После своих публикаций о салоне Карамзиных я получила пожелание одной из читательниц: отдельной статьи заслуживает судьба Андрея Николаевича. Замечание, конечно, справедливое, но в ту пору мне было попросту не до Карамзина. Сейчас я решила заполнить этот пробел, полезла в справочные материалы, и… набралось всего столько, что, боюсь, получится не одна статья. Не хочу комкать найденную информацию, а потому писать буду подробно. Прошу прощения, если кому-то надоест.
Итак, Андрей Карамзин – старший сын среди выживших детей знаменитого историка. Он прожил всего тридцать девять с половиной лет, но память по себе оставил.
Сам историк писал о сыновьях (Александр был на год младше брата): «Часто любуюсь своими малютками. Если Андрей и Александр будут живы, то не сделают стыда моей тени и в Полях Елисейских».
Когда Андрею исполнилось десять, отец написал ему: «Обнимаю, целую и поздравляю тебя десятилетним отроком. Живи и расти телом и душою: телом в силе и бодрости, душою в добронравии, в уме и в полезных знаниях… Любезный Андрей! Ты, верно, не хочешь, чтобы отец твой на старости лет своих был от тебя несчастлив, а он умрёт с горести, если ты не будешь добрым его сыном».
Андрею не было ещё и двенадцати, когда умер отец. Однако память о нём, судя по всему, в семье сохранялась свято. Все дети получили прекрасное образование. Андрей и Александр учились в Дерптском университете на юридическом факультете, а затем поступили в лейб-гвардии Конную артиллерию.
Портрет, помещённый в начале статьи, написан П.Н.Орловым в 1836 году. Иногда в Интернете встречается как изображение Андрея Карамзина и вот этот портрет:
Однако на нём – Александр Карамзин (тот самый «Саша», чьи «фарсы» любил М.Ю.Лермонтов). Братья были очень похожи. Александр даже писал брату: «Госпожа Сухозанет сказала мне, что видела мой портрет на выставке, что сходство его со мной совершенно, на что я ей ответил, что портрет действительно очень похож, но что это твой портрет» (цитата взята мной из статьи Л.В.Бардовской, старшего научного сотрудника ГМЗ «Царское Село» «Вновь обретённые портреты Карамзиных – Мещерских», напечатанной в 2017 году в журнале «Наше наследие»).
С малых лет Андрей и Александр были рядом с выдающимися людьми своего времени: об их отце и говорить не приходится, мать была единокровной сестрой П.А.Вяземского, с семьёй которого Карамзины были очень близки. Естественно, хорошо знакомы оба брата были и с А.С.Пушкиным.
Зимой 1835-36 г.г. Андрею пришлось посредничать в конфликте Пушкина с В.А.Соллогубом, своим университетским приятелем.
Ещё в октябре 1835 года на каком-то балу у Соллогуба вышла размолвка с Н.Н.Пушкиной, из которой, как вспоминал он сам, «присутствующие дамы соорудили… целую сплетню». И возмущённый поэт отправил ему письмо с требованием извинений, однако письмо не дошло до адресата, уехавшего на службу в Тверь. Вот тут и пришлось вступить в дело Карамзину: «В Ржеве я получил от Андрея Карамзина письмо, в котором он меня спрашивал, зачем же я не отвечаю на вызов А. С. Пушкина: Карамзин поручился ему за меня, как за своего дерптского товарища, что я от поединка не откажусь».
Дуэль, к счастью, не состоялась, хотя разгневанный поэт и был готов к ней. Он писал Соллогубу: «Вы позволили себе обратиться к моей жене с неприличными замечаниями и хвалились, что наговорили ей дерзостей. Обстоятельства не позволяют мне отправиться в Тверь раньше конца марта месяца. Прошу меня извинить».
Надо, конечно, отдать должное и Соллогубу. И я подробно пишу об этом, чтобы показать, как вёл себя человек, прекрасно понимавший, кто бросил ему вызов («Пушкина я знал очень мало, встречался с ним у Карамзиных, смотрел на него, как на полубога», - писал он позднее). Вот его рассказ о подготовке к дуэли: «Делать было нечего, я стал готовиться к поединку, купил пистолеты, выбрал секунданта, привёл бумаги в порядок и начал дожидаться… Я твердо, впрочем, решился не стрелять в Пушкина, но выдерживать его огонь, сколько ему будет угодно».
Затем конфликт загасил П.В.Нащокин, а Соллогуб в дальнейшем сумел уладить дело, когда Пушкин послал первый вызов Дантесу осенью 1836 года, и пытался предотвратить в январе роковую дуэль (увы, безуспешно…
Ушла в сторону от моего героя, но, думается, это страничка по-своему интересна.
…Вернёмся к Андрею Карамзину. Ему мы обязаны сохранением ценнейших документов, рассказывающих, в частности, о последних днях жизни А.С.Пушкина. И.Л.Андроников в рассказе «Тагильская находка» подробно описал «красный сафьяновый альбом с золотым тиснением и зелёными тесемками — старинный, с потрёпанным корешком… все листы из альбома вырезаны, как по линейке, и к оставшимся корешкам аккуратно подклеены письма, преимущественно французские, писанные на тонкой бумаге различными почерками, но главным образом мелким, бисерным почерком, и чернила во многих местах изрядно повыцвели. Это целая книга — 340 страниц писем, адресованных в разные города Европы из Петербурга и датированных 1836 и 1837 годами».
