— Либо ты надеваешь свадебное платье моей молодости, либо я не приду! — мой голос дрогнул, но я заставила себя закончить фразу, глядя прямо в широко распахнутые, подведенные модной стрелкой глаза Марины. — Это моё последнее слово.
В маленькой гостиной нашей «трешки» повисла тишина, такая плотная, что, казалось, слышно, как оседает пыль на полированном серванте. Антон, мой сын, мой единственный Антоша, замер с коробкой бокалов в руках. Его лицо пошло красными пятнами — верный признак, что у него сейчас подскочит давление. Как у покойного отца.
Я стояла перед ними, прижимая к груди тяжелый, шуршащий чехол. Внутри него спало оно — мое сокровище. Белый атлас, гипюр, бисер, пришитый вручную бессонными ночами тридцать лет назад. Платье, в котором я была самой счастливой женщиной Советского Союза. Платье, которое я берегла от моли, сырости и времени, чтобы однажды передать той, кого выберет мой сын.
А она? Марина стояла напротив, в своих джинсах с дырками на коленях, и смотрела на чехол так, будто я предлагала ей надеть мешок из-под картошки.
— Галина Сергеевна, — начала она тихо, и в её голосе я услышала те самые стальные нотки, которые так бесили меня последний год. — У меня уже есть платье. Мы купили его. Оно подогнано по фигуре. Завтра роспись. Вы шутите?
— Я не шучу, Марина, — я выпрямилась, чувствуя, как привычная боль в пояснице отступает перед адреналином скандала. — Это платье — залог счастливой семьи. Я в нем прожила с Витей душу в душу, пока Бог его не забрал. Это благословение. А твоё, из салона... оно пустое. Синтетика без души.
— Мам, прекрати, — наконец выдавил Антон, ставя коробку на стол. Стекло звякнуло. — Это шантаж.
— Это традиции, сын! — отрезала я. — Если вам плевать на традиции, значит, вам плевать и на меня. Выбирайте. Или я вижу тебя, Марина, в этом платье, или завтра в ЗАГСе меня не будет.
Я развернулась и ушла в свою комнату, плотно прикрыв дверь. Сердце колотилось где-то в горле. Я знала, что перегнула палку. Но я также знала, что если уступлю сейчас, то потеряю их навсегда. Я села на кровать, обнимая шуршащий чехол, и заплакала, слушая, как в прихожей шепчутся, а потом хлопает входная дверь.
Они ушли.
ЧАСТЬ 1: Эхо пустой квартиры
Тишина после их ухода была не просто отсутствием звука. Она была осязаемой, тяжелой, как мокрая вата. Я сидела на краю кровати, всё ещё сжимая в руках чехол. За окном шумел проспект, шины шуршали по мокрому октябрьскому асфальту, где-то вдалеке выла сирена скорой — звук, который сопровождал меня всю жизнь. Тридцать пять лет в хирургии, из них пятнадцать — старшей медсестрой. Я привыкла к тому, что мои распоряжения не обсуждаются. «Иванова, капельницу в третью палату!», «Петрова, перепиши график дежурств!». Там, в отделении, я была генералом в белом халате. А здесь? Здесь я превратилась в «маму, которая лезет не в свое дело».
Я осторожно расстегнула молнию чехла. Запахло лавандой и чем-то неуловимо сладким — запахом прошлого. Я достала плечики. Платье скользнуло наружу, тяжелое, богатое. Ткань, конечно, не такая белоснежная, как в восемьдесят девятом. Благородный айвори, как сейчас модно говорить. Или просто время?
Рука сама потянулась к лифу. Я помнила каждый стежок. Мы шили его с мамой, царствие ей небесное, доставали ткань через знакомых на складе, кружево везли из Прибалтики. Когда Витя увидел меня в нём, он заплакал. Здоровый мужик, заводчанин, а слезы катились по щекам. «Галчонок, — сказал он тогда, — ты как лебедь».
