Все герои 70-х из «московских повестей» Трифонова – буржуа, и именно это делало сами эти книги симпатичными для уставших от военного соцреализма читателей. При этом, буржуазность в 70-е могли позволить себе немногие; остальные об этом слышали, мечтали, и вот – стало можно (и модно) читать. Собственно, это и есть главный успех Трифонова, крайне удачно угадавшего конъюнктуру. Сдобренное «умолчаниями» и живыми, не картонными характерами, блюдо вышло не просто съедобным, но вкусным и аппетитно сервированным. Оно получило свой элитный ГОСТ и небольшие ресторанные тиражи.
В социалистической каморке папы Карлы сорвали нарисованный очаг, а за ним – не азиатская духовность театра «Ромэн», а европейский шеф-повар Трифонов готовит духовитый старомосковский обед на шесть бунюэлевых персон.
Салаты, однако, нужно разложить на составные части.
Настоящая буржуазность с антиквариатом, с командировками в Париж и заботами о телефонах на даче была недоступна низовому горожанину, но условно понятна по проекциям дореволюционной прозы.
Очевидно, что буржуазные зарисовки Трифонова гораздо сильнее повредили советской власти, чем нелегальные вычурные глыбы Солженицына. Действительно, Солженицын не рисовал никакой позитивной перспективы и, по сути, предлагал искривление очередной революции с жертвами и сопутствующими потерями. Трифонов же демонстрировал само наличие уютной буржуазности под ретушированной рекламой «Вчерашний мир – уже сегодня!» Конечно, убогого, конечно, вызывающе низменного, но такого желанного в своей убогой низменной элитарности.
При этом, персонажи Трифонова какие-то удивительно негосударственные. То есть, малогосударственные, ибо в СССР тотально государственно всё. Но у Трифонова речь не о советских чиновниках с набором известных (убогих, низменных) привилегий. А о каких-то гиперболических гуманитарных эфемеридах с пушистыми, яркими, но совершенно пустыми кометными хвостами: драматургах, историках, филологах, изредка, вишенкой на торте – биологах. Летели – вспыхнули – исчезли. Буквально: распались семьи, умерли люди. Осталась удобная ромашка «тут помню – тут не помню». Или так: хочу – помню, а не хочу – не помню.
Буржуазная контра – это не победа 70-х. Всё случилось ещё в 30-х, как во сне внутри сна. И этот сон разума Трифонов тоже активно щекочет своей ромашкой умолчаний. Теребит, тревожит в поисках «Что случилось?» Не находит – и потому никогда не ступит на территорию «Кто виноват?»
А может быть и так: он находит, что случилось, и поэтому не хочет ступать в круг виновных. Это вам не солженицынский лимб, знаете ли.
История семьи Трифоновых (в изложении самого Юрия и его двоюродного брата Георгия, писавшего под псевдонимом Михаил Дёмин) причудлива до степени Мирабо.
Отцы, то есть, родные братья, воплотили в жизнь зарождавшегося XX века все мыслимые и немыслимые пиратские начала века XVI, впрочем, характерные для казацкой голытьбы всех эпох. Здесь хватало всего: подстав, переодеваний, «узнаю брата Колю», грабежей и убийств, часть из которых голой правдой была бесстыже проявлена красной лампой революции. То, чего чурались и стыдились во все времена, вдруг на 70 лет получило не только защитную ауру легитимности, но и с гордостью вываливалось напоказ грудой сушёных скальпов. То есть, люди с удовольствием раздевались, демонстрируя бунтарские наколки, а потом выяснилось, что это не баня, а снимают фильм. В свете софитов короли остались голыми, вдобавок, выяснилось, что короновали их не для царского престола, а на зону.
Впрочем, всё это было ясно, в общем, с самого начала, уже в момент исторических свершений.
Перманентную революцию пытался осуществить Наполеон, и чем закончилось дело – помним. Маршалы-короли, все мультимиллионеры, устали от рискованных походов, захотели пожить заслуженной жизнью парижских буржуа, эдаких Филиппов Эгалите с Пале-Роялями. Десять-пятнадцать лет – предел что для гопника, что для революционера. Надо либо сходить со сцены, либо переводить коммунизм в нэп и начинать строить элитные буржуазные риверсайд-кварталы.
