Эпистола Бауманца, заблудившегося во времени

АННОТАЦИЯ СССР, середина 80-х, КГБ готовит разведчиков нелегалов, все готовят разведчиков нелегалов, и они и мы, причем пачками. Диссидентов высылают из СССР, и тоже пачками. Диссиденты - писатели и поэты, художники и артисты, как говорили в те годы творческая интеллигенция, оседают они преимущественно в Европе и США. В недрах КГБ рождается идея, отправлять на запад разведчиков под видом диссидентов, в том числе диссидентов-писателей. Но где найти-таких, таких нет, ведь все диссиденты ненавидят Советский Союз. Если нет готовых, значит надо вырастить своего, чего проще, найти подходящего человека и научить писать. Сказано сделано и засучив рукава, КГБ принимается за дело. Держа в уме создание интернета в ближайшем будущем и соответственно просчитав возможность, «раскрутки» через электронные гаджеты и социальные сети, просчитав и спрогнозировав литературные вкусы читающей публики недалекого будущего, агента обучают и натаскивают соответствующему «литературному» языку. Литературной формой становиться реферативный стиль рассказа, максимально приближенного к разговорной речи. Из-за всеобщего широкого доступа к информации описание природы, памятников, достопримечательностей и прочих научно познавательных вещей, - вторично. Правдивость повествования достигается за счет реальности объективных сведений, например географических названий. Рабочее название нового, искусственно – создаваемого, литературного стиля - «застрявший в лимбе». КГБ находят обычного без особых талантов мальчика и прививают ему литературный вкус, уча излагать на бумаге, то, что он произносит вслух, то, что он думает. Учат формулировать, коротко, саму суть и без подробностей как в «лимбе». Из него делают диссидента-писателя. В рамках будущей легенды, КГБ не препятствует, а поощряет, его дружбу с гражданином Израиля, прощает ему увлечение валютой и тесные контакты с гражданами капиталистических государств на Арбате, разрешают «катать» - играть в карты на деньги. КГБ закрывает глаза на его походы по валютным барам и ресторанам. Алкоголь, наркотики, как следствие родной дом диссидента писателя – «психушка», затем эмиграция — вот путь по которому предстоит пройти мальчику по окончанию МВТУ, а пока идут «тренировки». И мальчик не подводит, мальчик старается, мальчику нравиться! Хорошо оканчивает институт, тренируется - пишет на спец занятиях как «замерзший в лимбе», с блеском проходит ПФЛ-тестирование на профпригодность и мандатная комиссия, рекомендует его для работы в КГБ, задав всего один вопрос… Но не сложилось, на дворе 1991 год развалился СССР и диссидентов не стало, диссиденты не актуальны без коммунистов, вот жил бы мальчик в Китае тогда другое дело, тогда бы все срослось, там коммунисты и по сей день правят, а так пришлось отправить мальчика на скорую руку, в один конец, по типу презерватива который пользуют единожды. ВЕРБОВКА - ЖИЗНЬ ВТОРАЯ    четыре Родины-четыре жизни Это ни в коем случае не мемуары! Все события и люди, участвующие в эпистоле, родились и жили в воображении автора, прошу, не смейтесь, и являются плодом его фантазии. Это приключения! Попытка подражания, как теперь говорят, реплика, в стиле классиков западной приключенческой литературы XIX века, эпистола, написанная от первого лица.    ВСТУПЛЕНИЕ Меня часто спрашивают, теперь это все хотят знать – что для тебя Родина? Всегда отвечаю: Родина для меня – это Путин – ПАПА! Ведь это он вытащил огромную страну из дерьма. При этом обычно собеседник презрительно морщит нос, называя меня конъюнктурщиком и лицемером. Я же всегда объясняю, что в своей жизни имел четыре абсолютно разных родины. Первая – коммунистическая империя Брежнева–Андропова (третий был настолько ничтожен, что не хочу называть его имени и ставить в один ряд с этими людьми). Вторая Родина – перестроечная, дурачка Горбачёва. Третья – жалкая, воровская, не уважающая себя Родина алкоголика Ельцина. И наконец, Родина четвертая – нынешняя, возрождающаяся, как птица Феникс из пепла, хотя и некоммунистическая, но, безусловно, империя, пока еще юная империя. Папина империя!

