с сопливыми первогодками воевать. Противник застопорил ход. Постояли несколько секунд, недоумённо переглядывались. К тому же из своей каптёрки выскочил на шум главный корабельный старшина (он на завтраки не ходил, ему приносили в казарму). Поняв в чём дело, старшина скомандовал: «А ну, стоять! Разойтись всем по кубрикам!» Его команды выполнялись беспрекословно. Разошлись по кубрикам.
Прошло немного времени, в наш кубрик заглянул старшина, поманил меня рукой: «Пойдём в курилку поговорим».
В курилке он спросил с чего всё началось. Я вкратце рассказал. Он внимательно меня осмотрел и говорит: «Ну что, теперь пойдёшь докладывать командиру?» — «Зачем? Мы сами разберёмся. Не маленькие». Это удивило старшину. Помолчал немного и заметил: «Понимаешь, старослужащие привыкли, что молодые им подчиняются во всём. На них, на „стариках“, у нас дисциплина держится». — «Насчёт дисциплины я понимаю. Мы сами в казарме третий год живём. Но тут дисциплина ни при чём. Нельзя терять человеческий облик. Если бы такой случай с бутербродом произошёл у нас в училище, то этот товарищ с хорошим аппетитом вылетел бы из училища в тот же день. Курсанты его сами бы вышвырнули на улицу».
Ещё немного поговорили на тему службы. Похоже было, что старшина Фоменко с удивлением начал понимать, с кем имеет дело. И, между прочим, он задал такой вопрос, который его, видимо, очень заинтересовал: «Скажи мне, отчего вчера ваши курсанты все, как один, рассмеялись, когда наш «старик» сказал вам, что вы молодые, а он старый подводник и у него «200 миль за кормой».
Я опять не выдержал и засмеялся: «Понимаете, для нас 200 миль — это вообще ничто. Наши ребята за последние два года весь земной шар исколесили. Я вот, например, в 19 лет на паруснике боцманом работал целую навигацию. В прошлом году на пароходе в Африке побывал, в Европе. Нам ещё четыре года в училище в казарме служить, а потом всю жизнь на море». Старшина призадумался, видимо, он услышал от меня много нового.
В тот же вечер, после вечернего построения, несколько «стариков» долго сидели у старшины в его каптёрке. О чём они говорили, не знаю. Но с этого дня отношение к нам, курсантам, изменилось. «Старики» общались с нами, как с равными. А молодые матросы стали заметно нас уважать. В разговоре они нам как-то сказали, что это первый случай, когда кто-то заступился за молодого матроса. Обычно даже командиры в такие дела не вмешиваются. Одним словом — дедовщина.
В армии в то время служили 3 года, на флоте 5 лет. Но могли запросто задержать моряка ещё на полгода или даже на год. Под предлогом, что он должен подготовить себе замену. То есть, обучить новобранца на равноценного специалиста по своей специальности: например, гидроакустика, трюмного машиниста, сигнальщика или радиста. Новобранцев-призывников, конечно, обучали сначала несколько месяцев в учебном отряде, но этого было недостаточно, там больше муштрой занимались, а настоящими специалистами становились уже на лодках. В результате такой системы многие матросы и старшины служили на флоте не по 5 лет, а по 6. Я даже одного там встретил в команде, который служил уже седьмой год. Отпуск если и давали моряку за какие-то особые заслуги, то обычно после 3-го или 4-го года службы. Приезжает он домой — а его уже все там забыли, кроме мамы, конечно. Понятно, что от такой службы на далёком Севере моряки зверели. Психика у многих не выдерживала. К тому же на военно-морском флоте всегда царил культ силы, это повелось ещё с царских времён. Офицерский состав воспитанием молодых матросов особенно не занимался, передоверяли это «старикам». И вот такой был результат. Молодые ребята попадали на флот как в тюрьму. Не тюрьма, конечно, но порядки сильно напоминали тюремные. В армии было то же самое. Теперь даже странно вспоминать об этом.
Однажды на вечернем построении командир лодки объявил нам, что у нас сутки на подготовку и мы выходим в море на учения. Проверить состояние вверенных нам механизмов и устройств, снабжения. Собирать свои манатки и через сутки утром отчаливать. Как говорится, «прощайте любимые горы, уходим мы в дальний поход». Собирать нам особенно нечего было: форму надел, рюкзачок в руку — и ты ко всему готов.
Через день, рано утречком, в полной темноте, наша лодка отшвартовалась от заваленного снегом причала и в надводном положении пошла Екатерининским проливом мимо острова Кильдин в Баренцево море. Идти там до выхода из Кольского залива около часа. Командир лодки и и два матроса из БЧ-1 на верхнем мостике. Я напросился помогать штурману (командиру БЧ-1). Штурман приказал мне следить за его работой по карте и почаще подниматься на верхний мостик, сличать ориентиры на карте с реальной обстановкой. Как он выразился: «Пристреливайся к местности».