И в жизни Трифоновых-отцов это тоже было, и закончилось ещё до появления Трифоновых-детей. Между отцами разница в возрасте была 3 года, между детьми год, - итого четыре, и все четверо были писателями. Примерно так же каждая строка биографии отцов и детей требует тщательной проверки на абсурдность, поскольку сочинялась помногу раз в соответствии с текущим моментом. (Так как писали все и на женской половине, то вообще туши свет.)
И до такой степени эти профессиональные сочинители всё запутали, что распутать уже не представляется возможным. Иногда вообще не понятно, о ком из четверых идёт речь: это калька подлогов, уголовки, понтов и советского гопстопного фарта. Относительно отцов это не было понятно даже сыновьям (те мимикрировали один под другого, менялись именами, ролями, местами, паспортами и возрастами), чего уж говорить о нас, роющихся в тогдашнем окаменевшем говне. Понятно только, что революция = переворот. Из таких кувырков биографии (а, может, и жизни) советских выдвиженцев и состоят. Однако некоторые странные маркёры выжили и трепещут, как исполины под водами Потопа.
Странно, например, что большевик с заслугами аж с 1903 года женился на потомственной меньшевичке без соблюдения минимальных мер политической гигиены – когда с меньшевиками было, вроде бы, покончено и сдано в архив. Странно, что большевика в 1938 казнили (а его брат умер от страха, что для боевого комдива тоже странно), а дочь меньшевички нет. Более того, бабушку Юрия Трифонова, бывшую меньшевичкой, так сказать, совсем «от сохи» вовсе не тронули.
Странна судьба Георгия, двоюродного брата Юрия. Вот его пунктир (из Википедии):
Георгий Евгеньевич Трифонов (1926 – 1984) родился в семье комдива Евгения Трифонова. По другим сведениям, родился в Финляндии. Якобы учился живописи у К. Юона, Д. Моора и Г. Ряжского. В 1942 осуждён к двум годам лагерей для несовершеннолетних, послан на фронт, а после демобилизации учился в художественном институте. Когда стала известной его предыдущая жизнь, он, чтобы избежать ареста, скрылся в преступном мире. До ареста в 1947 он вором ездил по железным дорогам, совершил и убийство. Осуждённый на шесть лет, он и в лагерях жил как «блатной». В 1953—1956 был в ссылке в Сибири. Начал писать стихи в 1956, в 1959 стал членом СП СССР, переселился в Москву и в 1962 — 1964 посещал Литинститут. В СССР опубликованы четыре сборника его стихов и один сборник прозы. В 1968 он использовал поездку в Париж к родственнице, чтобы эмигрировать.
Вот так: интеллигентный мальчик – художник – зек-малолетка – фронтовик – арт-студент – грабитель – убийца – «блатной» – ссыльный – поэт – член СП – лит-студент – прозаик – эмигрант... Точка в Париже.
Так сходу и не скажешь, в чём именно проблема. Вроде бы ни в чём (советские – они такие: «туда ехали – за ними гнались, оттуда едут – за ними гонятся, какая интересная у людей жизнь»), а вроде бы во всём. Биография, если говорить словами Олеши, какая-то суставчатая. Человек по ней движется тягостным ревматизмом.
Но у меня только один вопрос: а всех выпускали во Францию, к каким-то дальним родственникам (по родной матери, которая казака-комдива послала к чёрту)? Или нужно было умудриться насобирать такой багаж?
А вот немного о других родственниках Юрия Трифонова (из Википедии).
Он воспитывался бабушкой, Татьяной Александровной Лурье (урожд. Словатинской, 1879—1957), в молодости — профессиональной революционеркой, участницей Гражданской войны; дед — меньшевик-подпольщик Абрам Лурье (1875—1920); его брат — Арон Лурия, публицист, один из организаторов социал-демократического «Рабочего знамени» (расстрелян большевиками); двоюродный брат — советский политический деятель Арон Сольц (сгноили в психушке в 1945).
Может показаться, что всё семейство Трифонова – это язва, огромная навозная куча. Но нет, это азиатскими темпами возводилось новое здание европейской социал-демократии, с мощными лифтами, своей аристократией, иерархией и т. п., куда понимающие стремились устроиться на любые позиции, пока ещё можно было заявиться с минимумом рекомендаций.
Без странностей не обошлось и в биографии Юрия Трифонова (приведённый выше свальный большевистско-меньшевистский грех – это ерунда, да и Словатинская после гибели мужа начала жить с комбригом). Родившийся раньше кузена на год, на фронт он не попал (а тот попал). Вместо фронта (в 1944 ему 19 лет) он, сын врага народа, поступает в Литинститут. При том положении, которое имел в СССР совпис это даже не странность – фантастика.
