Так, в тишине, мы просидели около часа, наконец послышался свист. Николай выглянул из окопа и свистнул в ответ, через минуту подъехали сани. Мы с Зоей вылезли из окопа. Как вылезли! Нас Николай практически на руках вытащил. Ноги так отекли, что с трудом разгибались и сгибались, да у меня ещё и грудь сильно болела при любом изменении положения тела. Усадив нас в сани, Николай как-то очень грустно посмотрел на Зою, мне показалось, что он попытался улыбнуться. Возница, не задавая вопросов, повёз нас в лагерь партизанского отряда. Уже начинало смеркаться, я поймал себя на мысли, что в отряд вернусь, как и было оговорено, то есть затемно.
По дороге в отряд, несмотря на то, что сани, то и дело крутило, наклоняло и была опасность перевернуться, мы с Зоей даже уснули. Всё время вспоминал мой первый бой, да, именно то, что случилось сегодня, было моим первым боем! Были и ещё воспоминания. Как-то, когда я только стал разведчиком, одна из партизанских групп захватила немецкий обоз. Там была мука, печенье, консервы и несколько ящиков с патронами. Вот тогда приказом командира отряда были организованы учебные стрельбы. До войны я вообще ни разу не стрелял, если не считать мальчишескую рогатку. Нам, молодым, и не очень бойцам отряда, разрешили стрелять из немецкого автомата. Мишенью была кастрюля, которую выделил Матвеич, она прохудилась, для приготовления пищи или хранения продуктов не подходила. Расстрелял тогда каждый по пять патронов, роскошь для партизан! Командир выделил патроны и для карабина, всего по три штуки на человека, хотел выявить наиболее метких стрелков. Таких в отряде оказалось мало, они попадали в мишень в человеческий рост с расстояния пятьдесят метров, остальные же просто мазали. Такие результаты командира не радовали, ведь почти каждый был вооружён немецким карабином. Как воевать с фрицами, если боец толком попасть по врагу не может? Был у нас в отряде дед, самый настоящий. Он сам с трудом мог подсчитать, сколько ему лет. Все звали его дед Макар, он говорил, что помнит многих царей. Читал он с трудом, а писать и вовсе не умел. Я даже проводил с ним занятия, подражая своей школьной учительнице морщил лоб, когда он допускал ошибки при написании слов. Ему это скоро надоело и он попросил меня прекратить занятия, но командиру отряда говорить, что мы занимаемся. В ответ он обещал подарить мне немецкий пистолет, на том и сошлись. Так вот, этот дед Макар, из нашей трёхлинейки за пятьдесят метров попадал в коробок из-под спичек.
На опушке леса наши сани встретили два партизана. Они помогли выбраться из саней, поблагодарили возницу и проводили нас в сторону основного лагеря отряда. Так получилось, что штабная землянка была второй на нашем пути, когда мы уже почти к ней подошли, нам навстречу вышли комиссар и ненавистный всему отряду человек. Он появился в нашем отряде ещё до меня, отступающие красноармейцы подобрали его раненого в поле. Вместе с ними он и вступил, тогда ещё в малочисленный партизанский отряд. Окрепнув и присмотревшись, он стал вести деятельность по выявлению предателей и провокаторов в отряде, а когда у нас появилась рация и он смог доложить, где находится, то стал считать себя чуть ли не выше командира отряда. Ходили разговоры, что те красноармейцы, что вытащили его, уже много раз жалели о своём поступке. Надо отдать ему должное он не был трусом, от боевых операций не отлынивал, за спины партизан не прятался. В одной из засад лично взял в плен немецкого майора. Потом он ходил в посёлок, чтобы забрать его портфель с важными документами, майор рассказал, где он находился. Пришёл, правда обратно только через четыре дня вместо двух, но всё объяснил сложностью операции. Документы тогда отправили в Москву, за ними специально прилетал самолёт.
Комиссар посмотрел на меня, потом перевёл взгляд на Зою. Зрелище она представляла ещё то! На голове развёрнутая немецкая пилотка, лицо, обмотанное тряпкой, одета в немецкую шинель перепоясанную верёвкой, а на ногах - галоши! Да! Обычные резиновые галоши! Как же я себя ругал, но, что было, то было. Комиссар спросил:
- Что за пленный, теперь все их солдаты так одеваются?
Я уже было открыл рот, чтобы по всей форме сделать доклад, но комиссар меня остановил, показав рукой на вход в штабную землянку. Я спустился, слыша, что комиссар приказал кому-то доставить Зою к нашему врачу и внимательно за ней присматривать.
