Сколько себя помню, мы всегда жили бедно, нет, работать мы хотели и умели, но была одна загвоздка. У моего отца было заболевание, связанное с болезнью костей, это касалось ног. Оно передавалось из поколения в поколение по мужской линии, слышал, что мой прадед вообще никогда не ходил. Я по сравнению со старшим братом был счастливчиком, мог даже бегать, но тягаться с деревенскими мальчишками не стоило. По тогдашним меркам, жили мы совсем недалеко от Москвы, но вдалеке от основных дорог, сёл и городов, как говорится, Богом забытая деревня. Как ни старался председатель, толку от его хозяйства не было, он во всём винил колхозного счетовода, мол, тот не так считает, а он, с его руки, не может принять толковое решение. Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я окончил семь классов, дальше нужно было идти учиться в село, пешком, семь километров, я бы не дошёл. Кроме нас со старшим братом, в семье были ещё младшие сестрёнки, мать была с нами строга, она не обращала внимание на болезнь, заставляла много работать. Брат от работы отлынивал, прятался, часто прикидывался недужным, а, значит, мне всё делать. Отец кое-как справлялся со своими обязанностями в колхозе, был кладовщиком. Когда прошла молва, что дальше я учиться не буду, председатель отправил меня в село, на курсы счетоводов, только он никому об этом не сказал, и мне запретил:
- Всем говори, что на паровую сушилку учиться будешь.
Уж не знаю, как он сговорился со своей родственницей, у которой я жил, и которая меня бесплатно кормила, женщина-то она была сварливая, жадная, но питание у меня было хорошее, а ещё были простынь и наволочка, там же я впервые увидел электрическую лампочку. Приметила она во мне тягу к учёбе, стала учить меня немецкому языку, а может она это и от скуки делала. Мои курсы были шестимесячные, наш класс был с торца здания, а в основном помещении были мастерские, там другие ребята что-то точили, резали, в общем, работали с металлом. После своих занятий, я часто приходил туда, их учитель поставил меня за станок, но из-за болезни, я долго не простоял. Помню, как сейчас, была суббота, выходным считалось только воскресенье, учитель мальчишек, что работали на станках, принёс в цех винтовку, настоящую, нашу. Уж как мы её трогали, надо было видеть, мальчишки, им всегда оружие интересно. Показал, как с ней управляться, каждый взвёл затвор и нажал на спуск, радости-то было.
Сытое время быстро прошло, но я был рад, что в хороших условиях провёл зиму, обучение закончилось в мае 1941 года. Председатель встретил меня радостно, комкая от волнения слова, просил ночью прийти в правление, я, ничего не понимая, согласно кивнул. Мать, заждавшись меня, не хотела отпускать, но отец, увидев во мне образованного человека, настоял. Брат молчал в сторонке, было видно, что очень завидует такому ко мне вниманию. Уезжая домой, я обещал женщине, у которой жил, передать подарки своим сестрёнкам, обещание выполнил. Они никогда не видели настоящих кукол, их детский восторг заставил плакать меня, родителей, но не брата, он смотрел на эту радость как-то особенно. Придя ночью в правление колхоза, я застал председателя сидящим за столом, на котором стояли стопки бумаг.
- Вот, что сможешь, то за ночь посчитай, проверенное отложи в сторону, остальное оставь на столе.
- А как же Мулевич?
- Я его на три дня подальше оправил. Всё что узнаешь, напиши здесь, - председатель положил на стол листы серой бумаги и два карандаша.
К шести утра я еле держал голову от усталости, но мои глаза были широко открыты, я нашёл много того, за что колхозного счетовода стоило наказать. Утром, выслушав мои объяснения и посмотрев на цифры, председатель запряг лошадь в телегу и уехал в село. Когда вечером, Мулевич, колхозный счетовод, вернулся в деревню, его ждали милиционеры и люди в неизвестной мне форме, а утром ворота нашего дома, были вымазаны навозом.
О том, что началась война и враг быстро приближается, мы узнали, наверное, позже других, единственный телефон в правлении колхоза молчал, председатель пытался куда-то дозвониться, но связи не было. После очередной попытки, он, посмотрев на двоих бригадиров, сказал:
- Скот на дальнюю ферму уведите, целее будет.