Кто такой студент Литинститута? Если не конченый дурак, то – будущий член Союза писателей, офицер привилегированного ордена советской номенклатуры, которая и сама была кастой высших. Это положение в обществе, большие деньги, а при хорошем поведении – бонусы (помним, Париж и т. п.)
Вообще говоря, Юрия Трифонова в Литинститут не должны были брать никак – писать он не умел. Из Литинститута его предлагалось отчислить – до такой степени всё было скверно. Но вступился единственный человек. Единственный, но Федин. Крупный совпис, с прямым доступом на самый верх политической самозванщины. И тут такая ещё странность: а зачем генералу Федину подмастерье Трифонов?
Понравился (в хорошем смысле)? Узрел будущего мастера, коллегу по цеху?
И – советское чудо! Дипломной работой Трифонов пишет сингл повесть «Студенты», которая вмиг взлетает в топ всех мыслимых чартов. Наглости юного прощелыги нет границ. Он ставит условия самому Твардовскому с его вонючим «Новым Миром», посылает вжо выделенного ему редактора, заявляя, что работает с лучшими, и нам вашего не надь. Вместо того, чтобы ответно послать засранца, скажем, в «Звезду», «Новый Мир» идёт на все условия, а повесть сразу получает Сталинскую премию (легенда гласит, что доказали самому Сталину, вероятно, враньё), а автор – славу, почёт, часть денег и целую жену – солистку Большого.
Только вот в чём штука. Повесть дрянь. Это было видно сразу, так сказать, ещё при жизни вождя. Трифонов её не любил, называл не своей, морщился, когда спрашивали. На одном экземпляре книги так и оставил: «Это писал не я».
После успеха последовал провал на полтора десятка лет.
Вероятно, «Студентов» и написал Федин, по крайней мере, «в пополаме», то есть, придумал идею, одолжил весь набор штампов, коими был богат, – сам и продвигал. Повесть-то на 100% клишированная, так что главное – чёткий маркетинг. Тогда Федин был на грани ареста, четырём верхним совписам шили шпионаж в пользу разных стран (ещё Эренбург, Толстой и креатура Фадеева Павленко). Федину не посчастливилось (или наоборот, посчастливилось – в таких случаях до конца не ясно) в молодости жить в Германии, а в советское время его отпускали туда лечиться. Так что послевоенный период жизни Федина был на лезвии, а жить как-то надо. И жить надо по высшему разряду.
Публиковать от своего имени такую, в общем, ерунду – неловко, да и завернуть могут – будешь без денег и с позором. А тут безотказный ученик, на грани исключения. Сын врага народа, сам на кончике ножа, болтать лишнего не станет. Самому себе пробивать Сталинскую премию – это одно, а молодому таланту «авансом» – совсем другое. Такая халтурка. Думаю, вполне распространённая, типа, «Ильф и Петров». Только Трифонов потом пробился и всю жизнь отплёвывался, а другие нет.
[Советское чудо Трифонова кого-то явно напоминает. Конечно, взлёт Солженицына. Только цепочка ещё круче. Я далёк от мысли сравнивать «Студентов» и «Один день...» но возгонка от зека до генсека очень похожи. В обоих случаях Твардовский, «Новый мир», тщательное редактирование, авторское гоношение, личное рассмотрение кандидата на самом верху...]
Успех в конце 1960-х обрушился на буржуазно жившего и мыслящего Трифонова огромной волной догнавшего его времени. На гребне её он мастерски сумел просерфить следующие лет 15.
Герой главной книги «Дом на набережной» Вадим Глебов именно так и живёт. Потомок мелких буржуа второго-третьего поколения, он вместе со временем теряет всё, что мог иметь как наследник прав состояния своего класса. Но его одноклассниками становятся наследники самозванцев из Дома. Победить их в открытой борьбе немыслимо. Глебов их – по совету своего отца – переживает, словно пережёвывает, хладнокровно, расчётливо, умно. Год за годом, человека за человеком. Подрезает своего научного руководителя, первостатейного, влиятельнейшего шарлатана и убийцу, переваривает его неврастеничку дочь, перегоняет, мелкими шажками подрезая на поворотах другого школьного приятеля, всю жизнь жившего постыдными заслугами выдвиженцев-отчимов. В 70-е Глебов – интеллигентный «господин из Парижа», охотящийся за антиквариатом. То есть тот же, кем был бы безо всякой революции. А приятель, тот самый, сын дворянки и пасынок революционеров – грузчиком при мебельной помойке.