ПЕРЕСТРОЙКА ОКОНЧАНИЕ Услыхав про свободные путевки, наши друзья, не думая долго, тут же согласились, и через день мы тряслись в поезде, который поздно вечером вышел из пункта А – Москвы в пункт Б – Барановичи! В нашем вагоне не специально, а случайно оказались еще три студентки МВТУ, ехавшие в тот же дом отдыха. Приехав в Барановичи, на станции, мы все вместе пересели на автобус и через полчаса уже заселялись в номера. Дело шло к вечеру, и, сходив на ужин, где встретили еще троих пацанов с нашего курса, уже полноценной компанией мы пошли на дискотеку. Весь дом отдыха, как всегда на зимних каникулах, был заселен студентами из разных вузов. География была обширной. Но в основном московские и минские студенты и студентки. На дискотеке к нам прибились еще несколько студенток из московского иняза. Наши три бауманки учились на факультете приборостроения, который в те времена считался в МВТУ самым престижным, причем одна из трех подружек была настоящий КМС, причем по дзюдо, представляете себе, уже в те годы в МВТУ практиковали этот вид спорта! Теперь вы можете себе представить прозорливость и гениальность этого учебного заведения, способного предвидеть и предвосхищать события на годы вперед.  «Покажи приемчик, покажи приемчик», – пытался клеить ее поддатый Коля. Ну она и показала бросок через бедро. Все б ничего, да не удержала она Колю, не подстраховала, бедолагу, тяжеловат друг наш для нее оказался, другая весовая категория, а пол бетонный, мы как раз вышли покурить на улицу. Ну Коля и плюхнулся на пол, как мешок с фекалиями, упал смачно, со всего размаху, приложившись спиной к бетонному полу. Спина болела долгие полгода! Но все это мелочи, вы же понимаете. Этой компанией мы и проводили веселое время зимних каникул, днем ездили, гуляли по Барановичам, по вечерам дискотека, белорусское пиво и песни до утра под гитару. Коля с удовольствием солировал, мог по несколько часов горланить, по-моему, самое подходящее слово, песни Владимира Семеновича. В общем, это были веселые каникулы, которые плавно перетекли в не менее веселую практику. После окончания каникул начинался восьмой семестр четвертого курса. Начинался он с практики. Половина студентов из наших двух групп сварки оставались в Москве и практику проходили на кафедре сварки в МВТУ, а половина под присмотром двух заслуженных доцентов с нашей кафедры отправились в Ленинград. Естественно, что на практику мы четверо поехали в Ленинград! Практика была в каком-то НИИ, вся прелесть которого заключалась в том, что находился он в городе Ленинграде, так в ту пору назывался этот многострадальный во всех смыслах худого слова нынешний Санкт-Петербург. Почему многострадальный? А какой же еще? Питер, построенный Петром на костях крепостных, четырежды переименовывался, миллионы умерших от голода в блокаду, город, в который Петр только что не силой заставлял заселяться московское дворянство и купечество, хотя царский указ разве ж это не сила? И вообще, основал, заложил Петр этот город на землях, которые в тот момент еще не принадлежали Российской империи и стали ее частью лет через двадцать, по итогам Северной войны. Так же теперь поступает и Папа, благо пример есть с кого брать. А он и берет, и не скрывает, и не стесняется! А чего стесняться? Где бы была сейчас Российская империя, если бы Петр не прорубил окно в Европу? Где бы была Россия, если бы не Папа? Если бы не Папа, если бы он не последовал примеру Петра и не отвоевывал и не возвращал бы российские земли! Практика в славном городе Ленинграде должна была продлиться месяц, и приключения начались еще в поезде. В том самом знаменитом Москва–Ленинград, отходившем с Ленинградского вокзала в 23 часа 59 минут.

ПЕРЕСТРОЙКА ЧАСТЬ 6 Еще с одним моим другом, Ромой, мы были знакомы с первого курса, поскольку учились на одном потоке, и даже специальность была одна и та же – сварка, просто он учился в другой группе. На потоке было две группы сварки. Соответственно, встречались мы на лекциях, а семинары были у нас по раздельности. Близко начали общаться с четвертого курса, когда однажды после окончания седьмого семестра мы случайно встретились в поликлинике МВТУ, где мы, кажется, сдавали кровь. За это полагался вкусный и обильный обед. Экзамены мы сдали, впереди две недели каникул, лафа и кайф одним словом!  – Поехали в дом отдыха, – предложил Романыч, когда мы сдали кровь и поедали обед с огромным куском мяса в столовой.  – Поехали, а путевки дорогие? И куда ехать? – спросил я.  – Путевка семьдесят рублей, ехать в Барановичи, Белоруссия, – сказал он.  – Круто, только двоим скучно, давай еще кого-нибудь возьмем с собой, – предложил я. Сказано – сделано, и, доев обед, мы пробежались по кафедре в надежде кого-нибудь найти. Встретили двоих – Садка и Соболя. Садок – Дима Сатовский из моей группы, тот самый принц. Был он на два года старше меня, поскольку поступал в МВТУ после техникума. Мы с ним часто кентовались. Ходили в «шайбу», был такой в те годы кабак на Таганке, занимались боксом (в МВТУ на спортивной кафедре была секция бокса) и даже устраивали у него дома пивные дни. Моя мама, будучи в очередной экспедиции где-то на реке Урал, той самой в которой потонул Чапай, присылала мне воблу. Времена были голодные, и она меня подкармливала, находясь в экспедиции: тушенка, черная икра – паюсная, ну и вобла – свежая, жирная, а вкусная – аж жуть. Когда у меня появлялась вобла, мы бросали занятия, покупали пиво и ехали к Садку домой. Весь день пили пиво с воблой, а вечером, когда приходил его отец (он был директором крупного НИИ), садились втроем играть в преферанс, ночевать я оставался у него. Однажды с утра после одного из таких пивных дней, что называется, «а поутру они проснулись» и забив на институт, мы решили похмелиться. Денег, как всегда, не было, и мой друг попытался занять денег у сестренки. Его сестренка, белокурое с голубыми глазами божье создание (они близняшки с Садком), работала в ту пору секретаршей в МИДе.  – Дай червонец, – попросил ее Садок. Мы с утра сидели на кухне и докуривали вчерашние бычки, бычки воняли никотином и воблой, мы их выковыривали из мусорки, куда его мама, уходя рано утром вместе с отцом на работу, выкинула наши вечерние пепельницы.  – Нету у меня, – рявкнуло божье создание.  – Ну дай пять, – поняв, что обнаглел, тут же исправился мой друг, но уже было поздно.  – Хватит пьянствовать, езжайте в институт, – понесло его сеструху.  – Ну дай хоть трешку, – взмолился Садок.  – Трешка вам не поможет, – прорычала она, презрительно смерив нас взглядом с ног до головы, выходя за дверь. Она ушла, но мы недолго горевали.  – Слушай, она же бражку поставила, – вспомнил мой друг. Дело было в декабре, на носу Новый год, и его сестра поставила брагу. Брагу не простую, а клубничную. Купила клубники на рынке и поставила у себя в комнате около батареи десять трехлитровых банок. Так они рядком и стояли, когда мы заглянули в ее комнату. Ну что еще сказать? Этот вкус я вспоминал через много-много лет, в своей четвертой жизни на Майорке, когда жарким майоркинским летом запивал обед из щупальцев осьминога сладеньким розовым, несильно газированным, но очень холодным итальянским «Ламбруско». Второй наш компаньон – Соболь, Николай Соболевский – учился в одной группе с Ромой и тоже был старше нас. Поступил в МВТУ он после армии. Служил Коля в Афгане, стрелок-радист на БМД. Николай лабал на гитаре. Прекрасно исполнял песни Высоцкого, виртуозно копируя его голос. Владимира Семеновича Коля просто обожал, собственно, как и мы все. Многие пели и поют песни Высоцкого. Исполняют их даже по телевизору разнообразные актеры, но, на мой вкус, никто и никогда не исполнял песен Высоцкого лучше, чем Коля Соболь. Во всяком случае, из того, что я слышал. Ну если только, может, Лепс да Гарик Сукачев могут с ним потягаться.

