Экономика в руках своих мастеров — это экспертная критика власти с помощью знания и опыта. Но даже среди этих мастеров есть различные представления о роли экономики.
Роберт Скидельски в своё время написал фундаментальную трёхтомную биографию Джона Мейнарда Кейнса [1]. Важно отметить, что название второго тома — «Экономист как спаситель» — было придумано им для того, чтобы описать интеллектуальную и политическую деятельность Кейнса в период с 1920-го по 1937-й годы. Но не все были согласны с тем, что экономисты были или могут быть спасителями. Сложно представить себе более полярные противоположности насчёт этого вопроса, чем взгляды Джона Кейнса и Фридриха фон Хайека.
Ф. А. Хайек и претензия на знание
Когда Хайек был удостоен Нобелевской Премии по экономической науке, он не преминул подчеркнуть тот факт, что экономисты не спасители, и это явно огорчило хозяина мероприятия и его статусных гостей. В своем нобелевском банкетном тосте он сказал, что если бы с ним посоветовались, то он бы никогда не выступил за присуждение Нобелевских премий экономистам. Причина довольно проста: ни одному экономическому мыслителю никогда не следует предоставлять такое общественное признание, поскольку оно дает ложное ощущение авторитета, которое не следует доверять ни одному экономисту.
Но Хайек на этом не остановился. В своей Нобелевской лекции, озаглавленной как «Претензия на знание», он сделал следующие заявления: во-первых, мы, экономисты, действительно запутались в наших попытках макроэкономического управления западными экономиками [2]. Во-вторых, экономисты вынужденно путают некоторые вещи, потому что они ошибочно приняли методологию, подходящую для естественных наук, но неприемлемую для наук о человеке. Эту интеллектуальную ошибку он назвал сциентизмом. В-третьих, научная дисциплина, от которой ожидают предоставления полезных практических знаний, которые она на самом деле не способна создать, - это быстрый путь к шарлатанству. Кроме того, это шарлатанство защищено корыстными интересами внутри экономической профессии и её отношениями с агентами государства. По сути, существует альянс между сциентизмом и этатизмом, и существуют самоукрепляющиеся стимулы, которые затрудняют разрыв этого альянса после его создания. В-четвертых, если не противостоять этому интеллектуальному положению, то экономическая наука не только станет бесполезной с точки зрения социального понимания, но также и экономисты станут потенциальными тиранами и разрушителями цивилизации.
Это эссе Хайека отправилось на корректировку и было повторно опубликовано в том самом журнале «Economica», который он помогал редактировать во время своей работы в Лондонской школе Экономики. Это очень странный характер для Нобелевской лекции, но послание Хайека было в значительной степени вне общего течения времени. Идея экономиста как социального инженера и экономики как науки, которая руководит инженерным делом, была тогда, и сейчас является доминирующей мыслью во всем политическом спектре. Эта перспектива формирует углубленное изучение экономики методологически и аналитически, но так было не всегда.
Где экономика свернула не туда
Преобразование классической политической экономии в экономическую науку и дальнейшее её перерастание в экономическую инженерию - тема недавно вышедшей интересной и важной книги Дэвида Коландера и Крейга Фридмана «Где экономика свернула не туда» [3].
Наука об экономике отличается от искусства политической экономии, и искусство политической экономии всегда должно начинаться с признания того, что мы все являемся естественно равными друг другу. Экономисты не имеют привилегированного статуса в демократическом процессе коллективного принятия решений. Множество ценностей должно быть взвешено и включено в наши обсуждения государственной политики. Искусство политической экономии должно практиковаться в соответствии с требованиями самоуправляющегося демократического общества. Подобно тому, как Адам Смит утверждал, что единственное различие между философом и уличным носильщиком было в уме философа, в наше время единственное различие между элитным академическим экономистом и обычным школьным учителем заключается в уме экономиста.
Мы равны друг другу в демократическом обществе и перед законом. Демократия путем обсуждения направлена на достижение консенсуса - соглашения, а не на раскрытие глубокой правды. Истина - это то, к чему стремится наука; требовать правды в политике - это путь к тирании. Это трудная таблетка, которую можно проглотить, когда в политическом дискурсе изобилует столько экономической бессмыслицы, но мы должны её проглотить, чтобы не стать тиранами для сограждан и разрушителями самой цивилизации, что раскрыла творческие силы свободных людей.