То есть показано, как человек забирает себе своё. Без суеты. Но методично и безвозвратно, - ничего не пропуская, включая столик с медальонами под стулья красного дерева.
Мораль? А какая мораль? Разве такая парижская моралите. Салют от Флобера. И от Тургенева фейерверк. А то кричат: две империи, пять республик!..
– Павлины, говоришь...
– О! Хорошо, что напомнил. "Павлины".
Просто нет в 70-х ни дворян, ни революционеров, нигде в мире нет. Вымерли динозаврами. Да здравствует дивный старый мир!
Из биографии Трифонова и его книг (об отце, о Гражданской) может сложиться впечатление, что большевистское влияние должно было преобладать. На самом деле, когда он родился, революция и во всей-то стране уже закончилась, а уж в семье Трифоновых женитьбой на Лурье и подавно. Мальчик воспитывался в элитной буржуазной среде: в образцовом доме, с правильными знакомствами, уважительным отношением школьной администрации. Тем более, с арестом родителей, бабушкино воспитание лишь укрепило тягу к буржуазности. Литинститут, откос от армии работой на литерном заводе – это всё её, революционерки (меньшевички) Словатинской, лично знавшей Сталина (а кто не знал – все знали).
Словатинская (её посвящала сама Стасова) была, конечно, одним из незримых столпов советского истеблишмента. 16 лет через неё проходили все бумаги ЦК. Считается, что её секретарская должность была чисто технической. Но забывают, что генсекретарская должность Сталина тоже вроде бы была технической... Поднять на неё руку было просто немыслимо. В годы репрессий была понижена в должности, но не в статусе (статусы выдавали в Европе). Биография её, конечно, изобилует чудесами, нуждающимися в строгом фильтре, того же типа, как применяется ко всем С-Д.
Ох, уж этот трифоновский Париж, мера успеха советского буржуа. Трифонов сам – и все его успешные буржуазные персонажи-интеллектуалы в Париже регулярными наездами. (А ненавидимый трифоновским кругом госчиновник-карьерист из повести «Старик» бьётся за парилку в Мексике, да и туда не попадает по тяжкой болезни).
Париж – тоже, конечно, от меньшевиков. Разница между большевиками и меньшевиками не только в буржуазности. Вспомним, что социалистические движения в Европе создавались как средство подавления конкурентов. И не политических, а прежде всего промышленных. В России РСДРП появилась (с расколом уже в момент создания) на пике нефтяной войны между британской «Роял Датч» и французскими инвесторами, зашедшими в кластер Баку – Батуми в рамках режима наибольшего благоприятствования после заключения франко-русского союза. Британия использовала группу большевиков по схеме «кому поджечь – кому потушить». В Баку работало 4000 меньшевиков и только 300 большевиков. С заключением англо-русского договора 1907 размылась и разница между Бэ и Мэ. Денежное дело из рук уплыло, оставив только пену религиозной брехни.
Многие удивляются, как успешно меньшевики продвигались в карьере. Один из персонажей этой статьи, Сольц, орал на Вышинского, мол, кто мы, большевики, и кто ты, гад. Чего взять с сумасшедшего (его так и диагностировали). Там разницы-то и не было, особенно после ленинской контрреволюции 1921, а особенно после сталинской. Дело-то сделано, чего дурака валять?
Власть-то в стране большевистской толком никогда и не была. Власть была советской. А Советы состояли из кого? Большевики там с середины 20-х сидели номинальные, перекрасившиеся по моде. В творческих союзах, включая Академию Наук меньшевики (по духу, а не по букве) преобладали вообще всегда. Меньшевики-интернационалисты. С мощными европейскими связями. Многих нежно, по праву первородства, опекала Франция.
Кстати, а откуда известно, что Трифоновы-отцы в 1903 – 4 стали именно большевиками? Каково это 15-летнему казачку разобраться в тонкостях лондонских котоводов? Приписали это, конечно, позднее.
А дело их, меньшевистское, потихоньку жило-поживало, да и победило. Потихоньку и все зажили в буржуазном мире. За что Трифоновы, в общем, получается, и боролись.