Мы прожили всего семь лет. Семь лет абсолютного счастья, пока тот проклятый тромб не оборвал всё в одну секунду. Я осталась одна с трехлетним Антошкой на руках. Я не вышла замуж второй раз, хотя звали. Я всю себя вложила в сына и в память о муже. Это платье было не просто одеждой. Это был ковчег нашего счастья, который я хотела передать дальше.
Почему Марина этого не понимает?
Она хорошая девочка, умом я это понимаю. Работает логистом, хваткая, современная. Но какая-то... сухая. У них всё по плану, всё расписано. Свадьба — не таинство, а «ивент». Бюджет, тайминг, кейтеринг. Тьфу, слова-то какие. Где душа? Где трепет? Я хотела добавить этот трепет, а они восприняли это как войну.
Телефон на тумбочке завибрировал. Антон. Я смотрела на экран, где светилось «Сынок», и не брала трубку. Что я ему скажу? Что я старая дура? Нет, нельзя сдавать позиции. Если я сейчас отвечу и извинюсь, они решат, что мамой можно крутить как угодно. Что моё мнение — это просто старческий шум.
Экран погас. Потом загорелся снова. Теперь звонила Марина. Я сбросила.
Я подошла к зеркалу. Из отражения на меня смотрела уставшая женщина с сеточкой морщин вокруг глаз и жесткой складкой у губ. «Железная Галина», как звали меня за глаза санитарки.
— Ты всё делаешь правильно, — сказала я своему отражению. — Они еще спасибо скажут. Примета верная. Чужое платье — чужая судьба, а это — родное, намоленное любовью.
Но червячок сомнения уже грыз изнутри. А что, если они правда не придут за мной завтра? Что, если Антон, мой мягкий, добрый Антоша, выберет её, а не мать?
Я снова посмотрела на платье. В полумраке комнаты кружево казалось сероватым. Вдруг мне показалось, что на подоле пятно. Я включила верхний свет. Нет, показалось. Просто игра теней.
Я аккуратно повесила платье на дверцу шкафа. Оно висело там, как призрак моей молодости, укоризненно глядя пустыми рукавами.
В эту ночь я не могла уснуть. Я ворочалась, пила корвалол, ходила на кухню пить воду. В квартире было невыносимо пусто. В детской, которую Антон освободил два года назад, переехав к Марине, всё ещё стояли его книги и кубки по плаванию. Я зашла туда, села на диван.
Завтра свадьба. Самый важный день. А я устроила ультиматум.
Господи, Витя, если бы ты был жив, ты бы мне мозги вправил. Или поддержал бы?
В три часа ночи я приняла решение. Я не отступлю. Я приду в ЗАГС, только если Марина будет в этом платье. Если нет — я останусь дома. Пусть им будет стыдно перед гостями. Пусть все видят, что матери нет. Может, хоть тогда у них совесть проснется.
Но где-то в глубине души я понимала: стыдно будет не им. Стыдно и больно будет мне.
ЧАСТЬ 2: Холодное утро
Утро накануне свадьбы выдалось серым. Небо над Волгой нависло низкое, свинцовое, обещающее затяжной дождь. Я проснулась с тяжелой головой, словно и не спала вовсе. Глаза пекло, давление, судя по шуму в ушах, скакнуло. Но привычка — вторая натура. Встала, выпила таблетку, заварила крепкий чай.
Платье всё так же висело на шкафу. При дневном свете оно выглядело... иначе. Не так волшебно, как вчера вечером. Я заметила, что фасон рукавов «фонариком» действительно старомоден. Но классика есть классика, успокаивала я себя. Винтаж сейчас в моде.
Мне нужно было на работу. Взяла отгул только на завтра, а сегодня — короткий день, надо было подписать графики и сдать смену. Это было даже к лучшему: работа всегда отвлекала от дурных мыслей.
В больнице пахло хлоркой и лекарствами — запах, который для меня означал стабильность.
— Галина Сергеевна, вы сегодня бледная, — заметила Леночка, молоденькая медсестра на посту. — Волнуетесь перед свадьбой?
Я натянула дежурную улыбку, жесткую, как накрахмаленный воротник.