Бригадиры пытались возражать, но председатель настаивал, тем ничего не оставалось, как подчиниться. Когда взрослые вышли, председатель посмотрел на меня. По его взгляду я понял, что мне предстоит выполнить что-то ответственное.
- Ты, вот что, собери ребят, хороших, пионеров, комсомольцев. Пасеку надо на «барскую поляну» эвакуировать. Найди того, кто дорогу туда знает, ты командир.
Кого собирать? Со мной немногие водились, лишь Колька, он жил через дом от нас, был мне настоящим другом. За год до войны, задумали местные ребята, они себя пионерской дружиной называли, устроить землянку на берегу нашей речки. Колька предложил принять в их ряды меня, многие были против, но Колька своего добился. Копали мы поздними вечерами, хоть идти до землянки было далеко, но я терпел боль в ногах, а уж на месте с меня был толк, руками-то работать я умел, было дело, даже ночевали несколько раз в устроенном логове, конечно с разрешения родителей. Там, возле кое-как устроенной двери, мы поклялись, что никто из нас шестерых не расскажет, где находится наше творение. Для выполнения задания председателя, я пошёл к Кольке, рассказал ему, что надо сделать, тот собрал дружину. На выделенной председателем телеге, мы ночью перевезли тридцать четыре улья, мёд, который хранился в погребе, мы тоже забрали. Я всё тщательно считал, записывал. «Барская поляна» - это участок земли возле большого луга, с другой стороны - болото, там до революции была пасека местного барина, потому и название такое было. Там были три погреба, небольшой домик с запасом дров. В конце июля, в правление приехали люди из села, кто они были, я не знал, но председатель перед ними чувствовал себя хуже двоечника в нашей школе. Ругали они его за панику, за то, что скот увёл и не говорит, где он находится, пока был в правлении, слышал, что даже арестовать его хотели, но передумали, спохватившись, меня выгнали на улицу.
Последней августовской ночью деревню разбудил непривычный для нас шум - шум боя, совсем недалеко от нас раздавалась стрельба, грохот взрывов. Мать загнала нас в подпол, сама с отцом осталась в доме, мы с сёстрами сильно боялись, тряслись от страха. Утром, когда, как показалось родителям, стало безопасно, нас выпустили, мы, замёрзшие и грязные, пили травяной чай, а мой старший брат ушёл из дома. Не совсем отойдя от ночной тревоги, я услышал тихий стук в дальнее окно, там стояла лавка, на которой я спал. Стараясь, чтобы родители меня не заметили, я подошёл к окну, за ним стоял Колька, он показывал знаками, чтобы я вышел из дома. Сославшись на нужду, я вышел, лицо друга не предвещало ничего хорошего.
- Ты брата видел?!
- Нет.
- Так посмотри!
Колька, толкая меня в шею, вывел за дом. По улице шли немецкие солдаты, а впереди них мой родной брат. Пока они шли, я видел, что брат указывает на дома, не сразу, но сообразил, что он показывает именно на те дома, где жили колхозники, которые были в партии, комсомольцы. Возле такого дома, от группы солдат отходило два, три человека, они заходили в дом и выталкивали из него тех, кто им был нужен. Деревенский воздух наполнился криками и плачем женщин. Поздним вечером, в стороне родника, откуда вся деревня брала воду, раздались выстрелы, все в моём доме вздрогнули.
Ночью сон не шёл, я ворочался, насколько, это позволяла узкая деревянная лавка, когда услышал, что в окно кто-то скребётся, сначала подумал на кота, он у нас тот ещё был любитель ночных прогулок, но потом понял, что это не его лапы. Приподняв голову, увидел всё того же Кольку, тот ничего мне не показывал, просто смотрел на меня. Стараясь не шуметь, я вышел из дома, хотя мне показалось, что отец смотрит на меня.
- Мы туда пойдём, ты с нами?
- Куда – туда?
- Где бой был.
- С вами, только оденусь.
- В дом не заходи, не пустят.
Я нашёл в чулане старые отцовские сапоги, что-то накинул поверх своей рубахи, я готов. С трудом я поспевал за своими товарищами, сапоги были по размеру большие, идти было и неудобно и больно. Вышли к ложбине, там было много воронок, лежали тела мёртвых красноармейцев. Колька, подобрав сломанную пополам советскую винтовку, вынул из неё шомпол.
