Маленький посёлок с красавцем-терриконом штурмовали приступами. Три раза поднимались на высоту. Ковыль с беспокойством оглядывался на девчонок – бугор за балкой весь простреливался. Украинские силовики палили оголтело , без разбора, – казалось, не целились… Или цель была одна: расстрелять всю эту степь, расстрелять уютный посёлок с добротными шахтёрскими домами. Ковыль несколько раз был готов пойти навстречу шальному обстрелу, что совершался в каком-то беспамятном сумасбродстве, – пойти, в беспросветном дыму и грохоте докричаться: мужики!.. Снаряды ваши в школу летят! И детский садик рядом, мужики!.. Неужели у вас – там, дома… На вашей земле, откуда пришли вы расстреливать наш Донбасс, – неужели у вас нет детей! Неужели вы там… никогда не любили! И женщины не рожали от вас детей!
Любава с Мальвой тревожно переглядывались. Стрелковым боем – с самого полудня – Ковыль командовал – как всегда: уверенно, по-шахтёрски несуетно, основательно. Но в глазах его словно застыла мольба, – безмолвно обращённая к тем, кто с противоположной стороны Северского Донца непредсказуемо, совершенно необъяснимо открыл огонь по садам и колодцам, по красивым крылечкам и верандам…
Серёга Заярный вытер ладонью почерневший лоб:
- Похоже, отбой, командир. Догадываюсь: хлопци за очередным бутылем самогонки двинулись в деревню, – Заярный кивнул за балку. – Они ж без дозаправки не могут.
Ковыль спустился по крутому склону бугра. Любава умоляюще взглянула на подругу: не надо идти за мной! Дай мне поговорить с ним. Когда ещё он будет один!
Быстро сбежала вниз, оглянулась: командир сидел на земле, смотрел на изрезанную окопами, израненную степь за балкой. Любава присела рядом.
- А мы сюда любили весной приезжать, когда в универе учились,– всей нашей группой. Весь этот бугор… и степь за балкой в цветущих воронцах были.
После той холодной, дождливой августовской ночи под Славяносербском им так и не пришлось наедине остаться, даже просто – поговорить… Любава видела, как командир заботится о них с Мальвой, как бережёт их, – будто не ополченки они, а девочки-школьницы. И сейчас она не надеялась, что Валерий Александрович ответит ей. Уже ругала себя, что пришла сюда к нему, – ясно же, что ему надо одному побыть. А он улыбнулся:
- Помню, Люба…
Любава заторопилась:
- Ну, вот! А весной здесь снова расцветут воронцы! – Вдруг осеклась, медленным взглядом окинула глубокие окопы-раны, горько прошептала: – Или… не расцветут… И журавли больше никогда не вернутся сюда.
Командир бережно взял её ладошку. Любе стыдно стало, – за свои растрескавшиеся до крови ладони, за пальцы с обломанными ногтями…
- Расцветут, Люба. Для тебя расцветут. И журавли прилетят.
Любава замерла. Прислушивалась к каждому его прикосновению… а он тихо ласкал её пальцы. И Любава взлетала в тёмно-синюю, вечереющую журавлиную высь… и снова стремительно падала-срывалась пожелтевшим дубовым листочком в холодную воду Северского Донца… И в этих полётах-падениях решилась:
- Валерий Александрович! Сейчас снова начнётся обстрел. Поцелуйте меня.
С надеждой… и не надеясь, Любава прикрыла глаза. А он чуть прижал её к себе, поцеловал её тёмные волосы:
- Уже отросли немного. Ты не стригись больше. К весне совсем отрастут. – Люба почувствовала его улыбку: – Тогда боец Лазорин вообще с ума сойдёт.
Люба покачала головой, снова прошептала:
- Поцелуйте меня.
Как хорошо, когда он вот так обнимает… И как жаль, что с минуты на минуту эту их с командиром тишину снова разорвёт торжествующий в непонятной ярости артобстрел…
Валерий поднялся. И Любаву поднял, – снова удивился: какая же она лёгкая!.. А у неё качнулась степь перед глазами… и дух захватило. Но он уже опустил её на землю:
- Пора нам, Любаша.
