Откровения великого польского кинорежиссера Ежи Гофмана
Когда-то ко мне очень хорошо относились в оргкомитете гатчинского фестиваля «Литература и кино», и вообще там была замечательная команда по работе со СМИ. Возглавляла ее Ирина Васильева, к сожалению, уже покойная. И сама Ира, и ее подопечные подавали на тарелочке с голубой каемочкой, кого бы я ни пожелал. Потом руководство сменилось, я выпал из обоймы. Так бывает…
В 2005 году Почетным гостем фестиваля был Ежи Гофман. Он принадлежит к числу великих режиссеров, которые польскому кино принесли мировую славу. Достаточно называть его экранизацию трилогии Нобелевского лауреата Генрика Сенкевича - «Потоп», «Пан Володыевский», «Огнем и мечом», а также такие картины как «Гангстеры и филантропы», «Знахарь».
Разумеется, я не мог не воспользоваться возможностью побеседовать с режиссером, фильмами которого восторгался еще в детстве.
«Я не режиссер ума»
- Пан Ежи, что привело вас в Гатчину на фестиваль «Литература и кино»?
- Я могу ответить коротко: ретроспектива моих фильмов. В рамках фестиваля показаны и «Потоп», и «Пан Володыевский», и «Огнем и мечом». А также мой новый фильм «Древнее предание: когда солнце было Богом». Скажу так - будет правда. Но не вся правда. Насколько мне известно, «Литература и искусство» - единственный в мире фестиваль экранизаций. Из 14 снятых мной фильмов 8 – экранизации, в основном исторических романов. Я люблю историю. История играла в моей жизни очень большую роль. Если бы я не был кинематографистом, я был бы историком. Но в истории и литературе для меня исторические события не самое важное. Важнее человеческие страсти. Можно снять прекрасно костюмированный фильм, и он не тронет сердца зрителей, если в нем не будет извечных человеческих страстей. Уже во втором поколении рода человеческого Каин убил Авеля. Убил потому, что Господь Бог принял жертвоприношение Авеля, а не его, Каина. Любовь, ненависть, ревность, жажда власти - вот о чем мои картины. Я не режиссер ума - я работаю на эмоции. И если эмоция бьет с экрана и достигает зрителя, я побеждаю.
- Я слышал, как Михаил Козаков называл вас Юрой…
- Так меня звали и в Сибири в детстве во время войны, и потом, когда я учился в Москве во ВГИКе. И дома мама меня называла Ежи, а отец – Юрек. Юрек – это уменьшительно-ласкательное от Юрия. А Юрий и Егор, по-польски - Ежи, одно и то же имя.
Книги переписывались химическими карандашами
- Как вы, поляк, оказались в Сибири?
- Детство мое кончилось, когда мне было семь лет. 39-й год, гитлеровская Германия напала на Польшу. Мы эвакуировались в Восточную Польшу. Тогда в ее состав входила часть нынешней Западной Украины. Вскоре туда вступила РККА – Рабоче-крестьянская Красная Армия. А в 40-м году почти два миллиона поляков принудительно вывезли - кого куда. Нашу семью - в Сибирь, других - в Казахстан.
Я рос сначала в Новосибирской области, потом в Алтайском крае. Там каждая польская книга была нарасхват. Книги переписывались химическими карандашами. В таком виде, кстати, я прочел и «Древнее сказание». Доисторические дремучие леса я мысленно переносил на тайгу, которая меня окружала, древних бородатых людей – на староверов, которые жили рядом.
Несколько раз я пытался подступиться к этой теме, но неудачно. Наконец два года назад снял то, что хотел. Эта картина оказалась последней работой великого российского оператора Павла Лебешева. В этом фильме снялась молодая петербургская актриса Мария Александрова. И прекрасный украинский актер Богдан Ступка. На родине меня спрашивают: «Почему ты взял на «Сказание» русского оператора? У нас в Польше тоже есть хорошие операторы». Ответ прост. У Павла была неимоверно широкая душа, и это чувствуется в изображении. Для меня как для художника это важно.
