Главный принцип социализма: отобрать и поделить... – и снова отобрать. Но уже больше.
Культ труда – изобретение протестантское. Впрочем, не ясно, связан ли культ накопления капитала с абсолютизацией труда. (В СССР один только гений умел: «Паниковский вас всех продаст, купит и снова продаст, но уже дороже».) А споры о том, можно ли протестантскую трудовую этику положить в основу капитализма, идут и по сей день. Но то, что оттуда растут ноги социализма – бесспорно. Особенно, социализма советского.
Действительно, когда идут разговоры о генезисе последней русской революции (ну, типа, была ли она результатом немецкой и/или английской инспирации) следует задаться вопросом, а откуда в СССР культ труда? Ведь, хотя труд в России был, культа его не существовало. О труде и капитале в России писали так:
— Когда-нибудь перестанешь же трудиться, — заметил Обломов.
— Никогда не перестану. Для чего?
— Когда удвоишь свои капиталы, — сказал Обломов.
— Когда учетверю их, и тогда не перестану.
Пушкинский Германн так рассуждает о связи труда и капитала:
расчёт, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость
Две ставки его руте, как помним, сыграли, а на трудолюбии чересчур обрусевший немец как раз и подорвался.
Постреволюционному человеку (человеку труда, естественно) предназначалось восходить по лестнице трудовых будней, субботников, ударников (труда), трудовых подвигов в ареопаг героев (соц. труда). На эмпиреях ждала Паша Ангелина.
Трудовой путь скрупулёзно фиксировала трудовая книжка.
Не желающих ступать на путь социализма ждало трудовое перевоспитание.
Несмотря на внешний почёт все словоформы с корнем «труд» звучали издевательски, а местоимение «трудящийся» больше подходило троллингу труда, чем ему самому. Выходные сделали трудовыми буднями, но День Труда – выходным. (Недалёкие заграничные проводники шпионского праздника не учли, что 1 мая разворачивается действие романа про Обломова.)
Действительно, какому русскому крестьянину могло прийти на ум обозвать работу в своём хозяйстве трудоднём?? При отсутствии теории и риторики материализма хлеб, тем не менее, был.
При самом же грубом материализме советской идеологии и возведении труда в абсолют никакого материального достатка как раз не наблюдалось. Напротив, чем больше говорили о труде, тем товарный дефицит только возрастал.
В принципе, уже этого всего достаточно, чтобы перестать ходить вверх ногами. Нет.
Жертвами чуждого культа стали и сами его проводники. В 30-е (когда провалы уже нельзя было скрыть ничем) считалось, что руководитель оправдан самим фактом нахождения в состоянии труда 24/7. Совписы сочиняли про ленинское бревно и недремлющего Дзержинского. Сам Сталин делал вид, что трудится до двух ночи. Директора и обкомовцы шли к семи домой поужинать и чуть расслабиться, чтобы вернуться в девяти вечера и торчать в присутствии в ожидании Годо. Над глупостью подобного поведенческого архетипа трунил уже Хрущёв, но только при Суслове рабочий день вошёл в бюрократическую норму, и даже члены Политбюро ходили на службу по часам, как при старом режиме. Всё равно больше не заплатят. (Впрочем, опять начинает меняться в обратную сторону, что говорит о состоянии дел само по себе...)
Как заставить человека трудиться без адекватного вознаграждения, лишь за сакраментальную трудовую копейку – задача не из лёгких. Она труднее, чем заставить воевать, ибо «лучше ужасный конец, чем ужас без конца» вовсе не шутка. Для войны были придуманы символы веры и стимулы национализма, но как перенести временную накачку в постоянный допинг – не ясно. Реально достижимая морковка должна быть и у лошади.
В СССР стимула придумать так и не захотели. До стадии полного абсурда, о котором почему-то не говорится. (Да и не хочется, а надо.)
Хотя, казалось бы, он очевиден: труд для элементарного физического выживания. Хотя во всех букварях рекламировали дьявольскую жесть «Кто не работает, тот не ест» (согласитесь, всё дьявольское от многократного повторения и исполнения становится обыденным), забывали добавлять, что выживание в СССР не гарантировано и труженикам (во всяком случае, до 50-х).
Хотя, конечно, в русском обществе понимание труда было совершенно иным, а уж физическое выживание вообще никак не было связано с трудом и его результатами.
Откуда тогда взялось при коммунистах? Ну, коротко процитирую бакуниста Белинского, которого (да обоих) никто не заподозрит в агитации за николаевскую Россию.
У нас в России, где выражение «умереть с голода» употребляется как гипербола, потому что в России не только трудолюбивому бедняку, но и отъявленному лентяю-нищему нет решительно никакой возможности умереть с голода, — у нас в России, не все поверят без труда, что в Англии и во Франции голодная смерть, для бедных, самое возможное и нисколько не необыкновенное дело. Несколько недель, два-три месяца болезни или недостатка в работе, — и бедный пролетарий должен умереть с семейством, если не прибегнет к преступлению, которое должно повести его на гильотину.