— Есть немного, Лена. Столько хлопот.
— Ой, как я вам завидую! Свадьба сына — это такое счастье. А платье невеста какое выбрала? Сейчас такие красивые, «рыбки», с открытой спиной...
Меня передернуло.
— Классическое, Лена. Традиционное.
Я быстро ушла в ординаторскую, чтобы избежать расспросов.
Весь день телефон молчал. Ни Антон, ни Марина не звонили. Это молчание давило сильнее, чем любые крики. Я проверяла мобильный каждые пять минут. Сеть есть. Звук включен. Просто они не звонят.
Они действительно решили проигнорировать меня?
К обеду я начала злиться. Я вырастила сына одна. Я работала на двух ставках, чтобы оплатить его репетиторов. Я не спала ночами, когда он болел ветрянкой. И теперь, из-за куска тряпки (да, на секунду я назвала своё сокровище тряпкой), он готов вычеркнуть мать из жизни?
— Галина Сергеевна, там в пятой палате скандал, родственники требуют заведующего, — заглянула санитарка.
— Иду, — рявкнула я, обрадовавшись поводу выплеснуть раздражение.
Я разнесла родственников пятой палаты в пух и прах, профессионально и жестко объяснив правила посещения. Они притихли. Я почувствовала мрачное удовлетворение. Я еще чего-то стою. Моё слово имеет вес.
Вернувшись домой к вечеру, я надеялась увидеть Антона под дверью. Или хотя бы записку. Но там было пусто. Только рекламная листовка пиццерии торчала из почтового ящика.
Я вошла в квартиру. Платье висело там же, где я его оставила. Оно казалось теперь не символом счастья, а огромным белым укором.
Вдруг звонок. Домашний.
Я бросилась к аппарату, чуть не споткнувшись о коврик.
— Алло! Антоша?
— Галина Сергеевна? — голос чужой, женский. — Это доставка цветов. Вам букет. Код домофона не срабатывает.
Сердце упало. Цветы. Значит, пытаются откупиться.
Я открыла. Курьер вручил мне огромный букет белых хризантем. К нему была приколота записка.
Я развернула её дрожащими пальцами. Почерк Марины. Ровный, округлый, уверенный.
«Галина Сергеевна, мы вас очень любим и ждем. Регистрация завтра в 11:00. Машина за вами приедет в 10:00. Пожалуйста, будьте с нами. В чем бы вы ни пришли и в чем бы ни была я — вы мама Антона, и это главное. Но я буду в своем платье. Это мой выбор, и я прошу его уважать так же, как мы уважаем вас».
Я смяла записку. Хризантемы — похоронные цветы. Она что, издевается? «Я буду в своем платье». Значит, война. Значит, моё благословение им не нужно.
Я швырнула букет на тумбочку. Ваза опрокинулась (я забыла, что она пустая), покатилась по полу, но не разбилась.
— Ах так, — прошептала я. — Ну хорошо.
Я подошла к платью. В моей голове созрел безумный план. Если платье будет идеально подготовлено, если я приведу его в такой вид, что оно затмит любые салонные новинки, Марина, увидев его, не сможет отказаться. Она просто не понимает, какое оно красивое. Ей нужно показать.
Я решила его освежить. Постирать? Нет, страшно. Отпарить.
Я достала старый утюг с функцией пара.
— Сейчас, моя хорошая, — шептала я ткани. — Сейчас мы тебя оживим. Ты засияешь.
Я включила утюг в розетку. Красная лампочка загорелась, как глаз хищника. Я не знала, что совершаю роковую ошибку.
ЧАСТЬ 3: Точка невозврата
Я разложила гладильную доску прямо посреди комнаты. Руки немного дрожали — сказывалось напряжение последних суток и пропущенный обед. Платье заняло почти всё пространство, его пышная юбка каскадом спадала на ковер. Я смотрела на кружево ручной работы на манжетах. Такое сейчас не делают. Сейчас всё лазерная нарезка, китайский ширпотреб. А здесь — душа.