- Втыкай в землю, оружие будем искать.
Земля была рыхлая, почти один песок в нашей местности, на десятый раз шомпол во что-то упёрся, я стал работать руками, достал винтовку, она была целая, показал ребятам, у тех тоже были находки. Копали мы почти до рассвета, всё, что смогли найти – четыре винтовки, две гранаты, ящик с патронами, унесли в нашу землянку. Так как, даже просто идти мне было тяжело, то мои товарищи взяли переноску найденного на себя, я просто шёл за ними, слыша их сопение. Когда уже подходили к речке, я услышал стон, тихий, чуть слышный, но это был человек, а не зверь или лесной ветер. Я остановил Кольку, указал рукой в сторону звука, тот всё понял. Мы вдвоём подошли к спуску в болото, там нас окрикнули:
- Кто идёт?
- Мы, - ни Колька, ни я, ничего лучше в ответ не придумали.
- Кто мы?
- Деревенские, местные.
- Чем докажите, что наши?
- Вот, - Колька распахнул свою тужурку, на его шее был пионерский галстук.
- Подойдите.
Мы увидели трёх красноармейцев, они были ранены, один из них стонал.
- Есть где укрыться? – говоривший не сводил с нас ствол своего оружия.
- Есть, мы туда идём, давайте мы вам поможем.
- Помогайте, если сил хватит.
Уже почти рассвело, когда я подошёл к своему дому, зашёл с огорода, боялся показаться на улице. Первое, что меня удивило, это то, что я ощутил запах варёного мяса, у нас был поросёнок, но его ещё рано было резать. Войдя в дом, я увидел свою семью без старшего брата, они все сидели за столом, их глаза прожигали моё тело. Вторым моим удивлением было то, что меня никто не спросил, где я был. Тяжело вздохнув, мать помешала варево в большом чугуне, он еле-еле влез в печь.
- На улице сильно пахнет? – спросил отец.
- Да.
- Это плохо, слетятся с…ки, как мухи на г…вно! Мать, ты нам кушать дай, остальное прячь в погреб.
Скрипнула входная дверь, в дом вошёл брат, он улыбался, облизывался, в предвкушении лакомства. Мать положила на тарелки сваренную целой картошку, рядом пристроила шкварки. Поставив перед каждым сидевшим за столом еду, обошла вниманием старшего сына, тот всё понял, резко поднявшись, вышел, хлопнув дверью. Всё происходило в полной тишине, даже младшие сестрёнки, всегда суетливые и не замолкающие, молчали. Отец, с трудом дошёл до печки, разбил три мосла, добавил каждому в тарелку их содержимое.
- Ешьте, дети, досыта, кто знает, как дальше будет.
Третий день немцы были в деревне, нам очень повезло, что запах мяса никто не почувствовал. Немецкие офицеры расположились в правлении колхоза, им туда кровати со всей деревни собирали, солдаты разошлись по домам деревенских жителей, у нас на постой никто не встал.
- Списки колхозников где? – управившись с едой, спросил отец.
- Не знаю, может председатель с собой забрал, - я облизал пальцы, желудок был полный.
Председатель пропал за сутки до прихода врага, никто не знал куда он и его семья делись.
- Хорошо. Чего про брата думаешь?
Вместо ответа я взял со стола большой нож и с силой воткнул его в столешницу.
- Добро не порть! – отец вытащил нож, но моя мать снова его воткнула в дерево.
- Хватит вам! – отец отодвинул нож от нас подальше, - возле землянки тихо?
- Тихо, - ответил я, не сразу сообразив, про что говорим.
- Брат про неё знает?
- Нет.
- Если что, сестёр туда уведи.
- Уведу.
- Раненых много?
- Трое.
- Унеси им ночью, - отец указал на две четверти наполненные мясным бульоном, - мать ещё картошки отварит, материи для перевязок наберёт. Оружие у них с собой?
- Унесу. Да, и мы ещё там накопали.
- Погибших похоронить бы надо, а то не по-человечески выходит.
Впервые мы разговаривали с отцом на равных, это вышло просто, само - собой.
- Я ночью уйду, ты в доме за старшего. Раненых мы на «барскую поляну» перенесём, там безопаснее будет.
