Критики крепостного права говорят о личных свободах (крестьянина бьют, а он даже не может сбежать). Когда говоришь, что отмена крепостного права совершена по гуманным соображениям, люди кричат, что крестьянину землю не так дали.
Ор чисто деревенский, с азиатским прищуром. Как из чайханы: «Почему такая дрянь? И почему так мало?!»
То есть, за что идёт борьба? Нужно ли было землевладельцам отдать крестьянину всё и самим идти на фиг? Большинство недовольных именно так и полагает: да, нужно.
Ладно бы не знали, – но хорошо известно, что именно стало с Россией, когда иафеты пошли на фиг (то есть, как и положено, в Европу). Хамы и симы мгновенно учинили резню, которая не сравнится ни с пугачёвщиной, ни с крестьянскими бунтами, ни со «столыпинскими галстуками».
То есть, крестьян и не вполне освободили, и земли дали не вполне достаточно. А где в мире крестьян освобождали и наделяли бесплатно землёй от пуза? Где-нибудь давали земли столько, сколько крестьяне хотели?
Кричат, что крестьянам (общине) надо было отдать просто так землю, которую они пахали. Но с какой, вообще говоря, стати?
Покумекав над неуспехом агитации среди крестьянства («всё отобрать и поделить») социальные демагоги взялись за фабрики (отдать всё рабочим). Но, как ни странно, и тут лозунг поддержки не получил. Это обескуражило социал-демократов ненадолго, и продвигать идеи стали методами уголовными.
Когда народоволец Морозов переоделся в маскарадный костюм мастерового и пошёл по деревням, то обнаружил среди своих слушателей только стариков крепкой сектантской закваски. Молодой контингент интересовался городскими дискотеками и «что там носят».
Тут я впервые обратил внимание, что, действительно, во все это путешествие мне, безусому юноше, приходилось вести умные разговоры на общественные темы почти исключительно с седыми стариками! Взрослая молодёжь если и присутствовала, то могла только слушать, и, оставаясь со мной без старших, сейчас же переводила разговоры на настоящую, а не на будущую жизнь: какие там, в Москве, улицы, какие большие дома, экипажи и особенно увеселения и очень ли учтиво надо обращаться с тамошними модными девушками... А девицы в деревнях, очевидно, старались составить по мне представление о столичном мастеровом, явно кажущемся им идеалом молодого человека из их среды, в котором чудятся всевозможные знания, благородные чувства и всякие деликатности и совершенства.
Девки видели переодетого щёголя-дворянчика с университетским образованием и подходцами. Для селян городской хлыщ той поры (даже в первом поколении) – человек из будущего: столицы тогдашние и теперешние отличаются косметически, а деревни – как земля и воля небо.
А заходы у марсианского туриста были такие:
– А плохо, говорят, жилось при крепостном праве?
– Лучше, родной, жилось, чем теперь! Куда лучше! – быстро ответила мне хозяйка.
Ясно было, что вопрос мой задел их за живое.
– Да, в старину куда лучше было, чем теперь! – согласился с нею старик.
Девушка, их дочка, очевидно, не помнившая уже крепостного права, незаметно для них посмотрела на меня и улыбнулась, как бы говоря: "Не обращай вниманья, что говорят старики. Мы оба лучше знаем, что тогда было хуже, чем теперь". Но она не возразила родителям, она знала, как и я, что ей ответили бы: "Ну что ты можешь понимать, девочка?"
А старики наперерыв стали жаловаться, как все теперь вздорожало, как увеличились подати, как молодёжь стала озорной и знать не хочет старших.
– Брат пошёл на брата, сын на отца, наступили последние дни, о которых сказано в Писании. Уже скоро-скоро будет второе пришествие христово, и тогда будет воздано каждому по делам его!
Впечатление, которое я получил в этом доме, мало вязалось с тем, которое вынес о хозяине рекомендовавший мне его товарищ, говоривший о старике, как о человеке, очень революционно настроенном. Он, казалось мне, просто сектант...