ПЕРЕСТРОЙКА ЧАСТЬ 5 Один умный человек сказал: «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее». Другие умные люди, переиначив его слова, но сохранив их смысл, говаривали: «Карп, поднявшись вверх по водопаду, становится Драконом… но трудна дорога вверх и велика награда. Пусть его путь и долог, и тернист, его награда ждет его в конце. И карп, поднявшись вверх по водопаду, вдруг покрывается драконьей чешуей. Он сам смог изменить свою природу, в пути к вершине он прошел огонь и воду…» Студент-бауманец – как та рыба карп из японской легенды, которая, подымаясь вверх по водопаду, становится драконом, так и студент МВТУ, защищая ДЗ, сдавая зачеты и экзамены беспрерывно в течение всех шести лет обучения, превращается в инженера. Жизнь вообще так устроена, каждый из нас сам выбирает свой путь, «кто-то смиренно ждет и молится о чуде. А кто-то с места встал, собрался в путь, хоть знает: нелегко в дороге будет…» Ох, что-то меня потянуло на цитаты, это все дождь за окном виноват и как всегда разболевшийся в непогоду шрам на левом колене. Трудно будет всегда, путь всегда труден. Ведь все-таки не зря у осетин главный святой – это святой Георгий, покровитель путников. В конце концов, мы все путники на этом свете, если смотреть на вопрос широко и философски. Но мы отвлеклись. Зная ее строгое отношение к студентам, беседуя с ней, дядя решил пошутить и попросил ее относиться ко мне с особой строгостью! Конечно же, он шутил, ибо куда уж было строже, но, как человек, у которого чувство юмора отсутствовало напрочь, что вообще-то очень необычно для осетина вообще и для нашей фамилии в частности, сказал он это как-то так, что она приняла его просьбу за чистую монету, что я и почувствовал на себе с первого же домашнего задания. Это материнское внимание никуда не делось и в течение следующих трех лет обучения, вплоть до самого окончания курса матанализа, в конце которого мы сдали государственный экзамен. Ну что сказать? Строже, оказалось, есть куда. Я стал для нее одной из самых любимых жертв. Все за неправильно решенный пример решали по два штрафных на месте и только потом допускались к пересдаче ДЗ, это такая фишка у нее была, ноу-хау, мать его!.. Мне выдавалось десять! Реально – это истинная правда, истина, а не фигура речи или шутка! Десять примеров! Она не просто учила меня, как всех других студентов, и даже не просто строже относилась ко мне, с пристрастием проверяя мои ДЗ или принимая их защиту, нет, заставляя меня заниматься математическим анализом, она наслаждалась, как истинный гурман наслаждается не просто любимым блюдом, но званым ужином из четырех основных блюд с десертом, аперитивом и дижестивом в пафосном ресторане, шеф-повар которого имеет три звезды Мишлен. Сначала я злился, потом привык, а потом просто выучил матанализ, что и доказал ей на государственном экзамене, сдав его на отлично. Тогда же первый раз за три года я увидел ее улыбку. Она улыбалась мне, видимо заслужил. Вообще эта женщина производила на меня и моих однокурсников неизгладимый эффект. Однажды на втором году обучения, заходя в аудиторию вместе со мной и двумя моими согруппниками для очередной защиты очередного домашнего задания, Императрица споткнулась о порожек аудитории, и с ее ноги слетела изящная туфелька на высоком каблуке. Ходила она исключительно на шпильках! Как коршун, охотясь за добычей, падает камнем с небес на землю, так и мы втроем бросились вперед, желая завладеть ее туфлей и надеть на ножку королеве. Повезло моему другу, его звали Дима Сатовский, в простонародье Садок, он успел первым схватить туфельку и, встав на одно колено, надел ее на точеную ножку, протянутую ему Ниной Трофимовной, ножку Терпсихоры. Этот проказник Пушкин, как, кстати, и ваш покорный слуга, был большой ценитель женских ножек, чего и не скрывал в своих произведениях, перечитайте Онегина, кто не знает. Сцена была один в один как из фильма про Золушку и хрустальную туфельку.