Утюг зашипел, выпуская струйку пара. Я аккуратно, не касаясь подошвой ткани, поднесла его к подолу. Ткань расправилась, словно вздохнула.
— Вот так, — бормотала я. — Сейчас расправим складочки.
Я продвигалась выше. К корсету. Там была сложная вышивка бисером. Я знала, что надо быть осторожной. Но мне казалось, что платье немного пахнет лежалостью, и я решила добавить пара, чтобы «выбить» запах времени.
Я нажала кнопку парового удара.
Мощная струя горячего воздуха ударила в тончайший гипюр на груди.
И тут произошло страшное.
Вместо того чтобы расправиться, ткань вдруг съежилась. Старые синтетические нити, которыми был прошит гипюр (в 89-м году мы использовали то, что могли достать), от времени потеряли эластичность. Под воздействием резкой температуры и влаги они просто... лопнули.
Я услышала сухой треск, похожий на звук рвущейся бумаги.
Я отдернула утюг.
На самом видном месте, прямо на лифе, образовалась дыра. Ткань расползлась, обнажив желтоватую подкладку. Бисер посыпался на пол с мелким, издевательским стуком: цок-цок-цок.
Я замерла. Утюг в моей руке продолжал шипеть, но я этого не слышала. В ушах звенело.
— Нет... — прошептала я. — Нет, нет, нет!
Я поставила утюг и дрожащими пальцами коснулась разрыва. Ткань была ветхой. Тридцать лет в шкафу, перепады температур, сухой воздух батарей — всё это убило материю. Она выглядела крепкой, но на деле была как папиросная бумага. Я потянула край, надеясь, что это просто разошелся шов. Но ткань поползла дальше прямо под моими пальцами.
Платье умирало. Прямо у меня на глазах.
Я опустилась на колени перед гладильной доской. Горло сдавило спазмом. Это был конец. Это был не просто испорченный наряд. Это был знак. Знак того, что моё время ушло. Что мои ценности рассыпаются в прах. Что я пытаюсь натянуть прошлое на настоящее, а оно не налезает, оно рвется.
Я закрыла лицо руками и завыла. Тихо, по-бабьи, раскачиваясь из стороны в сторону.
Я представила лицо Марины, если бы она начала надевать его, и оно лопнуло бы прямо на ней. Какой был бы позор. Какой ужас.
Я сидела на полу среди рассыпанного бисера, чувствуя себя самой несчастной женщиной на свете. Платье было испорчено безвозвратно. Теперь у меня не было даже аргумента. Ультиматум превратился в фарс.
Что мне делать? Позвонить и сказать, что я согласна? Это будет выглядеть жалко. Сказать, что я заболела? Подло.
Я посмотрела на часы. Девять вечера. Завтра свадьба.
А я сижу у разбитого корыта, точнее, у рваного платья.
Внезапно в дверь позвонили. Настойчиво, длинно.
Я вздрогнула. Кто это? Антон? Вернулся мириться?
Я вытерла слезы, кое-как пригладила волосы. Посмотрела на платье — убрать его я не успевала. Пусть видит. Пусть видит, до чего мать довели.
Я пошла открывать, шаркая тапочками. Щелкнула замком.
На пороге стоял не Антон.
Там стояла Марина. Одна. В спортивном костюме, с пучком на голове, без макияжа. В руках у неё был большой пакет.
— Галина Сергеевна, нам надо поговорить, — сказала она. Не спросила, а утвердила.
Она шагнула внутрь, оттесняя меня плечом. Запахло улицей и дождем.
— Где Антон? — спросила я, растерявшись от её напора.
— Антон дома, пьет валерьянку. А я здесь. Потому что нам с вами жить дальше, а не ему нас мирить.
Она прошла в комнату и замерла.
Её взгляд упал на гладильную доску. На белое облако с уродливой дырой на груди.
Повисла пауза. Я сжалась, ожидая триумфа в её глазах. «Ага, допотопная ветошь порвалась! Так тебе и надо, старая карга».
Марина медленно подошла к доске. Поставила пакет на пол. Провела пальцем по рваному краю.