Она подняла затуманенные слезами глаза:
- Значит, никогда…
- Никогда, Люба. В твоей весне не я должен быть. Ты присмотрись получше, – заметишь… А для меня, Любонька… Для меня и весны, может, не будет. – Осторожно приложил огрубевшие пальцы к её повлажневшим от несбывшейся надежды, от такого извечного девичьего горя ресницам, вдохнул: – Пойдём воевать, ополченка.
Первыми не начинали, – приказ… Заярный с мужиками изводились: давно б уже!.. До Киева!
А с той стороны загремело к ночи. Около трофейного БМП командовал Заярный:
- Мужики! Пополняем боекомплект, и вперёд! До рассвета отбросим за блокпост, – всех, с кем никогда не будем братьями! – Подмигнул командиру: – Вот так, Валерка! Помнишь, как ругал меня, – за девчонок, за красавиц наших?.. А где б мы с тобой ещё на свадьбе самогонки выпили, если бы не Мальва наша! Свадьба у нас, Валер, – прямо на Покров намечается!
- Мальва?.. Девчонка же ещё совсем, какая свадьба!
- В самый раз, командир! Мишка Цыганков не намного старше.
- А кто ж нам кулешик варить будет?
- Так она и будет! Ещё и как стараться будет, – чтобы Мишка не разлюбил. Первая свадьба в отряде! Будем надеяться, – не последняя! – балагурил Баюн.
Подошедший Лазорин негромко и самоуверенно подтвердил:
- Не последняя. – Взглянул на Малахова: – Сказать бы Вам, товарищ командир…
Ковыль усмехнулся:
-Что, – и ты за благословением?
Мальчишка серьёзно ответил:
- Это – потом. Я в посёлке был… У Марины.
Ковыль молчал. Заярный потихоньку присвистнул, отошёл к мужикам, – покурить перед боем, а то когда ещё придётся!..
- Марина больше не будет рассказывать про Катюшку… в свадебном платье.
У Валерия перехватило дыхание:
-Откуда знаешь?
- Знаю. И она ждёт Вас.
И снова отражались в Донце сине-белые вспышки. Месили «Грады» с огнём луганский чернозём, накрывали степь и балку. За дальним терриконом, что за глубоким оврагом – подмога: отряд из бригады Сапсана выполняет отвлекающие маневры. Молодцы мужики! Пока всу-шники недоумевали, в самогонном чаду здешнего первака – цэ ж вам нэ Львив… учитывать надо было, – пытались разобраться, что к чему, Заярный с шахтёрами уничтожили две единицы боевой техники, – танк и ещё что-то, нездешне-ползучее…
- Как пришло, – так и ушло!.. – глубокомысленно прокомментировал иностранную помощь украм горный инженер Михайлин.
Заярный всмотрелся в полыхающий танк:
- Да оно и танчик не особо жалко, – Признался: – Я, было, зажалел: всё ж техника!.. А танчику – с его осыпающейся ржавчиной – давно пора. Мы и помогли, – чтоб доблестно… не бесславно. Они его, танчик-то, всё равно на днях пропили бы. А так – в бою, как положено.
Только к следующему полдню выбили украинских силовиков далеко за блокпост. Малахов обеспокоенно оглядывался на посёлок: отсюда – как на ладони. Светлела уцелевшая крыша двухэтажной школы. А у крайнего дома, уже перед терновыми зарослями, – снесённый столб электропередачи… В который раз Ковыль подумал: когда бой, – незаметно. А потом, в наступившей тишине, приходится верить, что война идёт не первый – и, видно, не последний… – год.
А к рассвету подмёрзли лужицы, засверкали на высохших стеблях купырей и донника застывшие капли.
- Любаава!
Ковыль обернулся на горестный Мальвин крик… Денис Лазорин нёс на руках почти невесомую Любашу, склонялся к её побледневшему лицу. Мальчишка плакал, прижимал к себе Любаву. Подбежавшим мужикам упрямо повторял:
- Я сам.
И горько, не скрываясь, всхлипывал.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