Элинор Остром суммировала проблему в «Управлении общим»:
Интеллектуальная ловушка, которая заставляет полагаться исключительно на модели для обеспечения основы для анализа политики, заключается в том, что учёные предполагают, что они являются всеведущими наблюдателями, способными понять основы того, как работают сложные динамические системы, создавая стилизованные описания некоторых аспектов этих систем. С ложной уверенностью в предполагаемом всеведении ученые чувствуют себя совершенно комфортно, обращаясь с предложениями к правительствам, которые рассматриваются в их моделях как обладающие всеми полномочиями силами, способными исправить недостатки, которые существуют во всех полевых условиях [4].
Искусство политической экономии
Как тогда мы должны практиковать экономику и политическую экономию, если мы всерьёз находим эту идею об искусстве политической экономии подходящей для самоуправляющегося демократического общества? Как мы должны относиться к «экспертам», которые управляют нашими согражданами вместо того, чтобы стремиться управлять вместе с ними? Консенсус после Второй мировой войны отверг ранний классический либерализм Адама Смита и Джона Стюарта Милля. Как пишут Коландер и Фридман:
В своей профессии Пол Самуэльсон, несомненно, стал одним из первых и наиболее влиятельных голосов, которым не терпелось отказаться от классического либерализма и заменить его научно обоснованной политикой.
Многие признают неоклассический синтез Самуэльсона как противоположность учениям Хайека и Милтона Фридмана. Но рассмотрим утверждение, приведенное на следующей странице в книге Коландера и Фридмана:
Чикаго, возможно, отставал на один или два шага от пионеров нового модернизма, но у них не было особых сомнений в отказе от классического либерального подхода. Вместо этого они сформулировали и приняли свою собственную концепцию экономической науки, которая выступала против ныне пропагандируемой.
Позиция Хайека как экономиста, которого правильно понимают как «изучающего цивилизацию», столь же чужда Чикаго, как и MIT (Массачусетский технологический институт, который ассоциируется с Самуэльсоном). Модернистская позиция должна рассматриваться как решительный разрыв с великой традицией политической экономии, инициированной шотландскими философами-моралистами XVIII-го века и британскими экономистами-политиками XIX-го века. Коландер и Фридман правильно определяют Фрэнка Найта и Джейкоба Вайнера как ключевых интеллектуальных лидеров старой чикагской школы в межвоенное время 1920-х и 1930-х годов. Они также утверждают, что:
Аспиранты и другие молодые экономисты [во всей профессии] приняли теорию и политику, основанную на науке, как единственную надежную основу. Однако, по крайней мере, в 1930-х годах только Чикаго и Лондонская школа экономики (где все ещё преподавали Хайек и Лайонел Роббинс) оказывали какое-либо подобие устойчивого сопротивления этому отказу от [классического либерализма] в эту послевоенную эпоху.
Классический либерализм
Отказ от классического либерализма будет только лишь распространяться в 1950-е и 1960-е годы. Чикагская школа экономики во главе с Милтоном Фридманом была иным зверем, нежели когда Фрэнк Найт был их ведущим интеллектуалом. Точка зрения Найта продолжилась внутри Школы политической экономии штата Вирджиния. Но этот подход, отстаиваемый Джеймсом Бьюкененом и Рональдом Коузом, столкнулся с препятствиями, которые, по мнению Коландера и Фридмана, преодолеть было невозможно. Общественный выбор, так же как и право с экономикой, будет трансформирован другими руками в направлении, отличном от классической либеральной методологии, взамен следуя послевоенному подходу Чикагской школы. Противодействие этому отказу было проигнорировано основным течением экономической науки. В результате пострадала как экономическая наука, так и искусство политической экономии.
Возможно, было бы полезно углубиться в Школу политической экономии штата Вирджиния (я должен добавить, что Университет Джорджа Мейсона остается последним оплотом этой школы внутри профессии). Позицию Бьюкенена можно обобщить двумя заявлениями, которые он часто делал. Во-первых, экономисты должны прекратить привычку давать экономические советы, как если бы они были доброжелательными деспотами. Во-вторых, при обсуждении вопросов государственной политики экономисты должны перенести анализ на уровень правил и не ограничивать обсуждение конкретными политиками в рамках этих правил. Это «конституционная перспектива» Бьюкенена, и это отражено в его уверенности в том, что экономисты никогда не могут выбирать конкретное распределение ресурсов, но всегда должны выбирать среди различных правил игры, которые будут порождать модель и обмена, и производства, и, следовательно, распределения.