Как стемнело, я, взяв с собой Кольку и ещё одного паренька, принесли продукты раненым. Высасывая из бутылок студень, они благодарили нас, я предупредил, что ночью за ними придут, перенесут их в другое место. Тот, что с оружием охранял своих товарищей, когда мы их нашли, сказал:
- Хороший ты парень, а теперь слушай.
Объяснил он мне, где находится ящик с бутылками, он его припрятал, когда понял, что немец одолеет. В бутылках была адская смесь, можно, говорил он, поджечь даже сырой стог сена, так вот, просил вынести его с позиции. Переглянувшись с Колькой, мы пошли на место боя. Искали долго, но нашли. Это был обычный деревянный ящик, в который в магазине ставили бутылки, видел такой, когда тётя Клава на автолавке приезжала. Решили с другом не тащить его до землянки, спрятали возле дороги, верили, что скоро придёт Красная армия, им оно нужнее будет. Остаток ночи ушёл на похороны, стаскивали тела убитых в воронку или в окоп, старались хорошо присыпать. Когда вернулись в деревню, поразила тишина, даже собаки не лаяли, страшно стало от такого спокойствия. Пробравшись к своему дому, я заглянул в окошко, темно и тихо, значит, можно идти.
- Отца не видел? – голос матери из темноты заставил меня вздрогнуть.
- Нет.
- Есть будешь?
- Спать буду, утром поем.
На пятый день, рано утром, в дом вошёл немецкий солдат. Он поводил по комнате висящим на шее автоматом, заметив меня, коротко спросил:
- Комсомол? Я махал головой, но видел, что он мне не верит. Похотливо посмотрев на моих сестёр, показал мне стволом на улицу, видел, как мать приблизилась к солдату.
- Сынок, беги! Обхватив ноги немецкого солдата, мать повалила его на пол, я, перепрыгнув через них, убежал из дома. Дорога была одна – в землянку, с трудом до неё добрался, там уже никого не было, это было хорошо, я плакал долго, очень долго. Вечером пришёл Колька, принёс хлеба и картошки. Рассказал, что после моего бегства, немцы кинули в окно нашего дома гранату, но она не взорвалась, хотели поджечь, вовремя прибежал мой брат, объяснил, что это его дом, мать избили, сестёр не тронули. Утром, так говорил мой друг, немцы будут уходить из деревни, слышал он, что Красная армия наступление начала. Со слов товарища, немцы должны пойти дорогой, которая шла через поля, в моей голове зрел план.
Ночью я перетащил ящик с бутылками к намеченному мною месту. Сначала я его нёс, а когда понял, что сил в ногах нет, то полз, таща его за собой. Из землянки я забрал те самые гранаты, что мы нашли на месте боя, коробок спичек, три кусочка хлеба. К утру я был на высоком бугре, внизу проходила дорога, делая крутой поворот, огибая болото. С рассветом я съел хлеб, уж если помирать, то сытым, в то, что я останусь живой – не верилось. С первыми лучами солнца, я увидел густой дым, догадался, что немцы подожгли поле, на котором росла пшеница, оно было к дороге самым ближним. Мне стоило приготовиться, близко они уже. Поджёг фитиль одной из бутылок, поправил гранаты, на дороге шум, едут. Два немецких грузовика тихо проехали мимо меня, следом за ними двигались три телеги, на первой, правил лошадью мой старший брат. Одна за другой полетели гранаты, следом бутылки. Я не особо целился, просто кидал, разгорелось – и ну её на дорогу. Правее меня послышалась стрельба, там должны были быть грузовики. Сбросив всё на дорогу, я поспешил к землянке, здесь мне больше делать нечего. Вечером пришёл Колька с двумя ребятами из дружины, сказал, что можно возвращаться в деревню. Придя домой увидел своего отца, тот лежал на кровати, через повязку на его груди проступала кровь.
- Ты брата поджёг?
- Я.
- Молчи об этом. Отец прикрыл глаза, а мать меня накормила.
На следующий день, появившийся председатель колхоза, позвал меня в правление, война – войной, а людей кормить надо, хозяйство вести. До сорок седьмого года я выполнял обязанности счетовода, тогда же, председатель добился, чтобы я числился ветераном войны. Войны в шесть дней.