ПЕРЕСТРОЙКА ЧАСТЬ 4 Особняком стоял еще один предмет – матанализ, с которым я имел проблемы, но исключительно благодаря моему дяде, родному брату моего отца, вернее его чувству юмора, а если еще точнее – то его отсутствию! Когда я родился, дядя Юра прислал отцу, находившемуся в ту пору в геологической экспедиции, телеграмму, где поздравлял его с рождением сына, в конце телеграммы он подписался – дядя Юра. Отец расчувствовался и назвал меня тоже Юрой. Вообще-то, расчувствоваться – это не про моего отца, скорее я, ныне «пес войны со стажем и на пенсии», пущу слезу, чем он расчувствовался бы тогда, он вообще был человеком, мало склонным к сантиментам, тем более к публичному проявлению чувств, да еще и в семье, чистокровный осетин одним словом, посему и в эту версию появления своего имени верю слабо. Но так гласит семейная легенда, а семейные легенды святы. Во всяком случае, такое объяснение я слышал от своей бабушки, мамы отца. Дядя Юра в свое время тоже учился в МВТУ, правда несравненно с большим успехом, чем я, поскольку после окончания МВТУ, между прочим с красным дипломом, поступил в аспирантуру. А окончив оную, защитил кандидатскую диссертацию, стал доцентом и остался преподавать в МВТУ на своей родной кафедре, где и проработал всю свою жизнь до глубокой старости. Недавно, позвонив ему, я узнал, что он до сих пор там преподает, по моим подсчетам, если с обучением, то лет шестьдесят уже натикало. В общем, как говорится, и возраст большой, а срок так и вообще огромный. В год моего поступления, будучи доцентом кафедры «Прокат и обработка металлов давлением», за точность названия кафедры опять же я не ручаюсь – время да плюс пара контузий изрядно ухудшили мою память и подорвали мои умственные способности, и в пору расцвета далеко не выдающиеся, чего уж тут скрывать. Накануне моего поступления в институт дядя отбывал в трехлетнюю рабочую командировку в Алжир, где должен был рассказывать о волшебном мире проката, делясь тайнами своей специальности с арабами. Желая хоть как-то помочь и облегчить жизнь своему единственному и потому, безусловно, любимому племяннику, имея благое желание – сделать его обучение более легким, а может, просто решив перестраховаться на случай, если буду дурака валять и позорить фамилию, ведь фамилия у нас с ним была одна, пробежался по преподавателям, которых знал лично, и предупредил их, что я его племянник. Так же он поступил и с преподавателем кафедры математического анализа Ниной Трофимовной Велесовой. В то время это была взрослая женщина, прекрасно выглядевшая в свои пятьдесят плюс, с горделивой осанкой, всегда изящно одетая, немногословная и о-о-очень, ну очень строгая. Кандидат математических наук, доцент на кафедре высшей математики и математического анализа, она была неформальным лидером кафедры, главой, перед которой трепетали все без исключения сотрудники – от последнего аспиранта до декана этой самой кафедры. Она должна была вести у нас семинары по высшей математике, принимать защиты домашних заданий, зачеты и экзамены. Когда ты неправильно решал задачу или неправильно брал производную от той или иной функции, проводил ее исследование или не так интегрировал, она произносила только одно слово. «Ушел!» – говорила она еле слышно, не затрудняя себя даже поворотом головы в сторону студента. Если бедолага по своей глупости или не знанию спрашивал у нее, где он ошибся, вот только тогда она поворачивала к нему голову и, снимая очки, одаривала студента долгим, пристальным взглядом, рассматривая его так внимательно и с таким удивлением, как будто увидела неведомого ей доселе малехонького забавного африканского червячка. В ее все еще прекрасных серых глазах сквозили нежность и жалость всех матерей мира! Однако она быстро справлялась со своими эмоциями, надевала очки и, так и не произнеся ни одного слова, взглядом подзывала к себе следующую жертву. А несчастный студент, ссутулившись и понурив плечи, вставал из-за ее стола и брел на выход, думая о том, что завтра придется идти опять на защиту этого же ДЗ и снова пройти по всем кругам ада.

ПЕРЕСТРОЙКА ЧАСТЬ 3 Профессор, к которому попал я, занимался нетрадиционными методами сварки (сварка взрывом, подводная сварка и т. д.). Это деление, с точки зрения преподавателей, было достаточно условно, ибо знали они всё и обо всем и были не просто профи в сварке, а, не побоюсь этого слова, боги сварки. Каждый студент в конце семестра обязан был сдать проектную работу по теме, которую в начале оного определял для него куратор. Он же готовил со студентом и дипломный проект, который защищался после окончания обучения. Так я познакомился с еще одной знаковой фигурой в моей жизни. Валентин Иосифович Гершь. Как я уже говорил, на первых двух курсах на общение с друзьями вне стен института оставалось мало времени, прежде всего из-за большого количества предметов и, как следствие, большого количества домашних заданий, контрольных зачетов. Очень много времени отнимало черчение, с которым у меня первые два года были серьезные проблемы. Во-первых, в школе в девятом и десятом классах такого предмета не было, а в МВТУ начинали прямо с места в карьер с первого дня первого курса. Процентов семьдесят студентов, моих одногруппников, пришли в МВТУ по стопам родителей, у других родители работали инженерами где-то в НИИ, в конструкторских бюро, эти люди худо-бедно представляли себе, как держать карандаш в руках, знали, что такое кульман и три проекции, некоторые даже знали, что для гайки надо две! Однажды, пару месяцев спустя после поступления в институт, мой школьный приятель-одноклассник, поступивший в МИРЭА, рассказал анекдот, как церэушники поймали трех студентов трех институтов, начали пытать, один, студент МФТИ, рассказал про ядерную реакцию, второй, студент МИРЭА, нарисовал электрическую схему атомной бомбы, а студент-бауманец нарисовал гайку в