Я приготовилась защищаться.
— Только попробуй сказать... — начала я хрипло.
Марина подняла на меня глаза. В них не было насмешки. В них был... ужас? И сочувствие.
— Господи, Галина Сергеевна... — тихо сказала она. — Как же вам больно сейчас.
ЧАСТЬ 4: Разговор начистоту
Её слова выбили из меня весь воздух. Я ожидала чего угодно: злорадства, лекции о качестве тканей, холодного «я же говорила». Но сочувствие? От этой современной, самоуверенной девицы?
— Не надо меня жалеть, — огрызнулась я, но уже без прежнего запала. — Сама виновата. Хотела отпарить. Старое оно. Труха. Как и я.
Я опустилась в кресло, чувствуя, как силы окончательно покидают меня. Ноги гудели.
Марина не ушла. Она отодвинула пакет, подошла к стулу напротив и села. Мы оказались лицом к лицу, разделенные только изувеченным платьем.
— Вы не старая, — твердо сказала она. — И платье было прекрасным. Антон рассказывал, как вы его берегли.
— Берегла, — горько усмехнулась я. — Для тебя берегла. А ты нос воротила.
— Галина Сергеевна, давайте честно. Дело ведь не в платье.
— А в чем же?
— В том, что вы боитесь, что я его заберу. Антона. Что он забудет вас. Что ваши советы станут не нужны.
Я хотела возмутиться, закричать, что это чушь, но слова застряли в горле. Она била в самую точку. Как скальпелем вскрыла гнойник.
— Я люблю вашего сына, — продолжила Марина, глядя мне в глаза. — Но я — не вы. Я не могу прожить вашу жизнь. И вашу свадьбу я повторить не могу. Если бы я надела это платье, я бы чувствовала себя актрисой в чужой пьесе. А я хочу быть собой.
— А я хочу, чтобы он был счастлив, — прошептала я. — Мой брак был счастливым. Я хотела передать это счастье. Как эстафету.
— Счастье не передается через вещи, — мягко возразила Марина. — Оно создается. Вами, нами. Вы вырастили потрясающего мужчину. За это вам низкий поклон. Но дайте нам совершить наши собственные ошибки. И наши собственные победы.
Она встала и подошла к платью. Осторожно потрогала кружево на рукаве, там, где оно осталось целым.
— Красивое какое кружево... Вологодское?
— Елецкое, — автоматически поправила я. — Мама доставала через десятые руки.
— Очень тонкая работа. Сейчас такое стоит бешеных денег.
Она помолчала, разглядывая узор.
— Знаете, я ведь тоже боюсь, — вдруг призналась она. Голос её стал тише, по-детски ломким.
— Чего тебе бояться? — удивилась я. — Молодая, красивая, вся жизнь впереди.
— Боюсь, что не справлюсь. Что буду плохой женой. Что не смогу готовить так вкусно, как вы. Антон постоянно говорит: «А мама делает борщ по-другому», «А у мамы рубашки всегда по цветам висят». Я иногда хочу вас придушить, честное слово.
Я удивленно моргнула. А потом, неожиданно для самой себя, фыркнула.
— Борщ он любит с чесноком в конце, — сказала я. — И сахара ложку в зажарку. Секрет такой.
— Сахар? — Марина округлила глаза. — А я уксус лью...
— Уксус тоже надо. Но сахар дает баланс.
Мы посмотрели друг друга и вдруг улыбнулись. Криво, несмело, но лед тронулся.
— Галина Сергеевна, — Марина стала серьёзной. — Я не надену это платье. Оно и порвано теперь, и вообще... Но я не хочу, чтобы вы сидели дома завтра. Вы нам нужны. Вы — часть нашей семьи. Без вас праздник будет неполным.
Я посмотрела на белую груду ткани. Моя мечта лежала в руинах.
— В чем я пойду? — глухо спросила я. — Я даже наряд себе не готовила. Думала, если ты откажешься, я вообще не пойду. А если согласишься — я бы в старом костюме пошла, какая разница, все бы на тебя смотрели.