Позиция Бьюкенена напрямую связана с работами Фрэнка Найта и Кнута Викселля, но он также часто подчеркивал работу своего коллеги из Университета Вирджинии, а также бывшего студента Найта — Ратледжа Виннинга. Когда Бьюкенен покинул Университет Вирджинии (UVA), он написал в письме Винингу:
Моё собственное беспокойство, которое вы выражаете не так прямо, как я, связано с шагом, предпринятым таким идеализированным профессиональным помощником, когда он сам решает предложить изменения в структуре, как будто он имеет прямую связь с Богом. Это то самое высокомерие, о котором я говорю и о котором, я думаю, Фрэнк Найт также волновался.
Это может удивить современного читателя, однако Бьюкенен выделяет в качестве примера экономиста, который нарушает эту «Найтовскую» строгость, именно Милтона Фридмана. Бьюкенен пишет:
Фридман думает и говорит так, будто указывает людям что они должны хотеть с точки зрения базовых ценностей, что совсем, как мне кажется, не его роль. Это высокомерное поведение, которое Найт никогда бы себе не позволил.
Бьюкенен признает, что очень трудно избежать попадания в эту ловушку, но затем приходит к выводу, что «мы, тем не менее, должны избегать этого там, где это возможно».
Так что же делать классически либеральным политическим экономистам? Когда Бьюкенен взял на себя руководство Центром исследований политической экономии Томаса Джефферсона в UVA, он заявил о своей цели, которая заключалась в том:
чтобы продолжать благородную традицию политической экономии, изучение которой и отличает “хорошее общество”. Политические экономисты подчеркивают технические экономические принципы, которые необходимо понимать, чтобы оценить альтернативные механизмы для содействия мирному сотрудничеству и производительной специализации среди свободных людей. Тем не менее, политэкономисты идут дальше и откровенно пытаются выявить философские проблемы, которые обязательно лежат в основе всех обсуждений соответствующих функций правительства и всех предлагаемых мер экономической политики. Они исследуют философские ценности на предмет соответствия между собой и идеалом человеческой свободы.
Я бы сказал, что это «программное заявление» полностью согласуется с классически либеральной методологией, которую Коландер и Фридман обсуждают в своей книге. Оно должно быть сопоставлено с законом экспертами, будь то справа, слева или в центре. «Программное заявление» - это обвинение в попытке рассматривать экономическую деятельность как предоставление технических знаний, которые позволяют эффективно и разумно использовать государственную политику для искоренения социальных проблем. Это не попытка игнорировать их или преуменьшить их значение, а скорее дисциплинировать то, как мы обсуждаем решения социальных проблем, и какую роль играют экономисты в свободном и демократическом обществе.
Заключение
Я надеюсь, что предоставил кое-что интересное для обсуждения роли экономистов в свободном и демократическом обществе. Экономика в руках её мастеров, таких как Хайек, является искусной экспертной критикой власти с помощью знаний и опыта. Хайек написал свой собственный проект «Злоупотребление разумом», в котором он следовал изречению Юма об использовании разума, чтобы свести на нет требования разума [ см. Дэвид Юм]. В своем эссе «Индивидуализм: истинный и ложный» Хайек утверждал, что суть системы Адама Смита состояла в том, чтобы стремиться найти социальную систему, в которой институты были бы настолько сильны, что плохие люди могли бы нанести наименьший вред, а не найти систему, в которой мог бы править хороший и мудрый человек. Чтобы разработать систему управления таким способом, Юм советовал нам сразу исходить из того, что все люди - мошенники, что представляется методологически мудрым для аналитической задачи.
Для нас не менее важно помнить, что хитрость бывает в разных формах, а именно в оппортунизме и высокомерии. Возможно, фатальная концепция представляет собой более общую проблему, чем просто отношение наших социалистических и интервенционистских коллег по экономике. Это может быть характерно для современного мышления. И противоядие может потребоваться, чтобы экономисты были убраны с пьедестала как спасители общества и первосвященники современного порядка. Они должны снова стать скромными философами социального порядка, ограниченные своим статусом как просто «изучающие цивилизацию» специалисты.
Автор перевода: Давид Казарян
Автор: Питер Джозеф Бёттке — профессор экономики и философии университета им. Джорджа Мейсона
Источники:
[1] Robert Skidelsky, John Maynard Keynes: 1883-1946: Economist, Philosopher, Statesman. Penguin Books, 2005.
[2] Available online at: The Pretence of Knowledge. Nobel Prize Lecture, Friedrich von Hayek, 1974.
[3] David Colander and Craig Freedman. Where Economics Went Wrong: Chicago’s Abandonment of Classical Liberalism. Princeton University Press, 2018.
[4] Elinor Ostrom. Governing the Commons. Cambridge University Press, 2015.
