Начало
Алла Леонидовна смотрела в окно. Черная, блестящая, базальтовая гладь его отражала лицо совсем не старой еще женщины. А ведь все могло быть совсем иначе, и отражение было бы иным. Вечно молодым и прекрасным. Но она сделала свой выбор. Так же, как сделала свой выбор Дарья.
Как же она не догадалась, не разглядела свою милую и такую родную невестку? Ведь бессмертные чувствуют друг друга… Ха-ха. Бессмертные. Даша – да, а она… нет…
Красивое имя Алла придумала себе сама. А раньше она звалась иначе: Алефтина.
Тогда Макарий привел ее в Радогощь, большое вепсское село. В центре русского Севера жили странные люди, не говорившие по-русски. Язык их, мелодичный, мягкий, певучий и мяукающий, звучал тут и там.
У вепсов не было храмов – лишь низенькие часовеньки, украшенные расшитыми рушниками, от тяжести которых сгибалась длинная жердь, тянувшаяся от одной закопченной стены домика до противоположной. Наряду с православными иконами соседствовали огромные серые камни, и непонятно было – зачем они здесь.
Вместе с Макарием и остальными путниками она прошла по широкой улице, вдоль которой тянулись крепкие дома, крытые железом. Бедных избушек в деревне было мало. Сельчане, низкорослые и широкие в кости, походившие на сказочных гномов, нарядные и чистые, недоверчиво поглядывали на непрошенных гостей. Макарий постучался в крашеную дверь массивных ворот, и ему сразу же открыли.
Хозяин, не отличимый от остальных аборигенов, с аккуратно подстриженной бородкой, проводил людей в «красную половину» дома. Угостил квасом, показал женщинам комнату за перегородкой, где сама хозяйка, угодливо щебеча на своем языке, предложила всем чистую одежду и проводила в курную баню.
Распаренных гостей сытно накормили и уложили ночевать на лавках, сундуках и полатях, накрытых тюфяками, набитыми сеном. Наконец-то удалось поспать по-человечески. Монахи и Макарий, истово помолившись, наконец-то затихли до утра.
На следующий день хозяин запряг сытую, такую же, как и все жители, низкорослую, плотненькую каурку в дрожки, а хозяйка собрала котомку с харчами.
- Поезжай до Заборья. Дрожки оставишь у Микитиных – они в крайней избе живут, сразу на въезде. У них конек на крыше приметный. Отдохни чуток, и с обозом отправляйся в Сомино, а оттуда до Климово. Там тебя будет ждать старуха Марья Кошелева. Она тебя в Веселое проводит, - приказал ей Макарий.
- А вы, отец?
- Мы чутка погодим до Масленицы. Матвей занемог. Здесь умрет – чую. Похороним, да через Тихвин с ярмаркой отправимся.
Они обнялись на прощанье и расстались.
В Веселое она приехала за неделю до Масленицы. Село огромное, больше на городок похожее. Лошадь Марьи, будто знала, куда следует везти сани, уверенно колтыхалась по рыхлому снегу прямо к конюшне. Бабка Кошелева слезла с саней, примотала вожжи к столбу и, кряхтя, двинулась к домине с высокой посадкой, сибирской постройки.
Навстречу ей вышел молодец – косая сажень в плечах. И не парень еще, но и не мужик, с красивым лицом. Он взглянул на старуху, перевел глаз на молодую гостью, сидевшую в санях, и кивнул, улыбаясь. Но с порога шага не ступил. Марья, суетясь, по-птичьи, подскакала к саням.
- Давай, милушка. Вылезай, родная. Жених ждет-пождет, что же ты?
Жених?
Макарий ей рассказывал, что бессмертные «чувствуют друг друга». Что с ней не так?
- Здравствуй, Алефтина! – жених улыбался, а глаза его, цепкие, умные, ощупывали ее лицо, тело, ветхую, износившуюся шубейку. И не было тепла в этих глазах.
- Слушайся Григория, милая, суетилась возле саней бабка Марья. А он ведь даже в дом не пригласил старуху…
***
И не было тепла в их совместной жизни. Не так все это Алефтина представляла. У нее даже свадьбы не было. Григорий, несмотря на богатый дом и крепко налаженное хозяйство, слыл прижимистым и строгим хозяином. В девятнадцатом году его раскулачили и чуть не сослали в Сибирь. Но Григорий имел заветный ключик к председателю, потому и избежал расплаты. Да и конюхом он был знатным, где еще найдешь такого.
По случаю праздника Григорий зарубил курицу, и приказал Алефтине ощипать птицу. И счастье, что в тайге женщины ее научили, как это делается. А вот с печью управляться Алефтина не умела. Не умела доить корову, ставить тесто на пироги, выпекать хлеба на неделю, работать на скотном дворе, косить траву, сеять, жать – ничего не умела девочка, выросшая в барском доме.
Всему этому муж ее учил. И всегда муж был Алефтиной недоволен. Она понимала его обиду: здоровый крестьянский мужик, а подсунули пигалицу какую-то. Может, ошиблись ТАМ. Все ошибаются. Ну как можно свести двух абсолютно разных людей? Где это хваленое притяжение двух душ? Почему не получается из Алефтины и Григория единое целое? И почему у них нет детей?
Вечером она взбивала пуховую перину и подушки, с трепетом глядя на белизну простыней – вдруг что не так? Хозяин строг и взыскателен. Уж она вываривала эти простыни, сдирала кожу на пальцах, выстирывая их, до изнеможения колотила их на речке, выполаскивая белье, и плакала ночами от нудной боли в измученных суставах. Как же так, что же она? Деревенские бабоньки управлялись с работой играючи, а ведь у них еще куча ребятишек, да свекры: одеть, обшить всех надо, дом обиходить… А у Алефтины все из рук падало.