трех проекциях. Я выслушал, посмеялся вместе с ним и говорю: «Анекдот смешной, только неувязочка: для гайки достаточно две проекции. К тому же бауманец единственный, кто не предал Родину и ввел врага в заблуждение». Так что бауманцы – они такие, Сусанины, практически готовые герои! Рядом со мной человека, умевшего чертить, не было, а уже в первом семестре чуть ли не на второй неделе обучения надо было сдать первое домашнее задание, первый чертеж. Шрифты, болты гайки, изометрия и планиметрия, какие-то кривые, похожие на инопланетных чудовищ из дешевого голливудского фильма ужасов, – это не полный список заданий первого семестра, заданий, которые я помню и сейчас. Причем все это чертилось на ватмане формата А1. На секундочку, просто для тех, кто не знает, вдруг будут читать не только бауманцы, формат А1 – это лист ватмана размером 841 на 1189 мм. За семестр таких листов надо была сдать аж четыре штуки, и все, как вы понимаете, с разными заданиями. Задача казалась просто непосильной и невыполнимой. Усугублялась ситуация еще и тем, что в ту пору был я студентом, чуть не написал человеком, неаккуратным, не любившим точную и кропотливую работу. Да и сейчас, сказать по-честному, мало что изменилось, почти ничего и не поменялось. Ничего не попишешь, сам по себе такой, натура! Поэтому с черчением у меня имелись серьезные проблемы, особенно на первом курсе, пожалуй, самые серьезные за все время обучения в институте. Больше никогда и ни по одному предмету я таких трудностей не испытывал. Чтобы «победить», приходилось уделять предмету особенно много времени, сидел ночами, чертил, суббота, воскресенье тоже были посвящены занятиям, единственное, что позволял себе в эти дни, так это поспать подольше, выспаться. Ну, про классиков марксизма-ленинизма я рассказывал. С остальными науками было попроще, что-то из предметов давалось сложнее, что-то, наоборот, было легче и проще, что-то учил, что-то списывал.

ПЕРЕСТРОЙКА ЧАСТЬ2 У него были большие добрые глаза, как у дедушки Кузи, домового из знаменитого советского мультика. Я так и звал и зову его до сих пор – Дедушка. Голос его был негромок, почти тих, слова лились мягко, каждое последующее как бы вытекало из предыдущего. Так течет вода в полноводной реке. Беседуя с человеком, он всегда смотрел ему в глаза долгим немигающим взглядом. Позже я узнал, что немигающий взгляд – это одно из главных правил вербовки. Не верите? Ха! Пересмотрите выступления Папы и обратите внимание на его взгляд и речь, когда он отвечает на вопросы на каком-нибудь сборище типа клуба «Валдай». Лично я с удовольствием смотрю прямые эфиры Папиных выступлений, но именно прямые, в которых его добрый и участливый взгляд, а также тихая, спокойная речь напоминают мне Дедушку. Под Дедушкиным добрым взглядом мне всегда становилось тепло и спокойно. Должно быть, так же себя чувствовали бандерлоги под взглядом питона Каа в сказке Киплинга. Пожалуй, за первые четыре курса института это был самый значимый и интересный эпизод моей жизни. В остальном время летело быстро, учеба на первых двух курсах оставляла мало времени на личную жизнь и дуракаваляние. Уходил из дома рано, приходил поздно. Весь день в институте. Помимо лекций и семинаров, которые длились в течение шести пар, много времени отнимала защита домашних заданий. В среднем в неделю сдавалось по два-три домашних задания по разным предметам, и каждое надо защитить. Плюсом к этому надо вовремя сдавать коллоквиумы, контрольные работы и прочие мелкие зачеты, на придумывание которых преподаватели МВТУ были большие любители (мастера). Само собой, не всегда удавалось что-то сдать с первого раза, и даже со второго, а на носу уже новая защита. Для того чтобы не задохнуться, не быть погребенным и раздавленным этой лавиной, мне приходилось много заниматься. Помнил я и о стипендии, которая не выплачивалась, если студент плохо учился. В первые два года обучения из нашей группы из тридцати человек отчислили десять! На летних каникулах после первого и второго курса я ездил в стройотряды. В первый год в Зарайский район МО, во второй год – в Хакасию, где в основном нас использовали на подсобных работах при строительстве или ремонте дорог, зданий или других сооружений, как правило в сельской местности. Возможно, позже расскажу об этом более подробно. Несмотря на тяжелый физический труд, было весело. Кроме того, я хорошо заработал. В первый год около тысячи рублей, а во второй – около двух. При стипендии сорок рублей в месяц (до семидесяти подняли на третьем курсе), по-моему, считаю, что (излишне) это было серьезно. Перед началом учебы в сентябре на первом, втором, третьем и четвертом курсах нас отправляли на картошку. Потом этого не стало, колхозы развалились. Денег за это нам не платили, и вместо уборки урожая мы веселились от души. Гуляли с девчонками с других институтов и техникумов. Народу на уборку свозили много и разного – «…о сколько там сидит забытого народа…», как пел классик, пили самогон, в полях пекли в костре картошку, ну и иногда помогали аборигенам собирать урожай. Вернее, это аборигены иногда помогали нам, ибо в поле я местных колхозников встречал нечасто, видимо, они занимались чем-то другим, безусловно тоже очень важным. В остальном до начала шестого семестра третьего курса ничего примечательного и интересного для моих читателей не происходило. До шестого семестра мы изучали в основном общеобразовательные предметы – физика, математика, черчение, сопромат, термех и т. д. Всё уже не вспомнить и не перечислить. В начале шестого семестра у нас началась специальность. Группу разделили на пять-шесть частей, и за каждой закрепили научного руководителя из числа профессоров и доцентов кафедры сварки. У каждого профессора была своя узкая специализация: прочность сварных швов, контактная сварка, электродуговая, контроль сварочных швов, сварка пластмасс и т. д.