Я, как и многие, никогда не видел военных командиров. Я смотрел кино, читал книги, где показывали, описывали их, они были для меня как, что-то недосягаемое! В глазах нашего командира отряда, сурового мужчины, были спокойствие и уверенность. Каждый его приказ был краток и точен, он не рисковал жизнями партизан понапрасну, мы ему верили и доверяли. Если ты провинился то пощады не жди, если ты поступил геройски, то одно его рукопожатие заменяло орден. Даже Антохин был с этим согласен, а уж он то знал толк в поощрениях. Вот таким был наш командир отряда. Он был настоящий военный, волею судьбы оказавшийся в наших местах. Семья его находилась в Ленинграде, каким образом он оказался в Белорусских лесах никто не знал, да и зачем нам было это знать? В отряде все за него переживали, из сводок мы знали, что происходит в Ленинграде, каждый по-своему, жалел командира.
Я постарался встать по стойке «смирно», чтобы доложить всё, что произошло за этот день. Ноги не хотели разгибаться, я стоял как пружина, грудь ныла, как разболевшийся зуб. Командир всё это увидел ещё, когда я входил в землянку, наверное, в его глазах, я проявил мужество, потому что он пододвинул ко мне табурет, а сам присел рядом. Приобняв меня за плечи, просто сказал:
- Рассказывай!
Я по порядку доложил ему о прошедшем дне. В конце доклада в землянку вошёл комиссар. Командир отпустил свои объятия и стал задумчиво ходить по землянке. Задумчиво – это мягко сказано. Во время движения вдоль стены, он постоянно задевал автоматы, которые на ней висели, но не замечал этого. Следом за комиссаром вошёл тот самый недоверчивый, все молчали, наблюдали за командиром. Я попытался встать с табурета, вокруг столько командиров, а я сижу, но он снова усадил меня. Ещё три раза по его просьбе я рассказал, где моя лёжка и куда показывал немцам тот парень. Спрашивал: "Точно ли я расслышал количество шагов, которые надо отмерить от разбитой сосны?". А потом началось для меня страшное! Комиссар стал расспрашивать про девушку. Как и что, сколько и чего? Почему я её не одел, видел ли я, как она обута, накормил ли я её? Мне было нечего ответить, я сидел, опустив голову, как провинившийся школьник. Потом пришёл черёд другого заместителя командира. Ох, как нудно он задавал свои вопросы, как вытягивал жилы своими предположениями, обвинениями, каждое его слово сквозило недоверием! Я был готов к этому, наслушался от старших товарищей из отряда, но это было мерзко. Вот таким было моё «героическое» возвращение в отряд. Когда меня отпустили, уже выходя из штабной землянки, я вспомнил о трофеях. Развязав свой мешок, достал автоматные рожки, документы немцев и пистолет офицера. Всё это выложил на стол перед командиром отряда. Получив приказ поесть, а потом спать, вышел из землянки.
Есть мне не хотелось, чувство вины перед Зоей отбило всякий аппетит. Придя в землянку разведчиков, где были мои нары, я с трудом улёгся. Печку в землянке ещё не топили, но мне было всё равно, перед глазами стояли галоши, в которые была обута Зоя. Разведчики попытались меня накормить, даже ложку с кашей в рот вставляли, но есть я не мог. За один день я увидел много: кровь, трупы, ранение! Ранение! Я даже ничего о нём не сказал командиру на докладе. Вот дела, про всех рассказал, а про себя забыл. В очередной раз, оттолкнув ложку от своего рта, я стал проваливаться в сон. «Галоши! Галоши резиновые, сносу нет!» - вспомнил я голос торгашки на нашем рынке.
«Пусть бьют, пусть режут, ничего не скажу!» - такие мысли крутились в голове, когда я чувствовал, что тело независимо от моей воли двигается. «Что со мной? Опять пытать начали?!». Вспомнился тот офицер, что был на дороге, он смотрел на меня хищно улыбаясь. Вдруг, я почувствовал жуткий запах, резко вскочив, так, что в глазах потемнело, услышал голос нашего доктора. «А как он здесь оказался, он что с немцами?» - воображение не отпускало меня. Доктор приказал срочно нести меня в больничную землянку. Полностью очнулся я уже там. На улице было утро, а может и день, медсестра Зина делала мне перевязку. Я чувствовал боль в левой половине груди, но она была не такой, как до этого, просто как что-то тяжёлое лежало на груди.