На выходе в открытое море появилась крупная зыбь, почти без ветра. Чтобы уменьшить килевую качку, командир приказал перевести лодку в позиционное положение: приняли балласт настолько, что лодка по самую рубку скрылась под водой. Палуба почти совсем ушла под воду. Уменьшили ход, килевая качка стала меньше. Теперь лодка не «бодала» волну форштевнем, а плавно взбиралась на волну и так же спускалась. Зыбь была настолько крупной, что лодка по сравнению с волнами казалась небольшой серебряной рыбкой, скользящей под поверхностью воды. Серебряной — потому что вода при соприкосновении с корпусом лодки светилась бело-голубым светом, это фосфоресцировал планктон. Морская вода настолько прозрачная, что с мостика была видна под водой вся светящаяся лодка, в мельчайших деталях, от носа до кормы. Воздух морозный и абсолютно прозрачный. В чёрном небе над нами яркие звёзды, над горизонтом неяркие фиолетовые, зелёные и голубые вспышки — это полярное сияние. Зрелище настолько фантастическое, что с непривычки дух захватывает. Я заметил, что не только на меня подействовал этот грандиозный пейзаж. Командир и остальные моряки на мостике тоже молчали и смотрели вокруг. Это Северный Ледовитый Океан. Не каждому удаётся в жизни увидеть такое.
В очередной раз спустился вниз в штурманскую. Штурман показал мне на карте и сказал как-то значительно: «Смотри, это полуостров Рыбачий. Возьми бинокль, поднимись посмотри, он должен быть виден слева по курсу. Видимость очень хорошая — должно быть видно».
Взял штурманский бинокль, поднялся наверх. Пошарил биноклем по горизонту: далеко в темноте еле видны несколько огоньков. Командир заметил мне: «Что, Рыбачий разглядываешь?» — мне опять показалось, что слово «Рыбачий» он произнёс каким-то особым тоном. С уважением, что ли.
Спустился к штурману, доложил. И спросил: «А что такое Рыбачий?» Штурман объяснил: «Это конец нашей земли. Дальше — Норвегия. Тут во время войны сильные бои были. Много наших моряков погибло. Святое место. Эх… молодые вы ещё. Ничего не знаете».
Через несколько часов появилась ветровая волна. При встречной ветровой волне идти в позиционном положении опасно, может волной с мостика кого-нибудь смыть. Такие случаи бывали. Если человек упал в этом море с лодки на ходу, спасти его почти невозможно. Температура воды минус 1 или 2 градуса. Не замерзает только потому, что солёная. В такой воде одна минута — и паралич сердца. Нам рассказали, что несколько лет тому назад в штормовую погоду лодка шла в позиционном положении. Рубку накрыло волной. Все на верхнем мостике были привязаны к леерам, кроме одного матроса-сигнальщика. Парня вынесло водой с мостика в море. Старпом попытался его спасти, скинул с себя полушубок и прыгнул за ним. Между прочим, этот старпом был мастером спорта по плаванию. Ничего не получилось. Оба погибли.
В общем, командир скомандовал погружение, и дальше мы пошли в подводном положении. Под водой не качает.
Пришли на полигон подводных лодок. Задача была простая — отрабатывали действия экипажа при погружении и всплытии. В экипаже было много молодых матросов, в том числе и мы, курсанты, надо было всех обкатывать. Длилось это недели две или три, точно не помню. Довольно тяжёлое это дело.
Находиться на любом военном корабле в море — это довольно тяжело. А на дизельной подводной лодке особенно трудно. Дизельная лодка 641-го проекта представляет из себя, грубо говоря, металлический цилиндр диаметром 6 метров и длиной 90 метров — это прочный корпус, который способен выдержать на глубине давление воды. Снаружи прочного корпуса расположены балластные цистерны, заключённые в обтекаемый лёгкий корпус. Внутри в семи отсеках размещены все механизмы и устройства: торпедные аппараты, аккумуляторы, дизеля, камбуз, приборы управления — всего не перечислишь. Свободного места в лодке почти нет. Да ещё 90 человек команды — по одному человеку на каждый метр длины корабля. Очень тесно. Иногда в отсеке двум морякам разойтись трудно бывает. Воздуха хватает примерно на двое суток. Потом надо всплывать, вентилировать отсеки и заодно заряжать аккумуляторы.
Всё вокруг металлическое. На всех поверхностях налёт машинной смазки. От этого лица у моряков всегда тёмного цвета, а руки всегда липкие. Мыться негде, да и воды пресной для этого нет. Чтобы хоть как-то поддержать санитарию, корабельный врач каждые три дня выдавал по 50—75 грамм спирта на человека. Делается это так: разводишь спирт пополам с водой, раздеваешься догола, мочишь кусочек чистой ветоши или бумажную салфетку спиртом и протираешь всё тело.