ГЛАВА ПЕРЕСТРОЙКА часть 1 Началом перестройки принято считать январь 1987 года, когда на январском пленуме ЦК КПСС перестройка была объявлена новым государственным курсом. В то же время началась и моя вторая жизнь. Я учился на втором курсе МВТУ имени Баумана. В феврале 1987-го у нас начался четвертый семестр, и начался он с хорошей новости. У нас отменили политэкономию коммунизма, которую мы начали изучать в третьем семестре и должны были продолжить в четвертом. Смысл занятий заключался исключительно в изучении работ классиков марксизма-ленинизма, и, конечно же, Владимир Ильич Ленин был фаворитом. Девяносто процентов учебного времени выделялось под его работы. Каждый студент должен был сначала прочитать его работу, в процессе чтения выбрав «умные» мысли, а затем законспектировать их. Повидав потом многое в этой жизни, я до сих пор с ужасом вспоминаю, как глубокой ночью, сидя за полированным письменным столом, покрытым толстым оргалитовым стеклом, читал работу Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский». Я честно пытался пробраться сквозь дебри этой ахинеи, дабы выделить умные мысли, достойные моего конспекта. В конце концов, так ничего и не выбрав, начал конспектировать эту работу, выбирая страницы случайным порядком. Я, как мне кажется, рассудил справедливо, посчитав, что гений не может писать ахинею и каждое его слово достойно конспекта такого слабоумного студента, как ваш покорный слуга. Вы представляете себе, сколько драгоценного времени тратилось на этот предмет? Уйма времени! И вот предмет резко отменили. Если в тот момент и было счастье в моей жизни, то это было оно! Тогда же произошло и второе знаменательное событие в моей жизни, по сравнению с которым первое безвозвратно померкло. Однако понял я это по прошествии многих лет, а тогда второму событию я не придал особого значения, ибо в тот момент не мог извлечь из него столько же дивидендов, сколько я получил, когда отменили политэкономию. Через неделю после начала учебы я познакомился с одним человеком, вернее это он со мной познакомился. Сказать, что это знакомство во многом определило всю мою дальнейшую жизнь, значит ничего не сказать ну или сказать правду. Потом, в течение жизни я неоднократно обращался к нему за помощью, и он всегда решал вопрос. Казалось, для него нет невозможного. Он, как золотая рыбка, исполнял любое желание, но за каждое приходилось расплачиваться, не сразу, но всегда с процентами. Чем расплачиваться, спросите вы. В ответ я должен был выполнить его просьбу. Просьбы были всегда разные. И после каждого раза, что бы я ни сделал, все равно оставался в долгу. Этот долг суммировался, со временем пролонгировался и реструктуризировался. В общем, у нас с ним все было как у африканских банановых республик и Советского Союза, за исключением того, что их долг в конце концов списался, а мой до сих пор нет. Я и по сей день должен этому человеку, как земля должна колхозу. Обращался я к нему во всех четырех своих жизнях, и каждый раз после обращения моя жизнь круто менялась. Как будто переключил программу на телевизоре. Чик – и вместо балета «Ну, погоди!». И мне это нравилось. Я всегда ненавидел обыденность и рутину. Одна мысль, что, будучи инженером, должен буду каждый день вставать с утра и к 9:00 ездить в один и тот же офис, высиживать по восемь часов, а потом возвращаться домой и просто ложиться спать, а на следующее утро все по новой, приводила меня в ужас. Поэтому я был рад выполнять просьбы этого человека, особенно когда-то давно в молодости. Думаю, что внимательный читатель заметит это, читая мое повествование.  Итак, предположим, что звали его Феликс Эдмундович, и в то время было ему уже за сорок. Во всяком случае, так мне казалось, но трудно определить возраст, особенно когда его нет!

АРБАТ окончание – Ну, то, что вы меня развели, это я понял, вот только не могу сообразить как? – вдруг сказал Юра, туша бычок в пепельнице. – Давайте еще пульку коротенькую, до десяти – хочу понять, как вы это делаете, – предложил Юра. Мы, естественно, сказали, что не очень понимаем, про что он, и согласились сыграть. Особо не напрягаясь, в течение часа мы закрыли пулю. Юра – минус сто. – Мда-а-а… интересно. Я так и не понял, как вы это делаете, – сказал Юра, когда мы на кухне опять налили себе, правда на этот раз по стакану «Чинзано». За окном светало, на кухонном не очень свежем столе стояла пара пустых бутылок и – о чудо! – лежали две пачки «Мальборо», обе Юрины, у нас сигареты, я уже говорил, давно закончились, одна пачка почти пустая, другая почти полная. – Может, поделитесь, как вы это делаете? – куря, спросил Юра. – Зачем тебе? – сказал я, заставляя Юру перейти сразу к сути и не оскорбляя его мозг глупыми отмазками. – Есть предложение, – усмехнулся Кацман и разлил остаток «Чинзано» по грязным стаканам. На этом моменте я его зауважал! Он не скандалил, не вякал про понятия, нарушенные нами, и не пугал нас бандитами, обойдясь без набора стандартных угроз, присущих дешевым фраерам тех времен. Он был абсолютно спокоен, и в его глазах светилась мысль. – Че за идея? – спросил Рома. Я молча смотрел на Юру, понимая – впереди нас ждут великие дела! Причем банкуем мы, а Юра будет сейчас нас уговаривать. Не могу сказать, почему