Марина хитро прищурилась и потянулась к своему пакету.
— Ну, вообще-то я надеялась на мирные переговоры. И захватила кое-что. Я купила это маме, но ей не подошел размер, она у меня дама корпулентная, а вы стройная...
Она достала платье. Темно-синее, благородного оттенка, струящееся. Элегантное.
— Примерьте?
Я смотрела на неё и не верила. Она пришла мириться, зная, что я, скорее всего, выставлю её за дверь. Она купила мне платье.
В этот момент мне стало невыносимо стыдно за свой ультиматум. Я повела себя как капризный ребенок, а она — как мудрая женщина.
— Спасибо, — прошептала я.
Но взгляд мой снова вернулся к моему свадебному платью. Мне было жалко его до слез. Неужели оно просто отправится на помойку? Столько лет хранения, столько памяти...
— Жалко кружево, — сказала Марина, словно прочитав мои мысли. — Такое пропадает.
И тут её глаза загорелись. Она схватила меня за руку. Рука у неё была теплая, живая.
— Галина Сергеевна! У меня есть идея. Но нам придется не спать всю ночь. Вы же умеете шить?
— Я старшая медсестра хирургии, — гордо сказала я. — Я штопаю людей. Ткань — это пустяки.
— Отлично. Тащите ножницы.
ЧАСТЬ 5: Ночная смена
На часах была полночь. Кухня освещалась желтым светом люстры. На столе, где обычно я пила утренний кофе, теперь царил творческий хаос. Ножницы, иголки, катушки ниток (я достала свою заветную жестяную коробку из-под печенья) и лоскуты.
Мы резали моё свадебное платье.
Еще вчера эта мысль показалась бы мне кощунством. Но сейчас, под руководством Марины, это казалось актом не разрушения, а перерождения.
— Смотрите, — Марина расчерчивала мелом уцелевшие куски подола. — Мы вырежем самые красивые фрагменты кружева. Те, что с цветами.
— И что мы с ними сделаем? — я вдела нитку в иголку, щурясь даже в очках.
— У меня фата, — объяснила Марина, доставая из своего пакета невесомую прозрачную ткань. — Она совсем простая. Обычный фатин. Если мы пустим ваше кружево по краю... Это будет бомба. И... — она замялась.
— Что?
— И еще я хочу сделать пояс. Широкий атласный пояс для моего платья, расшитый вашим кружевом и бисером. Я буду буквально опоясана вашей заботой. Как оберегом.
У меня защипало в глазах.
— Это будет красиво, — сказала я севшим голосом. — Давай резать.
Работа закипела. Мы работали как слаженная бригада в операционной.
— Зажим! — командовала Марина в шутку, протягивая руку за булавками.
— Есть зажим! — отвечала я, передавая игольницу.
Мы говорили. Впервые за два года знакомства мы действительно разговаривали. Не о погоде и ценах на ЖКХ. А о жизни.
Я рассказала ей про Витю. Как мы познакомились на танцах, как он неуклюже наступил мне на ногу, как дарил сирень охапками.
Марина рассказала про своих родителей. Они развелись, когда ей было десять.
— Поэтому я так боюсь брака, — призналась она, пришивая бисеринку. — Я не видела счастливой семьи. У меня перед глазами только скандалы и раздел имущества. Ваш Антон... он другой. Он цельный. Это ваша заслуга.
Я посмотрела на её склоненную голову, на выбившуюся прядь волос.
— Ты будешь хорошей женой, Марина, — сказала я уверенно. — Ты умеешь слушать. И ты умеешь прощать старых дур.
Она подняла голову и улыбнулась. Искренне, светло.
— Вы не старая дура, Галина Сергеевна. Вы просто мама.
К трем часам ночи спина ныла нещадно. Пальцы были исколоты. Но передо мной на столе лежало чудо.
Простая фата превратилась в произведение искусства. Старинное елецкое кружево легло по краю тяжелой, богатой каймой. А пояс... Пояс сиял. Мы перенесли на него уцелевший бисер с лифа моего платья.