Воздух после вентиляции отсеков несколько часов относительно свежий. Если не считать испарения от дизеля, запахов с камбуза и прочего. Потом постепенно дышать становится всё труднее. Поэтому на подводной лодке такой порядок: если ты не занят какой-либо работой, то старайся поменьше двигаться. Лучше лежи на койке или на тюфяке где-нибудь между торпедами. Это чтобы меньше расходовать кислород.
Коек на всех не хватает. Но у меня была своя койка. Молодой матрос, из новобранцев, уступил мне свою койку из уважения. А сам устроился на тюфяке у торпедного аппарата. Над каждой койкой находился рундук (шкафчик) из тонкого металла, полностью набитый пачками галет, консервами со сгущёнкой, лососиной, большими банками с сушёной воблой. Ешь — не хочу! Но в такой обстановке есть не хотелось. Чтобы хоть как-то поддержать аппетит у моряков, за обедом выдавали на троих одну бутылку сухого вина. Матросы обедали в отсеках и прямо на боевых постах. Мы, курсанты, во вторую смену, после офицеров, в так называемой кают-компании. Там был настоящий стол, который на время обеда опускался на подвесках с подволока, и откидные сиденья. При желании в эту кают-компанию могли втиснуться человек 7. Этот же стол, в случае необходимости, служил для корабельного врача операционной.
Дни шли за днями. Мы отрабатывали разные задачи: погружение, всплытие, имитировали стрельбу торпедами, лежали на грунте на глубине 60 метров по несколько суток в режиме тишины. Иногда всплывали для вентиляции отсеков, зарядки аккумуляторов и сеанса радиосвязи. Тогда матросам разрешалось подняться на верхний мостик группами по 4 человека, минут на десять, подышать свежим воздухом. Кому это удавалось, тот потом возвращался в отсек и подробно делился впечатлениями о погоде.
Однажды после 2-х суток на грунте скомандовали всплытие. С нами в это время в первом отсеке находился капитан-лейтенант — наблюдающий из штаба. Лодка оторвалась от грунта и вдруг сразу же начала валиться на левый борт, причём довольно быстро. Матросы с перепугу схватились за свои ИДА-58 (индивидуальный дыхательный аппарат) и стали их надевать. У меня ИДА-58 не было. А упомянутый капитан-лейтенант схватил первый попавшийся аппарат, а с другой стороны в тот же ИДА-58 вцепился старшина 1 статьи — это был его аппарат. Завязалась нешуточная борьба. Мы все замерли и с изумлением смотрели на эту удивительную подводную сцену. Каплей кричит: «Отдай прибор! Я же офицер!» А старшина тянет упрямо ИДА к себе и рычит в ответ: «Приходи на лодку со своим ИДА, если ты офицер!»
Но тут лодка стала выравниваться и встала на киль без крена, как ей и положено при всплытии. Капитан-лейтенант бросил спорный ИДА, открыл люк между отсеками и выскочил через него во второй отсек. А мы, все 10 моряков, захохотали. Смеялись над офицером, а большей над собой, что испугались и попытались спастись от опрокидывания лодки с помощью дыхательных аппаратов. Этого ещё никому не удалось. А наблюдатель из штаба в наш отсек больше не заходил.
Внезапный крен лодки произошёл из-за того, что матрос-новобранец ошибся и крутанул какой-то неправильный клапан. «Старики» за это набили ему по шее, но не сильно. И поделом. Мы все в лодке пережили несколько очень неприятных секунд: лодка, непонятно почему, опрокидывается, а над нами 60 метров воды!
Однажды, когда я уже потерял счёт дням, гидроакустик доложил командиру, что наверху над нами приближается советский минный тральщик. Командир объявил по «Берёзке» (громкоговорящая корабельная связь по отсекам): «Курсантам ЛВИМУ взять вещи и собраться в центральном посту!» Собираться нам — одна минута! В центральном посту командир лодки сказал, что мы всплываем. За курсантами пришёл минный тральщик. Наша практика на лодке закончилась.
Когда уже всплыли, к нам в центральный пост протиснулись несколько «стариков». Один из них протянул нам увесистый парусиновый мешок: «Это вам на дорогу. Ребята собрали». Потом пожал мне руку и говорит: «Ну что, Володя? Без обид?» — «Да какие обиды! Желаю вам счастливо дослужить!» В общем, хорошо расстались. В мешке оказались продукты: консервы, галеты, варенье, шоколад и даже две бутылки сухого вина.
Понялись на верхнюю палубу. Я посмотрел вокруг: вся та же картина — ночь, яркие звёзды, чёрная прозрачная вода. Вдохнул чистый морозный воздух, и у меня впервые в жизни закружилась голова.
С тральщика подали сходню. Мы наскоро попрощались с моряками и, выбирая моменты между волнами, по одному перебежали на палубу тральщика. На нём пошли домой в Полярный, а наша лодка в темноте тихонько исчезла под водой.
Теперь таких лодок уже нет. Видел одну в Севастополе. Стоит у причала в качестве музея.