Разочарованный народник – дворянский отпрыск (его деда крепостные попросту взорвали в собственном доме) – плюнул на бета-версию народа и отправился в Европу, где богатенького буратину приняли в «рабочий» Интернационал в приросшем уже костюме кузнеца, перепрошили мозги и под хохоток пинком оправили восвояси – взрывать. (Чтобы быть масоном – не обязательно уметь тесать камни.)
Ненавистники (образца 21 века) помещичьего строя не вполне понимают, что помещики редко бывали таковыми с каких-то легендарных времён. В массе своей, это были выслужившиеся из низов наглецы даже не петровских, а екатерининских и александровских времён, приписавшие себе древность (как чудаки Милюковы или Набоковы), или, по высоте ранга, спокойно обходившиеся и без этого (Сперанский, Чернышев, Разумовский...) В Малороссии помещики – и вовсе самозванцы из зажиточных казаков. Огромное количество дворян-землевладельцев это узаконенные незаконнорождённые дети от обычных крестьянок. Упомянутый (и сам незаконнорождённый) Морозов имел предком екатерининского солдата. Сословные барьеры в России, как, например, в Америке, были очень условны, а барские усадьбы в подавляющей массе не сильно отличались от усадеб крестьян. Как и в Америке, в России можно было сделать бешеную карьеру, получить титул и сколотить состояние в пределах одного-единственного поколения – селф-мейд.
То есть, большинство крепостников – это те же самые недавние крестьяне, только с понтами. Не удивительно, что их взрывали совершенно по-свойски. Вылупился, понимаешь...
Поскольку основная масса крестьянских споров – это делёж общинной земли, то ясно, что многие вполне понятийно претендовали на земли помещичьи – и к свободе это не имело ровным счётом никакого отношения. Спор об условиях отмены крепостного права – это на 90% склока дальних родственников о разделе имущества: и у первых права на него сомнительные, и у вторых не ахти (а источник самого крепостного права покрыт и вовсе непроницаемым мраком истории). Все, разумеется, расходятся недовольные. Под строгим отеческим присмотром действительно культурной правящей администрации, в России утёрли слюни, и дело окончилось, в целом, мирно. По прошествии полувека выяснилось, что «в долгую» выиграли все. Ещё через 20 лет о райских днях утирали слёзы.
О том же говорит небольшое количество желавших просто освободиться и после 1861. А такая возможность была: причём, не вовсе без земли, а с так называемым дарственным наделом, который составлял не менее ¼ надела выкупного. То есть, русскому крепостному дарили кусок земли в 1 – 2 гектара, и он мог вдобавок идти на все четыре стороны, как свободный правосубъектный человек (оставаясь в своём сословии и приписанный к сельскому обществу). Что было для крестьян, зарабатывавших отхожими промыслами или постоянной работой в промышленности более чем идеальным вариантом.
Советские пропагандисты утверждали, что именно эта категория становилась базой для революции, но тут сильно недоговаривали. Верно лишь то, что именно эти люди попадали в число объектов для массированной агитации (сродни ковровой бомбардировке, ибо удобно, –в местах концентрации, на заводах), но они как раз оказывалась наиболее стойкими, поскольку были лучше прочих защищены материально: как-никак, имели два источника дохода. Более оппозиционными (но тоже, не очень) были те, кто свои наделы продал, а потом кусал локти, что продал невыгодно (цены на землю и сельхозпродукцию быстро росли). С 1907 выкупные платежи были совершенно отменены, и в выигрыше и вовсе остались те, кто добровольно задержался в полукрепостном состоянии временнообязанных, а после не платил государству по кредиту.
Реформа была настолько удачной, что даже у большевиков не нашлось ни одного сущностного пункта, кроме требования ликвидации «отрезков», то есть, по сути, переводя дискуссию в плоскость законодательства о земельном сервитуте. Предъявить властям оказалось, по сути, нечего. После 1917 сервитут был отменён вместе с собственностью. Целые города крепостных огородили колючкой.
Поскольку предъявить реально было нечего, в политических популистских целях что кадеты, что эсеры предлагали земли попросту экспроприировать; разница была только в объёме экспроприаций. По какой-то причине эти странные вычурные люди полагали, что после ограбления они сами останутся кому-то нужны в своей думской неприкосновенности.