— Это эксклюзив, — выдохнула Марина, разглядывая работу. — От кутюр.
— Это от мамы, — поправила я.
Мы заварили чай. Сидели на кухне, уставшие, счастливые, среди обрезков атласа. Моего старого платья больше не существовало. Оно отдало себя, чтобы украсить новое. И в этом был великий смысл.
— Антон нас убьет, — хихикнула Марина. — Он думает, мы тут деремся, а мы шьем.
— Пусть думает, — махнула я рукой. — Мужчинам не обязательно знать все наши секреты.
В четыре утра я отправила её спать на диван в гостиной.
— Тебе надо хоть пару часов поспать, иначе будешь невеста-зомби.
— А вы?
— А я привычная. Я на дежурствах и не такое выдерживала. Я пока поглажу тебе фату.
Когда она уснула, я еще долго сидела на кухне. Гладила рукой пояс, расшитый бисером из моей молодости. Я чувствовала невероятную легкость. Страх ушел. Я не потеряла сына. Я приобрела дочь.
ЧАСТЬ 6: Свадебный переполох
Утро свадьбы началось с суеты. Я разбудила Марину в семь.
— Подъем, невеста! Визажист приедет через час!
Марина вскочила, сонная, с отпечатком подушки на щеке. Увидела фату и пояс, аккуратно разложенные на кресле, и ахнула. При утреннем свете они выглядели еще лучше.
Приехал Антон. Он вошел в квартиру с опаской, будто входил в клетку с тиграми. Увидел нас: меня, застегивающую Марине молнию на чехле с платьем (её платьем!), и Марину, которая доедала мой фирменный бутерброд.
— Мам? Марин? — он переводил взгляд с одной на другую. — Вы... вы как?
— Мы отлично, — сказала я, поворачиваясь к нему. Я была уже в том самом синем платье, которое подарила Марина. Оно сидело идеально. — Сынок, ты почему не брит? Марш в ванную!
Антон выдохнул так громко, что задрожали шторы. Он подошел, сгреб нас обеих в охапку.
— Спасибо, — шепнул он мне на ухо. — Спасибо, мам.
Потом начался ад, который называется «сборы невесты». Приехали визажист, парикмахер, фотограф. Квартира наполнилась запахом лака для волос и вспышками камер. Я чувствовала себя диспетчером в аэропорту. Координировала, подавала, приносила. И мне это нравилось. Я была нужна.
Когда Марина надела своё платье — современное, лаконичное, без лишних деталей — она была хороша. Но чего-то не хватало.
— А теперь — главный штрих, — торжественно сказала я.
Я подала ей пояс. Мы затянули его на талии. Бисер блеснул под лучами солнца, пробившегося сквозь тучи. Пояс преобразил платье. Он добавил ему истории, глубины.
Потом я накинула ей на голову фату. Кружево легло на плечи, обрамляя лицо.
Визажист присвистнула.
— Ого! Где вы взяли такую винтажную красоту? Это же ручная работа!
— Это семейная реликвия, — гордо ответила Марина, глядя на меня в зеркало. — Подарок свекрови.
Я встретилась с ней взглядом в отражении. В её глазах стояли слезы. В моих тоже.
— Ну всё, всё, не реветь! — скомандовала я, смахивая слезу. — Тушь потечет. Мы же не хотим пугать гостей.
Мы вышли из подъезда. Соседки на лавочке (мои вечные оппоненты) открыли рты.
— Галка, это ты? — крикнула баба Нюра. — Какая краля! А невеста-то, невеста!
Я шла к машине с гордо поднятой головой. Я вела под руку свою дочь.
ЧАСТЬ 7: В ЗАГСе
ЗАГС сиял позолотой и мрамором. Гости шумели, шуршали букетами. Я видела маму Марины — крупную, шумную женщину в красном. Мы поздоровались.
— Ой, Галина Сергеевна, — зашептала она мне. — Маринка сказала, вы там чудо сотворили с нарядом. Спасибо вам. А то она у меня такая упрямая, всё сама да сама...