«Сибиряки делились с нами последним…»
- Я понимаю, что история не знает сослагательного наклонения. Но не допускаете ли вы, что, может быть, благодаря насильственному переселению в Сибирь, вы остались живы?
- Это несомненно. У меня 27 человек родственников, близких и дальних, погибло во время холокоста. А в Сибири я оставил только деда, в Алтайском крае - бабушку, и в Казахстане - тетку.
- Они умерли по старости?
- Не совсем. Но все равно соотношение «3 к 27» о многом говорит. В жизни много парадоксов бывает. И то, что я жив, потому что нас вывезли в 40-м году, тоже парадокс, счастливый для меня.
- Как вас встретили, как к вам относились простые сибиряки?
- Меня часто спрашивают: откуда твои симпатии к России? Почему у тебя там так много друзей? Как ты мог после переселения и последующей ссылки учиться во ВГИКе? Я не устаю повторять одно и то же. Все, что было плохо, а иногда и ужасно, всегда шло исключительно со стороны властей. И никогда не со стороны простых сибиряков. В этом заключается колоссальная разница. Многие из простых людей тоже были либо ссыльными, либо потомками ссыльных. Они и сами-то пережили немало.
- Вы можете вспомнить какие-то конкретные случаи, когда русские люди помогали вам, может быть, делились хлебом, может быть, другим чем-то?
- После амнистии мы должны были добраться до полустанка, до которого трое с половиной суток нужно ехать на санях. А было нас не одна, а несколько семей. И ехали мы обозом. (Потом на железной дороге пришлось арендовать целый вагон, теплушку.) Люди впускали нас к себе в дома. Ночевали мы - спали на полатях - как они. Кормили нас тем же, что ели сами. И в Алтайском крае, на поселении, местные жители всегда оказывали помощь. Нужно же было как-то пережить зиму. А весной вспахать целину, посадить картошку. Без картошки невозможно было выжить.
Наша семья вернулась в Польшу раньше многих других. Первыми возвращались семьи военных. Где находится отец, мы, конечно, не знали. Знали только, что в армии, в дивизии имени Тадеуша Костюшко. И вот в дороге узнаем, что в городке Седльце, это между Брестом и Варшавой, стоит часть из первой дивизии Костюшко. Людей, сходивших с поезда на этой станции, мы попросили передать в часть, что семья майора Гофмана возвращается. Люди тогда очень серьезно относились к подобным просьбам. И, как потом выяснилось, все было передано.
Но с отцом я встретился в Праге. Так называется район Варшавы. Варшава была почти полностью разрушена. Прага в меньшей степени. И мы там двое суток кочевали в поисках прибежища. На вторые сутки на вокзале я увидел отца. Он шел по возвышению, до которого было больше двух с половиной метров. Я крикнул: «Папа» - и прыгнул. Это был какой-то невероятный прыжок. Ничего подобного больше в моей жизни не было. Я подпрыгнул, и какая-то неведомая сила понесла меня вверх. Буквально через мгновение я оказался в объятиях отца.
Во ВГИК поступил по блату
- Пан Ежи, почему вы выбрали ВГИК?
- Мои родители, и мать и отец, были врачами, и, естественно, они хотели, чтобы и я стал врачом. А я в подростковом возрасте все больше склонялся к гуманитарным дисциплинам. Писал стихи, они даже публиковались в газетах. Брал уроки театрального мастерства, осуществлял какие-то постановки в красных уголках. Но к 17-ти годам понял, что должен заниматься не литературой, не театром, а кино. Оно масштабнее. И быть непременно режиссером. Но в Лодзинскую киношколу в то время принимали только после окончания другого гуманитарного учебного заведения. Сейчас бы сказали: второе высшее образование. И я послал документы во ВГИК. Но и туда не поступил бы, если бы конкурсный экзамен не сдал по блату.