мне пришла эта мысль в голову, видимо, интуиция, основанная на подсознательном анализе ситуации. Потом так бывало не раз – приходит правильная мысль в голову, и подгоняешь под нее фактуру. Вроде все неправильно, надо наоборот, но все выходит в цвет. И сейчас я сидел, смотрел на пачки сигарет «Мальборо», на несвежий стол и грязные чашки. Ну не стал бы Кацман тратить на нас дорогущее из валютной «Березки» «Мальборо» и, сидя за несвежим столом на кухне с давно немытым полом, грудой грязной посуды в раковине, заляпанной газовой плитой, пить «Чинзано» из грязных стаканов. Не такое у этого еврея было воспитание. В конце концов, это удел Гланштоков да таких, как мы с Ромой, босяков из московской подворотни. Вернее, это я из московской, а Рома из электростальской. В конце концов, ну проиграл, ну бывает, даже если развели, не поймал же, встал и ушел. В конце концов, Юра парень не бедный, пережил бы, но не таков был Кацман. Запахло наживой, и кто, как не Юра, учуяв этот запах, должен был выстроить бизнес-процесс, который позволил бы ему не просто вернуть свои деньги, но и нажиться. – Вы мне рассказываете, как вы это делаете, а я подтягиваю клиентуру, за это вы берете меня в долю, – задумчиво бубнил Юра. – Но вы должны все рассказать и научить меня, я должен быть уверен в положительном результате, – уговаривал он нас. – Без проблем, – расхохотался Рома. Взглянув на меня, он все как на духу выложил Юре. Слово свое Кацман сдержал. Клиентов хватило месяца на три, правда не каждый день. И на троих получалось не так сладко, что поделаешь, специфика игры. Но на жизнь мы с Ромой не жаловались. Он рассказал Кацману все, кроме одного, не стал рассказывать про прикуп. Это осталось нашей фишкой до самого конца, до самой его гибели. Через несколько лет он вместе с матерью и отцом ранней весной ехал в Шереметьево и на старом, еще трехполосном, МКАДе вылетел на встречку и, не справившись с рулем, лоб в лоб столкнулся со 131-м ЗИЛом, его шестерка ушла под ЗИЛ по самый багажник, все трое сразу и насмерть. Судьба. Потом я еще терял друзей, и не раз, их было много, потерь, так или иначе, но на сегодня я потерял всех, почти. Но Рома… Рома – это первая потеря друга в моей жизни, видимо, поэтому она так ярка и до сих пор в моей памяти.

АРБАТ продолжение 9 позже стал национальным героем. В начале 30-х случилась война между Парагваем и Боливией. Он и 80 русских офицеров – ветеранов Первой мировой и Гражданской войн, будучи уже людьми немолодыми, с начала, практически с нуля, создали армию Парагвая, а затем разгромили троекратно превосходившую армию Боливии, которой командовали немецкие офицеры, тоже ветераны Первой мировой. Деникинский генерал занял должность начальника Генерального штаба армии Парагвая, а другие русские офицеры командовали дивизиями, полками и батальонами. Вот такая была история деникинского генерала. Ну а обещанную Гланштоку пулю мы расписали, правда расписали только в понедельник, и, судя по результату, он несильно обиделся за задержку. Начали вечером в понедельник, когда мы с Ромой встретились на Арбате, и закончили во вторник, когда стало светло. Миша Гланшток отпал. Зато к Леше присоединился Юра Кацман!!! К нам присоединился Юра Кацман. Квартира та же, старый стол, те же пепельницы, новый Юра Кацман и новая колода карт. Пренебрежение, исходившее от Юры, ощущалось физически. – Леша рассказывал, как вы его с братом разули, – сказал Юра, – но со мной это не прокатит. – Хорошо, что хоть не раздели, а то видок тот еще был бы, – глядя на рыхлого Гланштока, зло ответил я. Закурив и небрежно кинув початую пачку своего любимого «Мальборо» на стол, Юра предложил: – Давайте в Ленинград до сорока и по два рубля. – Не многовато, по два-то? – подал я голос. – А что, с «воздухом» напряженка? – усмехнулся Юра. – С лавэ нормуль, просто Леша говорил, по рублю за вист, нам-то все равно, – спокойно ответил Рома. – Два рубля много! – тут же завопил наученный горьким опытом Гланшток. Мне показалось по его виду, ему не очень-то хотелось играть с нами в принципе. Думаю, что на игре настоял Юра, но без Леши, один с малознакомыми людьми играть не рискнул, опасался. Мало ли, в какой блудняк могут втравить заклятого друга еврея его братья евреи. – Давайте Ленинград полтинничек и по рублю, – предложил Леша. Мы с Ромой его поддержали, и Кацман согласился, правда презрительно оттопырив нижнюю губу, ухмыляясь и закуривая очередную сигарету. Вообще-то в преферансе есть такое правило: кури больше – партнер дуреет. Ухмылялся он недолго, как говорится, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. Мы сыграли два круга, на первом кругу сначала на моей сдаче Рома сыграл мизер, а на втором, опять же на его сдаче, мне пришло десять треф! Не прошло и часа, как улыбка сошла с лица Юры, как снег в марте с аллеи. Еще через час он понял, что серьезно проигрывает, а когда Рома закрыл свою пулю, Юра при первой возможности начал крутить распасы в надежде хоть как-то переломить ход неудачно складывающейся для него пули. Не помогло. Мы с Ромой знали расклад друг друга, а на распасах это первое дело. Юра все выше и выше забирался в гору. При этом пуля не особо продвигалась. Про Лешу и говорить не стоит. Я уже говорил, он азартен, как