Изобразить кисть руки во всей ее анатомической сложности, беспокойной подвижности и неповторимой индивидуальности — одна из самых трудных задач, стоящих перед художником. Зато ее успешное решение делает образ достовернее, выразительнее, глубже.
Ведь по рукам можно судить о социальном статусе человека, его занятиях, привычках и, даже, возможно, о характере и судьбе. Согласитесь, что руки с большим правом могут претендовать на роль зеркала души, чем глаза. Если же вы материалист и не верите в души, зеркала и хиромантию, подумайте о том, что рука входит в так называемую «гоминидную триаду», то есть три главных признака отличающих нас от обезьяны — прямохождение, умелая рука и большой мозг. То есть, так или иначе, рука и в жизни и в искусстве отражает суть человека и как вида, и как индивидуума.
У каждой эпохи было свое представление о мире, человеке и месте человека в мире. Образ человека и интерпретация человеческого тела в искусстве менялись вместе с этими представлениями.
В архаический период искусства Древней Греции (VIII – VI века до н.э.) красота человеческого тела и разумная соразмерность его частей представлялись прямым отражением гармонии космоса, пребывающего в покое и равновесии. Знаменитые статуи куросов (т.е. юношей) были вдохновлены тем же мироощущением, которое позднее породило идеализм Платона, учившего, что каждый предмет или явление — лишь тень, которую отбрасывает в материальный мир соответствующая идея.
Куросы изображали идеального, а не конкретного человека, поэтому они лишены индивидуальных черт. Идеальны их мускулистые торсы, их стройные ноги, их лица с безмятежной полуулыбкой. И большой палец руки безымянного куроса VI века из афинского археологического музея, совершенен как эталон и прообраз всех больших пальцев на свете. Он выполнен с хорошим знанием натуры — скульптор даже изобразил ногтевую кутикулу. Но она интересовала мастера не как натуралистическая подробность, а как формальный прием, позволяющей выделить ноготь и придать пальцу четкость и лаконизм знака.
Позднее, уже в другие художественные эпохи, скульпторы откроют красоту бурного движения и научатся изображать тело с предельной натуралистической точностью. Но архаические куросы и коры навсегда останутся непревзойденными, поскольку смысл искусства не в том, чтобы камень стал как тело, а в том, чтобы тело стало как космос.
Прямо противоположное отношение к телу, к целям и способам его изображения, мы видим в христианском искусстве Раннего Средневековья. Мастеру Гильдесгеймских врат (дверей собора св. Мартина в Гильдесгейме) интересно не совершенство тела, а моральное значение того, что он изображает. Можно порицать искусство этого времени за презрение к телу и телесной красоте, а можно вглядеться пристальнее в сцену грехопадения и поразиться как наглядно и полно передано ее содержание. И какими минимальными средствами!
«И сказал Бог: кто сказал тебе, что ты наг? не ел ли ты от дерева, с которого Я запретил тебе есть? Адам сказал: жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел. И сказал Господь Бог жене: что ты это сделала? Жена сказала: змей обольстил меня, и я ела.»
Диалог передан через указующие жесты: Бог властно и уверенно тычет пальцем в Адама, тот робко показывает на Еву, та еще более робко — на Змея. И кажется, Змей остается крайним не потому, что он Дьявол и все спланировал, а потому что у него нет рук -у него лапки, и он показать ни на кого не может.
Спустя время художники создадут немало прекрасных Адамов и обольстительных Ев, но искусство уже никогда не будет таким искренним и прямодушным, как в раннем средневековье.
Вопреки распространенному заблуждению, телесную красоту человека и интерес к его индивидуальности заново открыло не Возрождение, а Высокое Средневековье. Статуя Уты Балленштедтской в соборе города Наумбурга, конечно, не могла быть портретом, ведь Ута умерла за двести лет, до того как было создано ее скульптурное изображение. Но к середине XIII века в искусстве уже пробудился интерес к человеческой индивидуальности и в 1250-м году художник хочет показать Уту как конкретную и очень красивую женщину.
Средневековая мода плотно укутывала фигуру в длинные одеяния, к тому же соблазнительная обнаженность была бы неуместна в соборе. Лицо и рука, поддерживающая складки плаща — это все чем располагал художник, чтобы передать женскую привлекательность Уты. И он постарался максимально использовать эту возможность, снабдив Уту лукавым разрезом чуть прищуренных глаз, изящно изогнутыми бровями, тонким прямым носом и красиво очерченными губами. Пряди волос слегка выбивающиеся из-под роскошного венца также делают образ менее строгим. Но еще больше чувственной прелести в руке Уты — довольно крупной, и все-таки очень изящной. Эта холеная, мягкая и нежная рука с длинными тонкими пальцами, так красноречиво свидетельствует о красоте своей обладательницы, что кажется большего и не надо.
Искусство еще создаст образы женской красоты и более откровенные и более соблазнительные, но рука Уты навсегда останется самым волнующим изображением женской руки в истории искусства.
Продолжение последует, если тема заинтересует читателей. Комментируйте и ставьте лайки, если хотите продолжения.