— Хорошая у вас девочка, — сказала я искренне. — С характером. В нашу породу.
Заиграл Мендельсон. Двери распахнулись.
Они вошли в зал. Антон — высокий, красивый в черном костюме. И Марина. Она шла, и кружево на её фате колыхалось в такт шагам. Я видела, как люди смотрят на неё. Не просто как на очередную невесту, а как на царицу.
В тот момент, когда они обменивались кольцами, я вспомнила свою свадьбу. Руку Вити в моей руке. Его шепот: «Навсегда».
Мне не было больно. Мне было светло.
Я поняла, что Витя сейчас видит нас. И он доволен. Его платье, пусть и в другом виде, всё-таки здесь. Оно охраняет их.
— Объявляю вас мужем и женой!
Зал взорвался аплодисментами. Антон поцеловал Марину. Она смеялась, откидывая фату назад.
Ко мне подошел Антон. Обнял крепко-крепко.
— Мам, ты у меня мировая.
— Я знаю, — улыбнулась я. — Береги её. И пояс берегите. Потом дочке передадите.
— Дочке? — Антон поперхнулся. — Мам, мы еще даже шампанское не выпили!
— Ничего, я подожду. У меня терпения много.
ЧАСТЬ 8 (ФИНАЛ): Светлое завтра
Банкет был в ресторане на набережной. Волга за окнами несла свои темные воды, а внутри было тепло и светло.
Тосты, крики «Горько!», танцы. Я танцевала с отцом Марины, с каким-то дядей из Сызрани, даже с Антоном. Ноги гудели, но я не садилась.
В какой-то момент музыка стихла. Ведущий объявил танец мамы и сына.
Антон подошел ко мне. Заиграла старая песня Анны Герман «Эхо любви». Это была наша с Витей песня.
Я положила голову сыну на плечо. Он стал таким взрослым. Шире отца в плечах.
— Ты помнишь папу? — спросила я тихо.
— Смутно, мам. Больше по фотографиям. И по твоим рассказам. Но сегодня мне кажется, что он здесь.
— Он здесь, — кивнула я.
Мы кружились в центре зала. Я видела Марину, которая стояла в кругу подруг и смотрела на нас с нежностью. Она поглаживала пояс на талии.
Когда танец закончился, Марина взяла микрофон.
— Я хочу сказать тост, — её голос звенел. — За мою вторую маму. За Галину Сергеевну. Мы все знаем, что отношения свекрови и невестки — это тема для анекдотов. Но мне не до смеха. Мне повезло. Спасибо вам за мудрость. За то, что вы не сломали меня, а украсили. И спасибо за то, что научили главному: любовь — это не когда смотрят друг на друга, а когда вместе режут старое платье, чтобы сшить новое счастье.
Гости захлопали. Я стояла, красная как рак, и вытирала глаза салфеткой.
Вечером, когда всё закончилось, и такси везло меня домой, я смотрела на ночной город.
Я возвращалась в пустую квартиру. Но она больше не казалась мне одинокой.
В сумке у меня лежал кусок того самого кружева. Маленький лоскуток, который остался лишним. Я решила, что сошью из него маленькую подушечку-саше. Положу туда лаванду.
Я открыла дверь своей квартиры. Шкаф в прихожей был пуст — платье больше не висело там призраком. Шкаф освободился.
Для чего? Может, для новых платьев. Может, для пальто внуков, которые когда-нибудь будут здесь висеть.
Я прошла на кухню, налила себе чаю.
На столе лежала забытая Мариной булавка.
Я взяла её в руки. Острая, стальная, надежная.
Жизнь продолжается. Она изменилась, она стала другой, но она не закончилась.
Я достала телефон и впервые за много лет сменила заставку. Вместо черно-белого фото моей свадьбы я поставила то, что мне только что прислал фотограф в мессенджер: мы втроем — я, Антон и Марина. Смеемся. И на Марине сияет пояс из прошлого, обнимая будущее.
— Ну что, Витя, — сказала я в пустоту. — Свадьба удалась. Борщ будем учить варить позже.
Конец.