- Сейчас потуже затянем, - приговаривала Зина, - вот так!
- Что там у меня? – спросил я.
- Герой какой, - возмущённо проговорила Зина, но с улыбкой, - что сказать нельзя было? Вечно вам мужикам надо геройствовать!
- Я не геройствовал, просто забыл, - ответил я и снова уснул.
Наверное, доктор дал мне свои травки, он часто ходил по лесу, что-то выкапывал или срывал.
Просыпаясь, я услышал голоса, это были командир и комиссар. Они спрашивали у доктора о моём здоровье. Доктор что-то говорил о своевременности оказания мне медицинской помощи и о том, что я кому-то обязан своей жизнью. Я открыл глаза, все повернулись ко мне.
- Привет, герой, - командир улыбнулся.
Я никогда не видел, что бы он так улыбался.
- Ну, ты, парень, даёшь! - комиссар тоже улыбался.
- Ты девушке своей спасибо скажи, вовремя она о твоём ранении сказала, да и перевязала она тебя тогда правильно, вон и доктор хвалит.
Командир хоть и улыбался, но было что-то в его глазах хитрое. Хитрое, но доброе!
- Нет у меня девушки, чего говорите! – я нахмурил брови, стараясь казаться серьёзным.
- Эх, парень, теперь есть, - комиссар еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, - весь отряд тебе завидует, ещё достанут тебя разговорами, выздоравливай, потом ещё зайдём.
- Ты точное количество шагов запомнил? - спросил командир, - прости, что снова спрашиваю, но это важно!
- Да, тридцать. Тот, предатель столько сказал. А что?
- Да пока ничего, всё хорошо. Удачное ты место для лёжки выбрал. Отдыхай и поправляйся.
Мой организм воспринял слова командира как приказ и я тут же опять провалился в сон.
Моё пробуждение вызвало радость у медсестры Зины. Она светилась, как фонарь на перекрёстке моей улицы и улицы моего друга. Нам всегда казалось, что этот фонарь светит сильнее других. А может мы и придумали всё, но это был наш с ним фонарь!
- Давай-ка, поешь, герой и спаситель, - она перемешивала в железной чашке, какую-то массу неопределённого цвета, - доктор сказал, если это есть, то скоро прыгать можно будет!
- Вы скажите что со мной, а то носятся вокруг меня как будто я генерала немецкого в плен взял?!
Я попытался увернуться от ложки с той массой из чашки, но Зина была мастером в кормлении раненых и мои шансы были равны нулю. Ложка с «отравой» ловко оказывалась у меня во рту. Пытаясь жевать или глотать эту массу, я подумал, что такой кормёжкой можно пытать несговорчивых пленных, гадость была редкостная. Во рту вязало и жгло одновременно, а запах был вообще отвратительный. Зашёл доктор, одобрительно посмотрел на мою экзекуцию и дал наставление Зине вечером, после перевязки, её повторить. После такого «обеда» я уснул, знает доктор толк в травах.
Когда я проснулся в очередной раз, на улице уже было темно. Маленькое окошко под настилом из брёвен, выполнявших роль потолка, было чёрным. На столе стояла гильза от немецкого снаряда, из которой торчал фитиль, горя он давал такую копоть, что казалось ещё несколько минут и дышать в землянке будет нечем. На самом деле дышать было чем, у нас, в нашей с разведчиками землянке, стояла такая же гильза. Кто-то из бойцов отряда притащил их целый вещмешок, до этого в землянках горели лучины. Я с ужасом вспомнил эти лучины! Когда я пришёл в отряд, в мои обязанности входила помощь на кухне и заготовка тех самых лучин. Я невольно ощутил мозоли на руках, в тех местах, где они когда-то были. За столом сидела медсестра Зина и скручивала стираные полоски ткани, они заменяли бинты, она посмотрела на меня:
- Твой бинт я уже постирала и припрятала. Встанешь, отдам на память.
Она посмотрела на меня с доброй усмешкой, мне почему-то стало стыдно.
- Расскажите, что происходит? Все приходят, улыбаются, я как будто клоун, веселю всех!
- Ты же герой теперь. Думаю, что медаль точно дадут, а может и орден, - загадочно сказала она.
Я видел, что она ждёт, когда я буду спрашивать. Не сдавалась Зина без боя!
- Так расскажите тогда, за что? А то наградят, а я и не знаю, - сдался я.
- Большое дело ты для отряда сделал, да нет, даже два дела! Тогда, наверное, две медали или один орден! – не унималась Зина, выпрашивая мои вопросы.
