Литжурнал Русского Динозавра

I В городе Коменвиль, не блещущем чистотой, ни торговой бойкостью, ни всем тем, что являет раздражающий, угловатый блеск больших или же живущих лихорадочно городов, поселился ради тишины и покоя учёный Эгмонд Дрэп. Здесь лет пятнадцать назад начал он писать двухтомное учёное исследование. Идея этого сочинения овладела им, когда он был ещё студентом. Дрэп вёл полунищенскую жизнь, отказывал себе во многом, так как не имел состояния; его случайный заработок выражался маленькими цифрами гонорара за...

Когда именно в квартире появилась Эта женщина, Дима так и не понял. Или не помнил. Что, в общем-то, одно и то же. Она возникла из ниоткуда, и непонятно было, из какого ведомства она пришла. Она носила особый значок социального работника на лацкане пиджака из грубой шерсти. Сухое уверенное лицо, светлые волосы — натуральная блондинка. Диме даже казалось, что она сестра-близняшка Розамунд Пайк из фильма «Исчезнувшая». Ей можно было дать лет сорок, не больше, а может, и больше, но не меньше, и нельзя было сказать, что она стареет...

Молодой царь только что вступил на царство. Пять недель он не переставая работал так, как работают цари, выслушивая доклады, подписывая бумаги, принимая послов и представляющихся сановников и делая смотры войскам. И он устал и, как измученный в жару путешественник жаждет воды и отдохновения, жаждал хоть одного дня без представлений, речей, смотров, хоть нескольких часов свободы и простой человеческой жизни, которые он мог бы прожить для себя с молодой красавицей, умной женой, с которой он обвенчался только месяц тому назад...

Я стою за барной стойкой плоскопламенного цветастого заведения и пытаюсь чем-нибудь занять свою скуку. Коллеги о чём-то пиздят в стороне или рядом со мной, а я их особо не слушаю и не вникаю в их разговоры. Играю в шахматы на телефоне, читаю ЖЗЛ Бориса Рыжего. Скорее всего, я ненадолго, так что не надо, чтобы ко мне кто-то здесь привыкал. Лишь одно удивляет в этом месте, и имя ей Евгения. Волосы цвета Проклятия, похожа на русый туман, сошедший с моего старого стиха, прочитанного бомжу на скамейке...

Ночью я не сплю. Смотрю в потолок и пытаюсь найти на нём самое тёмное место. Просто черноту без ряби. Но перед глазами всегда мелькают какие-то кляксы, бледные вспышки, и я уже отчаялась увидеть по-настоящему чёрный цвет. Идеально чёрный, какой бывает, когда в августовскую жаркую ночь выглядываешь в окно и ждёшь, когда наконец приедет милиция и обнаружит труп отчима и кровь на моей футболке с Микки Маусом. Но это было так давно. Четырнадцать лет назад. А сейчас... Ночью я не сплю. Я бы почитала, но соседи по палате не любят, когда включают свет...

I Иван Иванович Завидонский, чиновник очень усердный, служил постоянно в столице, где родился и вырос. Родители его давно умерли. Близких родственников у него не было. С дальними виделся он редко и крохотно. Друзей и приятелей постоянных он себе не завёл. Перевалило уже ему за тридцать пять лет, а он всё ещё жил холостяком. Снимал комнату у хозяйки, — нынче здесь, а на следующий год в другом месте. Жизнь Ивана Ивановича проходила скучно и однообразно. Видя это, его случайные приятели порою говорили...

Schere schlägt Papier, Papier schlägt Stein. 1 — Всех в мешок, — приговаривал Сашка. Котята не сопротивлялись: слишком мягкие когти, слишком слабые лапки, и глаза ещё не открылись. — Всех в мешок… Кривые глаза, нарисованные чёрной краской из баллончика, смотрели на него с облупившейся стены старого медпункта. Сашкин батя говорил, что эту хибару давно надо было снести, выкорчевать старые тополя с акацией, сделать что-нибудь полезное для людей. Но батя только болтать был горазд, как и все в Солнцеборе...

1. Одна Толковая Идея Если вы живёте в кошмарном, сизом гробограде (как живу я), рано или поздно случится три вещи: вы займётесь сексом с кем-нибудь, вы начнёте пить и вам придёт в голову одна толковая идея. Вам подумается: «А почему бы не прошить насквозь это стеклобетонное чудовище? Да, bratan, я больше всего на свете хочу засунуть свою косматую голову в пасть Проспекта Ветеранов, положить жилистую шею прямо на зубы высоток из стекла, и дальше — мои широкие плечи пролезут вперёд, в глотке Ленинского...

В тёмные окна стучали крупные дождевые капли. Это был один из тех противных дачных дождей, которые обыкновенно, раз начавшись, тянутся долго, по неделям, пока озябнувший дачник, привыкнув, не погружается в совершенную апатию. Было холодно, чувствовалась резкая, неприятная сырость. Тёща присяжного поверенного Квашина и его жена, Надежда Филипповна, одетые в ватерпруфы и шали, сидели в столовой за обеденным столом. На лице старухи было написано, что она, слава богу, сыта, одета, здорова, выдала единственную...

Пришлось бить себя ногой об ногу, чтобы не замёрзнуть. Падал снег. Он покрыл все тротуары, но таял на одежде. До вечера было ещё далеко, но уже смеркалось. Или рассвет прошёл незаметно. В такие дни фонари не выключают. Женя снова опоздал. Когда он пришёл, Дима ничего не сказал. Лишь протянул руку. — Давно меня ждёшь? — С того времени, как договорились… — сказал Дима. Челюсть сводило. — П-шли. Женя посмотрел на часы, прошло сорок минут. — Ты замёрз, но это того стоит! Я не с пустыми руками. И да, я нашёл то, что ему точно поднимет настроение...

Электричка на Невьянск противно взвизгнула и остановилась. За грязными окнами летние солнечные блики метались по толпящимся елям и соснам. Николай беззвучно зевнул, прикрыв рот кулаком, почесал чёрную курчавую бороду, поднял с пола тёмно-синий рюкзак, в котором лежали паспорт, удостоверение, ключи и кошелёк, и обернулся, чтобы проверить, есть ли толкучка у дверей. Вытянувшаяся от стирок белая футболка и тонкие песочные брюки — идеальная одежда для такой жары. Но Николаю надоело сидеть в душном вагоне среди пенсионеров, хотелось на воздух...

Для разговора Сукачёв выбрал самое неудобное место: нас толкали, нам наступали на ноги, потому что встретились мы с Сукачёвым на скрещении двух главных улиц… Всё-таки Сукачёв ухитрился рассказать свою историю до конца. Я, впрочем, того мнения, что наша встреча именно на улице — к лучшему: будь это в закрытом помещении — Сукачёв плакал бы как ребёнок. Сукачёв уцепился за пуговицу моего пиджака, как тонущий матрос за обломок реи, и начал рассказывать так: * * * Видите ли, я имею некоторые дела с Будапештом и рано или поздно собирался даже туда съездить...