- Что значит: «по блату»?
- Под конец экзамена, когда было ясно, что мое дело швах, вдруг выяснилось, что председатель экзаменационной комиссии был близким фронтовым другом моего отца.
- Вы что, отправились в Москву совершенно не подготовленным?!
- Я отвечал по-разному. История, литература, русский язык – эти предметы я знал хорошо. А вот что касалось кинематографических вопросов, тут я был совершенно «зеленый». Председатель комиссии, человек в толстых очках, посмотрел на меня так, что никаких сомнений в том, что я провалился, быть не могло. Он уже взял в руки мои бумаги и вдруг спрашивает: «Гофман, Гофман… А Зигмунд Гофман из Первой дивизии не ваш родственник?» - «Это мой отец. А что?» - «Все хорошо, спасибо, идите».
Критика назвала «черной серией»
- Пан Ежи, ваша первая картина – документальная, и была она о хулиганах. Почему именно эта тема вас заинтересовала?
- Мы ее сделали с Эдвардом Скужевским, моим соотечественником, с которым я подружился во время учебы во ВГИКе. С Эдвардом мы сняли 27 документальных лент и три, первые, художественные. 1956-й год. Время оттепели. Стало можно говорить о темах, на которые раньше было наложено табу. Ни бандитизма, ни, тем более, проституции, по крайней мере, официально в Польше, да и в Советском Союзе, не существовало. Тогда-то и появился ряд проблемных фильмов. Мы со Скужевским своими двумя первыми картинами начали делать то, что позже критика назвала черной серией польского документального кино. Почему о хулиганах? Наверное, потому что, будучи вне страны и приезжая на каникулы, мы резче могли оценить обстановку. После фильма «Внимание: хулиганы» был «Дети обвиняют». Это про алкоголизм. Мы готовили третий фильм «Параграф ноль», про проституцию. Но во время поняли, что как художники ничего нового не скажем.
Не все становились бандитами
- Где же, по-вашему, в то время было больше хулиганов - в Советском Союзе или в Польше? Казалось бы, во времена сталинщины народ настолько был запуган, что о массовом хулиганстве не могло быть и речи…
- С хулиганством и хулиганами мы сталкивались и в Москве и в Польше. Не знаю, где было больше. Но могу сказать, что в бывшем Советском Союзе в число хулиганов зачислялись и бандиты. Даже те, что совершили убийства. В основном это было связано с очередной амнистией. Под видом хулиганов на свободу выпускали бандитов. А вот политических не выпускали. И поднималась волна преступности. Ловить бандитов брались соответствующие органы, преступники попадали на нары, и вновь в стране становилось относительно спокойно.
- Пан Ежи, только честно, а сами вы не из числа хулиганов?
- В Сибири мы, подростки, конечно же, дрались. Иногда - жестоко. Но никогда не брали в руки ножи. Потому что за нож сразу давали десять лет. А за «свинцовку» - нет.
- Что еще за «свинцовка»?
- Свинцовая плитка, которая крепилась к ладони. Били наотмашь, но не кулаком, а открытой ладонью. Если бы кулаком, пальцы сами себе точно бы размозжили. Иногда дрались улица на улицу. Сидоровка (это в Алтайском крае) условно делилась на прибанный край, «Лесопилку», школу и так далее. У мальчишек был гонор: мы здесь хозяева, это наш район, не суйся сюда. Но, я думаю, мальчишеские потасовки не самая большая проблема для человечества. Мальчишки дрались во все времена. Но это не значит, что все они становились бандитами.
«Выводы пусть делают зрители»
- Пан Ежи вы сейчас снимаете документальный фильм об Украине. Как вы говорите, от крещения до наших дней. В наши дни события так стремительно развиваются, что сценарий, наверное, не по одному разу приходится переписывать, корректировать.