Мне это надоело, я демонстративно отвернулся. Только тут я заметил, что на соседних нарах кто-то лежит. Пригляделся, а это Мишка, он был моим другом в отряде. Когда было время, мы сидели вдвоём и мечтали о том, что будем делать, когда кончится война. Мишка был старше меня, ему было двадцать лет и он на равных со всеми ходил в засады и на железную дорогу. Что же с ним произошло?
- Тёть Зина, а что с Мишей?
- Ранило его сегодня, разведчики принесли, пока ты спал. Доктор сказал, что жить будет вот только как?!
- Так, что с ним?! Что вы всё время половину говорите?! – я уже терял самообладание.
- В живот осколок прилетел, органы там всякие попортил, - Зина отвернулась от меня и, как мне показалось, смахнула слезу.
В отряде ходили разговоры, что когда-то у Зины было двое детей. Отправила она их в эвакуацию в начале войны, но до места они не доехали. Что с ними и как, она не знала.
- Ну, а со мной что?
- У тебя всё хорошо, пуля та два ребра тебе сломала. Доктор сказал, что вовремя о тебе сообщили, вовремя и лечить начали.
- Кто обо мне сообщил?! – я же знал, что я никому не говорил.
"Так, стоп, та девушка, Зоя! Она меня перевязывала, она знала, значит, она и сказала. А я даже ни разу ни у кого о ней не спросил, опять стыдно!".
- Так невеста твоя и сказала! – Зина с хитрой улыбкой посмотрела на меня, - помнишь такую или как все мужики, забывчивый?
- Что вы все меня жените и хитро улыбаетесь? Какая она мне невеста, кроме имени и не знаю о ней ничего. Где она сейчас?
- В землянке нашей, с девушками, сюда-то её не положишь, вас вон два мужика здесь....
Она хотела ещё что-то сказать, но посмотрев на Мишу, оборвала себя на полуслове.
- Как она?
- Нормально. Ноги подморозила, да и немцы её не блинами кормили. Доктор её отварами поит, маски на лицо накладывает. Изверги эти лицо попортили, а для девушки лицо, как для вас мужиков это самое …, - она опять посмотрела на Мишу и замолчала.
- А что вы меня всё жените на ней? – снова спросил я.
- А это, Юра, - тут она назвала меня по имени, заметив это как-то даже заволновалась, - примета такая есть в народе. Старая примета.
- Какая примета? Как вообще с вами можно разговаривать, если вы толком ничего не говорите?!
- Она когда тебя перевязывала, то от подола своего платья оторвала тряпицу для этого. Вот, значит, тебе и примета. Точно быть вам вместе! - она улыбнулась, но получилось это как-то грустно.
- Ты голову-то поворачивай, каши докторской надо поесть, а потом спать. Утром доктор тебя посмотрит.
Так закончился день. Мишку жалко, как он теперь?!
Проснувшись утром, я почувствовал себя так, как будто искупался в волшебном озере, как в сказке, которую читала мне мама перед сном. Пошевелив руками и ногами, я не ощутил какой-либо боли в груди. Только тугая повязка указывала на проблемы с моими рёбрами. Я потихоньку сел на нарах, покрутил туловищем, а нет, что-то всё равно отдаёт. Посчитав это ерундой, уже было решил выйти из землянки, как в неё вошёл доктор с комиссаром.
- Вот, - сказал доктор, обращаясь к комиссару, - он почти здоров, но пару дней нужно ещё полежать.
- Полежит, никто его на покос не отправляет, - сказал комиссар и опять, как тогда, хитро прищурился, - а сейчас дайте ему одеться, скоро построение отряда. Он там должен быть!
После ухода комиссара, доктор сделал мне свежую перевязку, подал свёрток, где лежала моя одежда и по доброму так сказал:
- Волошин, ты прям как богатырь окроплённый святой водой, быстро встал. На завтра большая операция намечается, не вздумай проситься в ней участвовать. Рано тебе ещё воевать, пару дней хоть потерпи.
Я вспомнил про Мишу. Подойдя к нему, потрогал его за плечо. Он повернул голову в мою сторону и через силу улыбнулся.
- Что, друг, больно?
- Больно, Юра, больно, - с тоской в голосе ответил он мне, - но ты не волнуйся, выкарабкаюсь. Ты пока спал, я слышал, что герой ты сегодня, поздравляю.
- Миша, ты лечись, скоро я тебя поздравлять буду. Ты хороший партизан, ты многое можешь! Выздоравливай!
Продолжение следует.