Весной 1836 года после тяжёлой болезни, когда подозревали чуть ли не чахотку, Андрей Карамзин уезжает на полтора года лечиться в Европу. Всё это время члены семьи писали ему, подробно рассказывая обо всех петербургских новостях. Эти-то письма и были, видимо, им самим объединены в альбом и в таком виде дошли до наших дней. Конечно, читать чужие письма неловко, но, увы, литературоведы делают это постоянно…
Рассказывая обо всех петербургских делах, Карамзины, конечно же, сообщают подробности дуэльной истории Пушкина. Страшно и поразительно! Сами они явно не отдают себе отчёта, какая трагедия разыгрывается на их глазах; Софья Карамзина даже подчас иронизирует над Пушкиным и осуждает его! И как часто прозрение приходит слишком поздно… Вот строки из письма Александра Карамзина: «На меня словно нашло ослепление, словно меня околдовали: ну, как бы там ни было, а я за это жестоко наказан угрызениями совести, которые до сих пор меня тревожат; каждый день я переживаю их вновь и вновь и тщетно пытаюсь их отогнать. Без сомнения, Пушкину было тяжело, когда я у него на глазах дружески пожимал руку Дантесу, стало быть, и я способствовал тому, чтобы растерзать это благородное сердце, ибо он страдал невыразимо, видя, что его противник встаёт, обелённый, из грязи, в которую Пушкин его поверг». А закончит письмо Александр восклицанием: «Плачь, моё бедное отечество! Не скоро родишь ты такого сына! На рождении Пушкина ты истощилось!..»
И на фоне этого очень странно выглядит позиция самого Андрея. С одной стороны, он очень горячо реагирует на известие о гибели Пушкина и ясно видит её виновников: «Я получил ваше горестное письмо с убийственным известием, милая, добрая маменька, и до сих пор не могу опомниться!.. Милый, светлый Пушкин, тебя нет!.. Я плачу с Россией, плачу с друзьями его, плачу с несчастными жертвами (виноватыми или нет) ужасного происшествия. Поздравьте от меня петербургское общество, маменька, оно сработало славное дело: пошлыми сплетнями, низкою завистию к гению и к красоте оно довело драму, им сочинённую, к развязке; поздравьте его, оно того стоит. Бедная Россия! Одна звезда за другою гаснет на твоем пустынном небе, и напрасно смотрим, не зажигается ли заря на востоке — темно!», «То, что сестра мне пишет о суждениях хорошего общества, высшего круга, гостинной аристократии (чёрт знает, как эту сволочь назвать!), меня нимало не удивило: оно выдержало свой характер. Убийца бранит свою жертву… это в порядке вещей».
А с другой, хоть в письме брата и будет ясно сказано: «Всего этого достаточно, брат, чтобы ты не подавал руки убийце Пушкина», - он, как ни странно, напишет о Дантесе: «Я первый, с чистой совестью и со слезой на глазах о Пушкине, протяну ему руку; он вёл себя честным и благородным человеком — по крайней мере, так мне кажется, но что у Пушкина нашлись ожесточенные обвинители… негодяи!», - а затем найдёт оправдания для него, когда летом того же года встретит в Баден-Бадене: «Вечером на гулянии увидел я Дантеса с женою: они оба пристально на меня глядели, но не кланялись, я подошёл к ним первый, и тогда Дантес буквально бросился ко мне и протянул мне руку… Обменявшись несколькими обыкновенными фразами, я отошёл и пристал к другим, русское чувство боролось у меня с жалостью и каким-то внутренним голосом, говорящим в пользу Дантеса». А затем, выслушав россказни Дантеса, заметит: «Бог их рассудит, я буду с ним знаком, но не дружен по-старому, - это всё, что я могу сделать…» И даже упрекнёт брата, прервавшего отношения с убийцей поэта: «И в этом, Саша, я с ним согласен, ты нехорошо поступил». Очевидно, Дантес сумел найти подход к Андрею: «Он меня совершенно обезоружил, пользуясь моим слабым местом: он постоянно выказывал мне столько участия ко всему семейству, он мне так часто говорит про всех вас и про Сашу особенно, называя его по имени, что последние облака негодования во мне рассеялись, и я должен делать над собой усилие, чтобы не быть с ним таким же дружественным, как прежде»…
Правда, при этом Андрей не захочет общаться с Геккерном: «На днях воротился сюда старый Геккерн, мы встретились с ним в первый раз у рулетки, он мне почти поклонился, я сделал, как будто бы не заметил, потом он же заговорил, я отвечал как незнакомому, отошёл и таким образом отделался от его знакомства».
А затем с недоумением напишет: «В понедельник был бал у Полуектовой… Странно было мне смотреть на Дантеса, как он с кавалергардскими ухватками предводительствовал мазуркой и котильоном, как в дни былые»
И С.Н.Карамзина отзовётся: «Твоё мирное свидание с Дантесом очень меня порадовало».
Всё-таки не могу понять и принять светских условностей того времени, хотя мои читатели и уверяют, что была я дружна с героями моих статей…
Продолжение следует
Если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Навигатор по всему каналу здесь