Кстати, откуда такой революционный пыл по отношению к Франции у самого Бакунина, ясно из той же статьи: начитался ужасов Эжена Сю. И – ну вскрывать гнойники парижских тайн! (Не поймут. Разъясню. Я это к тому, что даже Бакунин («жечь!»), которому было наплевать на всех и вся («жечь!, жечь!!»), кроме пива с орешками, не скатывался в умерщвление людей голодом.) В 1848 он порезвился в Европе на славу. Но гения русского влияния урезонили: спустя полвека экстремистов двинули в обратном направлении.
Протестантские экспериментаторы у себя дома с задачей в полной мере справиться не смогли. В мелких сектах – да, но массовых кибуцей не построил никто. Бывало, что маятник залетал слишком далеко, и колонии муравьёв попросту вымирали: трудились с огоньком, а отдыхали уже не очень, дети были лишними.
В СССР, возведя надёжный пограничный заслон (чтобы не сбегали), с задачей почти справились, ибо колхозом стала вся экономика. Не пряником достойной жизни, а обещанием пряника при коммунизме, не угрозой тюрьмы, а тюрьмой – людей трудиться заставляли, вдобавок издевательски понукая низкой производительностью их труда. Разговоры о зарплате высшая партноменклатура, получавшая пухлые конверты чёрного нала, сделала непристойными, просьбы о повышении – рискованными, требования – преступными. Если при капитализме можно было добиваться повышения расценок у частного хозяина, кому адресовать при социализме?
Принцип «отобрать и поделить» отражает лишь первую популистскую ступень перехвата власти. Действительно, только Робин Гуд дурак будет отобранное с риском для жизни делить навсегда. Поделённые основные средства (деньги и цацки, ес-сно, не делили) сразу отобрали в форме результатов труда, полученных трудящимися от их использования: у крестьян весь хлеб, у рабочих всю продукцию. Дав ещё немного подержать, отобрали и сами основные средства.
Интересно, что при всей разъяснительной работе о вреде коллективизации постсоветский историк (то есть, советский, поменявший знак) никогда не сообщит об одном элементарном факте. Как раз и связанном с гиперреальностью второй ступени «отобрать и поделить и отобрать». Крестьянин, получая от большевиков права на помещичью землю, прекрасно понимал суть беззакония, в котором участвовал. Когда на следующий год под сталинские заходы «мужик(, ты) нам должен» пришли гаранты кражи и потребовали 70 – 80% продукции, многие вздохнули, но отдали. Когда пришли и потребовали краденую землю в колхоз, отдали тоже (кто дал, тот и взял). Но власти потребовали и землю, которую крестьянин считал своей, а вдобавок скот и тягло, что было запредельным бесчинством. Сравнительно с пролетариями, у которых не было как бы совсем ничего, крестьянин ощущал себя ограбленным дочиста. То есть, отобрано было больше, чем когда-то в его пользу поделено. В реальности, ограбили, конечно, и рабочих, только это было не так заметно. Например, в виде сократившихся расценок и обязательных облигационных займов.
Ладно. Не всё же трудиться. Теперь об отдыхе. Новый год скоро с дюжиной неприсутственных дней. Пыжится РФ, но Россию с её 42 праздничными днями всё не догонит.
Именно в Советском Союзе наряду с культом труда развивали и культ отдыха («культуры и отдыха»). То есть, манной небесной для простого горожанина появился он в так называемых развитых, то есть, протестантских странах, откуда и пришла в страну рабочих мода на показуху санаториев, пансионатов, домов отдыха и вожделенную синекуру Института курортологии, – и кубарем покатился с горы СССР. Несмотря на внешнюю рекламную респектабельность, отдых через общественные фонды потребления носил казарменный характер и не был приспособлен для семейного времяпрепровождения. (Ошибки протестантских сект учли: детей сбивали в лагеря, чтобы не мешали взрослым размножаться.) Из-за личной и государственной бедности семьям оставался выбор дикаря, и половина страны вынужденно превратилась в туристов-палаточников. Но по сию пору достижением социализма почитаются битком набитые: грязные пляжи, плешивые стадионы, столовые с манкой.
Скажут с фигой из кармана, что в Российской империи не было и этого, но... было это. Облекалось оно, конечно, не в форму принудительного лечения по разнарядке (а принудительно лечили даже вождей), – иначе, но курорты развивались к моменту революции уже лет сто. О модернистском полёте европейской Евпатории до и во время ПМВ можно прочитать здесь и с иллюстрациями. В годы СССР русская Ницца была превращена в скопище азиатских достопримечательностей.
По теме: Труд – вред
По теме: Величие обломовщины
По теме: Бакунин – наш ценнейший агент
По теме: Английские будни: Почему Робин Гуд отбирал у богатых