Молодухи смотрели на нее с усмешкой:
- Вот такому мужику справному такая полоротая досталась! Ни украсть, ни посторожить! По Гришке полдеревни сохнет, а он экую дурочку в свой дом привел!
Алефтина не спорила.
- Ох, и бьет тебя мужик, наверное? – спрашивала соседка Глаша, приглашенная Алефтиной – никак не выходили у нее хлеба.
- Пальцем не тронул, - признавалась Алефтина. Это была чистая правда.
- Ой, и счастливая ты. Дом – полная чаша. Муж баской. Да еще и приветит тебя. Меня бы мой Ксенофонт на третий день в реке утопил!
Потихоньку Алефтина привыкала к деревенской жизни, к мужу, к общим порядкам, новой власти – ко всему. В подушку она давно не плакала, недосуг. С утра до вечера бесконечная возня по хозяйству. Ночью Григорий скупо целовал ее и наваливался тяжелым телом. После отворачивался и мгновенно засыпал. А она уже привычно думала: не люблю, не мое. Но спасительный сон, лучший дар человеку, уносил ее далеко от проклятой избы и неласковой деревни. Алефтине снились родители и… тот, синеглазый. Иногда она с криком просыпалась, но дневная усталость брала свое.
В тридцать втором до Григория все-таки добрались: отобрали коровенок, овец, лошадей, дом, все, что было нажито потом и кровью. Мужа и жену посадили в дрожки и отправили в район до выяснения дальнейшей судьбы «мироедов». В районе долго с ними не цацкались, кинули в вагон с такими же крестьянами, как и Григорий, да и отправили далеко в Сибирские земли.
Григорий, в отличие от других раскулаченных, не стенал, не рвал на голове волосы, не жалел об утраченном. Он даже радовался.
- Ну вот и хорошо. Все равно покидать насиженные места надо было. А тут нас за казенный счет, как бар, везут.
Алефтина молчала. В душе она тоже радовалась переменам. Одно было жалко: к домашней скотине уж очень привязалась. Да и животные любили ее, ласково встречая протяжным мычанием, игривым ржанием и блеяньем. Григорий часто говорил на этот счет:
- Так уж повелось. Бессмертные понимают язык Божьих тварей, и Божьи твари их понимают.
Где-то под Красноярском они начали возводить новую жизнь. Было тяжело. Но именно в маленьком таежном поселке Алефтине стало легче дышать. Она не понимала – отчего здешний климат ругали и считали суровым? Наоборот, воздух тут гораздо суше болотной гнили Северозапада, и жара, и морозы переносились хорошо. На щеках Алефтины даже румянец заиграл.
А в августе тридцать третьего она почувствовала, что под сердцем проклюнулся маленький росточек – долгожданная беременность наступила.
Алефтина прислушивалась к себе и подолгу застывала, бросая работу. Григорий недовольно косился в ее сторону и мотал головой неодобрительно.
- Нечего привыкать, нечего. Не дает нам Господь этой радости, - ругался он.
Но Алефтина не слушала мужа. Она все время на что-то надеялась. А вдруг про них забудут? Вон, в какую глушь забрались, авось не найдут. Она тяжело переваливалась по избе и тихо улыбалась, воркуя о чем-то с малышом, пинавшим изнутри живот.
Нашли.
Сразу после родов в дом Григория постучались. Он открыл, и вошли…Онуфрий и жена его Анна. Григорий низехонько поклонился странникам. Алефтина, еще толком не оправилась, как Анна закутала младенца в одеяло и, словечка не сказав, скрылась за дверью. Молодая мать рванулась за той, но Григорий удержал ее. Алефтина билась в его ручищах и страшно выла.
- Нечего здесь слякоть разводить! Богородица наша Христа на смерть отдала, Авраам сына своего Исаака на жертвенный камень возложил, а ты? Мы служим, а не ради услады своей на этом свете живем! Помни об этом! – строго сказал Онуфрий.
Но разве Алефтина его слушала? Плевать ей было на служение, на Авраама с его Исааком – сына, маленького и хрупкого мальчика, уносили в никуда чужие люди!
В поселке узнали: первенец Григория и Алефтины помер сразу, как народился. Одни жалели Алефтину, а другие недоумевали: стоит ли горевать по лишнему рту?
С этой поры она стала избегать мужа. Григорий мрачнел и подолгу пропадал в тайге. Он не корил жену за беспорядок в избе, не просил есть. Не ругал за нетопленную печь. Жили оба как в склепе, не разговаривая, вплоть до сорок первого года.
В конце июля сорок первого Григория вместе с остальными мужиками увез паром. На пристани плакали женщины, играла гармошка, председатель что-то торжественно и нескладно кричал с деревянного, наскоро сколоченного постамента, но его никто не слушал. Алефтина, скособочившись, склонив на бок голову, стояла в сторонке. Мужа она даже не обняла на прощанье. Он как-то пронзительно вгляделся в пустые глаза жены и махнул рукой:
- Живи, как знаешь. Сюда я больше никогда не вернусь…
Не остыл еще след Григория, как Алефтина засобиралась в дорогу. Перед отъездом зашла к соседке и вручила ей ключи.
- Вот. Пользуйся.
- Да ты что, Алефтина, с ума свихнулась? Сейчас народ весь к нам вкуируется, а ты куда намылилась? А Гришка твой куда вернется?
Она не ответила на вопрос любопытной соседки. Ей было все равно, куда вернется Григорий.
Через месяц Алефтина добралась до Ленинграда, непостижимым образом прорвавшись через фронтовую полосу. Она сама не понимала, какие силы потянули ее в этот город. В Ленинграде началась блокада.
Продолжение следует
