Герменевтически предварительным замечанием к пониманию этого теста может быть то, что визави Мамардашвили был часто философ-логик А. А. Зиновьев. И потому тематизация сознания могла происходить в терминах сознания и метасознания, отчасти аналогичных терминам язык и метаязык. Пятигорский, в этом отношении был, скорее, искусным участником диалога. Триггером. Отсюда же и модные термины, вроде "прагматического контекста", что в то время входил в силу, просто потому что и теперь машины искусственного интеллекта, едва ли не ничтожны в нем, разоряют за час, без приказа-запрета, выставленного стопа. И коль скоро, это было явно некое развертывание по ту сторону от традиции трансцендентальной философии, по ту сторону от традиционных форм артикуляции темы рефлексии сознания. И действительно, кажется, что изложение темное, но при выравнивании скоростей чтения и понимания, все оказывается таким же образом на месте, если не в ярме, очередной упряжи отсылок, в которой лишних частей нет. Действительно, сознание, это то, что от не сознания отлично, и таким образом исходно допускается, что есть или может быть то, что сознанием не является. И этот исходный пункт, надо сказать, признания объективной реальности, дает им для начала все. Если так, то позиция метасознания, что трудно не допустить, коль скоро, сознание выбрано темой сознания, сходна с позицией понимания, что по ту сторону рампы, и таким образом, как зрительного зала, так и сцены. Ибо невозможно быть по ту сторону рампы, ни будучи в зрительном зале, ни будучи на сцене , даже в случае суфлера. Но вообще говоря, зритель, как и актер оказываются на границе с такой позицией в самом конце спектакля, овации и поклоны, такая граница. Хлопать в ладоши, значит символизировать, что событие касания произошло. Зритель тронут, ибо и его тело было по ту, и по эту стороны, от рампы. Это и есть граница с метапозицией сознания, короче граница с рефлексией. Но рефлексия, как самосознание, это сущность сознания, и потому еще само сознание оказывается имеет историю возникновения его форм, как и форм его рефлексии, историческое открытие театра было одним из таких событий. Иначе говоря, можно находиться, и по ту сторону от объективной реальности, и от сознания, и не только в труде в сфере материального производства, где это чаще всего встречается, но и очевидно в труде и творчестве новых форм сознания и способов его бытия, рефлексии. Именно поэтому, и то, и другое, может представать то как вещи, индивиды, соответствующие своей сущности по истине, или нет, то как сами по себе такие духовные сущности. Очевидно, такой выход возможен не всецело, просто потому, что тогда теряется сознание или объективность реальности, или, и то, и другое вместе. Но частью этот так, возможность быть по ту сторону субъективности и объективности, как видимости и рефлексии, так и материальной функциональности, это видимо с некоторых пор неустранимое качество истории. Ближайшим образом субъективность, здесь, это просто и не просто, рабочая сила, объективность- средства производства. Трудность, что здесь в особенности может быть сложна, состоит таким образом в том, что духовное производство, в отличие от материального, кажется, вообще не соотноситься с порядками предметности аналогичными тем, что имеют место в материальном производстве. Отсюда и видимость сложного величия и встречного пренебрежения, если не возможного презрения, что может носить обоюдный характер. Кроме всего прочего, здесь неизбежны удвоения, как функции власти идеологии, что может быть в той или иной мере, иметь главенствующее положение в виду мотивов такого занятия. На самом деле, эта функция власти неустранима от духовного производства давно и еще долго будет такой неустранимой чертой власти антагонизмов, как раз по ту сторону от свободы какой бы она ни была, отсюда и речь о сюит(suite) или устройстве, упряжи или даже ярме. Очевидно, однако, что именно по тому же основанию отрицанием отрицания, нужды, может быть, как раз, форма принуждения или власть, как возможность доступа к высвобождению. Позитивность революции, однако, в том, что она не насильственна, прогрессивна и действительно высвобождает.
Действительно, если любое сознание, это самосознание, то метасознание - это самосознание метасознания. И таким образом, неизбежно открытие горизонта неограниченного удвоения. Проблема третьего человека, это просто зеркальная тематизация такого положения дел в отношении логики и языка. Борьба с сознанием, таким образом, это просто и не просто, может быть, кодировка такого горизонта, кодировка потока. Не исключительно забота о терапии отклонений и вынужденных повторений в болезненном гомеостазе сознания. Но третий человек вообще говоря, это просто и не просто, ребенок. Будущее, как возможность, в том числе, и новых форм рефлексии сознания и способов его бытия.