булгаковский Парамоша. Леша сам рисковал, сам садился, а распасы он играть не умел, и Юра, пытаясь отыграться у нас с Ромой, топил себя, ну и Лешу до кучи. Надо отдать Юре должное – он не сдавался и до последнего, как мог, затягивал пулю, но, к сожалению для него, не помогло. Встали из-за стола мы часа в четыре ночи. Юра – минус восемьсот, Леша минус – полторы тысячи. Вчетвером вышли на кухню и выпили грамм по двести какого-то вискарика, у Леши с Мишей стояла початая литровая бутылка на кухне. Вообще-то там у них был целый бар. Выпив с горя, Леша пошел спать. На кухне остались мы втроем, Юра непрерывно курил, находясь в глубокой задумчивости. У меня закончились сигареты. – Дай закурить, – я попросил у Ромы, но он тоже скурил свои. И тут Юра полез в карман, достал непочатую пачку. – Берите, – предложил он, кладя сигареты на кухонный стол. Мы закурили, несмотря на крайнюю степень удивления. Юра! Сам! Предложил! У нас произошел разрыв шаблона. Под сигаретку мы выпили еще и собрались уезжать. – Ну, то, что вы меня развели, это я понял, вот только не могу сообразить как? – вдруг сказал Юра, туша бычок в пепельнице. –

АРБАТ продолжение 8 Насладясь сигарами, кофеем и коньяком и, безусловно, своими понтами, мы вывалились на улицу и сели в такси (таксисты дежурили у «Праги» до закрытия) и поехали спать ко мне домой в Измайлово. Рома жил в Электростали, а моя мама-геофизик еще не вернулась из вечной геологической экспедиции. На следующий день была суббота, в институт не надо, и мы спали, пока меня не разбудил телефон. Звонила Ольга, и, как всегда не задавая мне вопросов, она и так все всегда знала, с ходу предложила: – Поехали сегодня на день рождения к моей маме. У мамы сегодня юбилей. Они с отцом наприглашали гостей. Ты же в МВТУ учишься, а мой папа его заканчивал. Они будут рады, – огорошила она меня. Раньше меня со своими родителями она не знакомила. А почему бы и нет, подумалось мне. – Ко скольки едем? – К семи часам в «Прагу». – Куда? – удивился я. – В «Прагу», а что? Только учти, зал сегодня будет ореховый, – хмыкнула она в трубку. Я же говорил, она всегда все знала. – Да ничего, – я только улыбался, расслабившись. – А почему улыбаешься? – Да настроение хорошее. Надо выезжать, – собрался я, заодно меняя тему: – Сначала заеду за тобой, потом на Арбат, купим подарок. Как насчет французских духов? – С меня поцелуй, в щечку, – уточнила она, улыбаясь в трубку. Рома поехал домой, а я поймал такси. Слово «поймал» было в те времена вполне актуально, когда речь заходила о такси. Тогда Яндекса не было, да и частников еще было немного, поэтому ехал я действительно на такси, классическом московском, в котором работали автомобили «Волга», ГАЗ 24-10. На Арбате мы заглянули к знакомым спекулянтам, и Ольга выбрала духи. Подарок маме. Почему-то «Пуазон», это от Диора, а не свои любимые «Клема» почему-то, такая маленькая зелененькая коробочка. Открываешь, а там маленький пузатенький пузырек. На мой вкус – душноватый, сильный запах взрослого женского парфюма. Сколько я их за свою жизнь перенюхал (это я про женские духи, а то еще что подумаете), не сосчитать. Нынче так вообще этих запахов миллион. Но Ольгины любимые «Клема» в этом ряду занимают особое, для меня первое место! Пишу и ощущаю их запах, запах духов, как будто кто рядом подушился. Всякий раз, когда я слышу этот запах, появляется ощущение счастья, ностальгии, всплывают какие-то забытые образы. Вспоминаешь что-то, что было очень-очень давно и о чем ты давно забыл и раньше никогда не вспоминал. Вообще сейчас я пользуюсь, только строго определенными вещами: если сигареты, то только «Кэмел» и без фильтра; если шампанское, то «Поль Роже», а если одеколон – обязательно «Фаренгейт». Всё это запахи и вкусы моей молодости, единственное, что рождает воспоминания и еще приносит удовольствие. Сентябрь 1990 года, стояла теплая московская осень, по Гоголевскому бульвару летели красные кленовые листья, до назначенного часа оставалась еще уйма времени, и мы пошли гулять по Арбату. Ольга рассказывала о своем дальнем родственнике, деникинском генерале, эмигрировавшем после революции в Центральную (Парагвай в Южной Америке) Америку. Раньше она никогда не касалась истории своей семьи. Когда Ольга сочла, что я достаточно подготовлен к встрече с ее семьей, мы пошли на день рождения к ее маме. Духи маме понравились, куря на диванах с папой, говорили о МВТУ, он вспоминал, как было раньше, я рассказывал, как есть сейчас. В общем, провели отличный вечер. После ресторана они пригласили меня в гости, и расстались мы только в воскресенье вечером, вернее уже в понедельник. Поздно ночью я приехал домой. А чуть менее чем через год, летом 1991 года, перед самым путчем она с семьей переехала на ПМЖ в Парагвай. Много позже, в своей четвертой жизни, когда появились Всемирная паутина и быстрый доступ к любой информации, интересуясь судьбой русских в Парагвае, я наткнулся на биографию одного генерала, жившего там. Генерал, потомственный дворянин, храбрый русский офицер, награжденный в России четырьмя орденами, участник Гражданской, за белых естественно, Первой мировой войны, участник Брусиловского прорыва, в 1920 году он вместе с другими офицерами эмигрировал в Аргентину, в Парагвай, где....