- Сценарий пишет жизнь. Передо мной не стоит задача расставить все точки над «и». Я говорю открыто, что я представляю только свое мнение. Конечно, мое мнение опирается на труды авторитетных историков. Но как иностранец я не имею права вмешиваться в чужие дела. Народ решает судьбу той или иной своей страны, а не человек извне. Я представляю события, как они есть, а выводы пусть делают зрители.
- Вам предложили заняться этой работой или вы сами изъявили желание?
- Желание изъявил я. У Польши с Украиной общая история на протяжении многих столетий. Плюс какие-то личные мотивы. В частности, моя покойная жена Валентина - киевлянка. В Киеве и сейчас живут мои родственники и друзья. На Украине я неоднократно и много работал. Там я снимал «Потоп», «Пана Володыевского». Фильм-трилогия «Украина» снимается на деньги студии «Студия Ежи Гофман фильм-продакш». Я, чтобы быть полностью независимым, не хотел, что бы в проект вкладывала деньги польская или украинская сторона. Потому что как только появляется спонсор, он обязательно выдвинет какие-то условия.
Я встретился с президентом Кучмой, сказал, что хочу снять такую картину. В ответ услышал, что мне полностью доверяют. Что фильм «Огнем и мечом», которого боялись и поляки и украинцы – это же тема восстания Богдана Хмельницкого! - сделал больше, чем дипломатия многих лет.
- Вы неоднократно говорили, что толчком к созданию трилогии явилась книга Леонида Кучмы. Сейчас на Украине власть поменялась. Может быть, есть смысл получить подтверждение от нового президента?
- Конечно, такая встреча необходима. Но, насколько я знаю, независимо от изменения власти, все очень благожелательно относятся к моему проекту.
- Вы касаетесь такого больного для украинского народа вопроса как бандеровщина?
- Обязательно. И непременно в фильме представлены, выслушаны обе стороны.
В 2008 году Ежи Гофман завершил работу над документальным фильмом «Украина: становление нации».
Хотел бы снять свою «сибириаду»
- Вы начинали с документального кино, к нему вернулись. Не следует ли это понимать, простите, что круг замыкается?
- Я понимаю, что с ринга нужно во время уйти, но не думаю, что мой круг уже замыкается. По крайней мере, я собираюсь продолжить работу в игровом кинематографе. Я мечтал бы снять картину о своей Сибири. Свою «сибириаду». Художественный фильм о том времени, с которого мы начали наш разговор, где бы время было показано с точки зрения 10-14-летних мальчишек. Но сейчас это почти невозможно. Не по политическим, а по финансовым причинам. Раньше была цензура, но если цензура давала «добро», государство выделяло деньги. Сейчас же каждый проект должен иметь финансовый базис, иначе браться за дело бессмысленно. У меня есть несколько проектов, но все зависит от того, как мне удастся решить финансовые вопросы.
- Во многих ваших картинах играют российские актеры. Александр Домогаров, например. Как вы их находите?
- Был период, когда я неплохо знал российских актеров. Мы были дружны с Олегом Табаковым, Галиной Волчек. Я неплохо знал Мишу Козакова, многих других. В случае с Домогаровым все обстояло очень просто. Мне привезли рекламные ролики ваших актерских агентств. Я их просматривал и увидел Сашу, пригласил на пробы, но еще до их окончания точно знал, что Богуна будет играть он. После картины «Огнем и мечом» Домогаров стал страшно популярен в Польше. Больше, наверное, чем в России. Он играет у нас в театре. Девушки на спектакли с его участием съезжаются со всех уголков Польши.
Из рода долгожителей
- Вы очень много курите?
- Увы да,
- Не сказывается курение на здоровье?
- Увы, сказывается. Но я вот что вам скажу. Моей матери не достало трех месяцев до ста лет. Когда меня обследовал немецкий, мирового уровня, профессор Фрейс, он сказал: «По генетике вы происходите из очень долголетнего рода, но образом жизни вы делаете все, чтобы это долголетие нивелировать». И вы знаете, что я ему ответил? «Так точно, господин профессор!»
Автор текста - Владимир Желтов