Неограниченный горизонт метасознаний, таким образом, это прямой вызов самого сознания. Особенностью сознания, как и произведения искусства, что символизирует и его бытие является то, что это, и ловушка, если не сеть, что держит, и открытый горизонт, что был бы невозможен без такого скандала. (И проблема вторичной рефлексии, как раз, в том, что редукция символа осуществляется в направлении принудительной буквальности, тогда, когда такая буквальность- это просто неизбежная ограниченность настоящего, эскапизм поэтому один из выходов, бегства от таких вызовов, при том, что, и витать в облаках, скажем математических построений или произведений искусства, или быть внимательным к букве, может быть ситуационно верными средствами).
Начиная с условного исходного пункта, материального производства трудность в том, что даже производя новые формы сознания и способы его бытия, что не безразличны к существованию, поэтому вопрос сознания - это и вопрос существования, экзистируя, сознание никогда не становиться темой и/или объектом всецело. Субъективность неустранимая сторона этого потока.
И это прагматическая проблема работы с ним, позитивная проблема его предметности. Всем было бы хорошо с "Введением" в "Феноменологию духа" Гегеля в этом смысле, если бы с ним, как частью самой такой феноменологии можно было бы остаться в системе. При том, что без него в систему невозможно войти. Как известно подобно вещи в себе "Феноменология духа"- это то без чего невозможно войти в систему, но с ней в системе невозможно остаться. И это очевидно символ отношения сознания и объективной реальности, в том числе. Можно достичь абсолютной субъективности, но после сочетать это знание с общим ходом вещей и властью слов, вернуться, столь оторвавшись от коллектива, может быть затруднительно, если вообще возможно. Если "Феноменология духа" - это лестница в небо, то каким образом отбросив ее, можно вернуться из-за небесной области? Иначе власть слов и вещей, хода дел, и делает из нас вещь среди вещей.
То есть, этот текст Мамардашвили и Пятигорского, был современником очередных начал новой НТР и соответственно новых горизонтов приближения наук и искусств к теме сознания, что уже не укладывались, даже в теорию символических форм Кассирера. Сознание, как и наука становятся непосредственно производительной силой всякого изготовления. Это был несомненно сильный вызов эпохи.
Но коль скоро, речь зашла о прагматическом измерении, то точки и черточки, явно, не свободны от математического символизма, иногда заходящего так далеко, как только возможно в пределы бесконечности и непрерывности, как и являются простейшими предметностями, наглядно демонстрирующими ее дискретность.
Иначе говоря, утверждая абсолютную субъективность, как черту сознания мы не можем не утверждать, что весь технико- технологический уклад, если не основывается в моменте на такой субъективности, то опосредуется ей, что и происходит, когда очередное открытие или изобретение, что ведь может произойти частично и во сне, препятствует тому, что бы весь способ производства обвалился бы под давлением кризиса. В этом, мы, видим, отчасти значимость мистицизма в философии, - коль скоро и теперь индивид это в таких событиях- апейрон,- в том числе и такого игрового, как "якобы Якоби", "младенческого ума". И коль скоро, это метафора, оборотной стороной которой является метафора младенческой же глупости, не стоит тормозить на одной части фрактала, лжи или истине, это поток, что лишь можно попытаться кодировать в логике фракталов, чтобы иметь хоть какую-то формальную меру того и другого. И вот тут становиться значимым переворот АЭ, они прямо начинают с того, что чаще всего оставляют смеженной темой разговоров о сознании, с известных страниц текста "Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии", с разума и неразумия, что относительны практики. Бреда вообще нет, как и идеологий, геометрий.
Почему же социальный небосвод не сияет гениями, чьи открытия непрерывно делали бы жизнь лучше, и почему, даже, если и так, можно ничего не знать об этом? Разве не потому, что производство против желания не менее сильно может быть, чем любовь?
И потому конечно текст М и П, скорее стремиться раскодировать поток, чем кодировать его, то есть, сделать сознание еще более привычным, еще более статичным в гомеостазе, еще более индифферентным. Поэтому сознание проблема, не только потому что может быть страшнее любого бессознательного, на манер Бахтина. Они будят.
Но чем еще традиционно занята философия, если не этим, во всяком случае, со времен Платона? И разве у них было оправдание, что они будят к вечности и потому их традиция особенная и царственная? На этом вопросе, видимо, стоит остановить очередное предисловие к очередному, надо думать, ясному как солнце изложению начал философии сознания. Ибо текст книги должен быть ответом и остается только обратиться к его прочтению медленному или нет, письменному или про себя.
Это действительно, может быть все еще, не осмыслено,- и таким образом залогом длительной дальнейшей истории философии, - каким образом все потоки материалистических диалектик могли оказаться так слепы к будущему, которое возвещали? Что было внутренней основой таких казалось мощных машин письма, что легко не делало проблемой то, предчувствие чего было самой глубокой интуицией древности? И все, до чего, иначе, кажется, было возможно додуматься, так это изобретение символизма, -если не открытие вечности и в неоплатонизме, - что заново происходит в этом тексте.
"СТЛА".
Караваев В.Г.
