Знаете это чувство, когда внутри всё звенит, как натянутая струна? Не от страха, нет. От предвкушения. Весь год я жила этим звуком. Я слышала его, когда в шесть утра втискивалась в переполненную маршрутку, чтобы успеть на смену в процедурный. Слышала, когда ставила бесконечные капельницы, улыбаясь пациентам, хотя у самой ноги гудели, как телеграфные столбы. Я слышала шум прибоя.
Чемодан стоял в коридоре уже два дня. Новенький, пластиковый, цвета морской волны. Я купила его с премии. Внутри аккуратными стопочками лежали льняные брюки, два купальника (сплошной и раздельный — гулять так гулять!) и та самая шляпа с широкими полями, в которой я планировала сидеть на веранде и пить холодный лимонад. Я даже крем от загара уже положила в косметичку. Мы не были на море пять лет. То ремонт, то дача, то Олегу машину менять надо, то у Антоши, сына, свадьба. Но этот год был моим. Я выгрызла этот отпуск. Я вымолила его у старшей медсестры, я откладывала с каждой подработки, пряча деньги в томике Есенина.
Олег зашел на кухню, когда я дожаривала котлеты в дорогу. Он же любит домашнее, в поезде поесть. Он как-то странно, боком, протиснулся к холодильнику, достал пиво, но открывать не стал. Покрутил банку в руках. Я спиной чувствовала его взгляд. Тяжелый, липкий.
— Ленок, — начал он, и голос у него дрогнул. Так он говорил, когда разбил мою любимую вазу. Или когда забыл забрать меня с дежурства в дождь.
Я обернулась, вытирая руки о полотенце.
— Что, Олежек? Билеты распечатал?
— Тут такое дело... — он наконец поднял глаза. В них была какая-то детская обида пополам с упрямством. — Мы решили, что ты поедешь на море в следующем году. А сейчас путевка нужнее маме.
В кухне повисла тишина. Слышно было только, как шкварчит масло на сковороде. Одна котлета начала подгорать.
— Кому? — тихо переспросила я, чувствуя, как шум прибоя в голове сменяется противным, тонким писком.
— Маме. Антонине Петровне. Она звонила час назад. У неё давление скачет, врач сказал — нужен морской воздух. Срочно. Иначе... ну, сама понимаешь. Инсульт, то-сё. Я уже переоформил бронь. Ты же сильная, Ленок. Ты подождешь. А мама старенькая.
Он поставил меня перед фактом за день до вылета. Мой чемодан цвета морской волны вдруг показался мне самым нелепым предметом в этой квартире.
Часть 1. Синдром отмены
Первая реакция — это не гнев. Это ступор. Я смотрела на мужа, с которым прожила двадцать восемь лет, и не узнавала его. Это был тот же Олег — лысина, намечающийся животик, знакомая домашняя футболка с пятнышком от чая. Но слова, которые вылетали из его рта, были чужими.
— Ты переоформил бронь? — голос мой был ровным, профессиональным. Так я спрашиваю у буйных пациентов, принимали ли они сегодня таблетки. — Без меня?
— Ну а чего тебя дергать? Ты на смене была, — Олег осмелел, видя, что истерики нет. Он подошел, попытался приобнять меня за плечи. — Лен, ну пойми. Это же мама. Ей почти восемьдесят. Врач сказал — климат. А ты у меня здоровая, крепкая. Ну, съездим на дачу, я там гамак повешу. Отдохнешь на свежем воздухе, грядки прополем...
Он говорил, и каждое слово забивало гвоздь. Грядки. Гамак. Вместо моря, о котором я мечтала, глядя на облупленные стены больничного коридора.
— Олег, — я аккуратно сняла его руку со своего плеча. — У меня гипертония второй степени. Мне кардиолог настоятельно рекомендовал этот санаторий. Я год на него копила.
— Ой, да ладно тебе, — он махнул рукой, и в этом жесте было всё: и пренебрежение, и привычка, что я всегда «перетопчусь». — У тебя давление от нервов. А у мамы — возрастное. Ей нужнее. Я уже такси заказал на завтра, маму привезут к нам, она переночует, а утром я её в аэропорт.
Он сел за стол и потянулся к котлете.
— Вкусно пахнет. Положишь?
Я смотрела, как он жует. Спокойно, с аппетитом. Он действительно не понимал. Для него я была функцией. Удобным диваном, который можно переставить в угол, если нужно место для любимого антикварного шкафа — его мамы.
— Я не голодна, — сказала я и вышла из кухни.
В коридоре я споткнулась о чемодан. Он стоял как немой укор. Я не стала его разбирать. Просто задвинула ногой в гардеробную, в самую темноту. Сердце колотилось где-то в горле. Мне нужно было вдохнуть.
Часть 2. Стены имеют уши
Ночь прошла в каком-то липком бреду. Олег храпел, раскинувшись на всю кровать — совесть его явно не мучила. Я лежала на краюшке, глядя в потолок, и считала трещины в штукатурке. Утром он, как ни в чем не бывало, уехал за матерью.
— Ленок, приготовь там чего-нибудь диетического, маме жареное нельзя, — бросил он на ходу. — И постели ей в нашей спальне, там матрас лучше. Мы на диване перекантуемся.
Я молчала. Я превратилась в тень.
Антонину Петровну привезли к обеду. Она вошла, опираясь на палочку, маленькая, сухонькая, с поджатыми губами. Актриса погорелого театра.
— Ох, Леночка, — проскрипела она, даже не разуваясь. — Видишь, как вышло. Бог дал болезнь, но дал и сына золотого. Спасает мать. А ты не серчай. Молодым — везде дорога, а нам, старикам, — почет.
«Молодым» — это мне, в пятьдесят два года, с варикозом и бессонницей.
Я накрыла на стол. Паровые тефтели, овощи. Олег суетился вокруг мамы, подкладывал подушечку, подавал воду. Я была прислугой на этом празднике сыновней любви.
После обеда Олег уехал на мойку — готовить машину к завтрашнему трансферу. Свекровь прилегла в нашей спальне. Я осталась на кухне мыть посуду. Дверь в спальню была приоткрыта.
Телефон у Антонины Петровны был старый, кнопочный, но с очень громким динамиком. Она всегда включала громкую связь, потому что плохо слышала.
— Да, Валюша! — голос свекрови вдруг зазвучал бодро, без всякого старческого скрипа. — Представляешь, всё выгорело! Да! Олух мой всё устроил. Билеты, отель — всё люкс.
Я замерла с намыленной тарелкой в руках. Воду выключила инстинктивно.
— А невестка? — проквакал голос подруги из трубки. — Не бузила?
— А чего ей бузить? — фыркнула Антонина Петровна. — Она баба простая, деревенская закваска, на ней пахать можно. Перетопчется на даче. Я Олежке сказала: у меня сердце. Ну, он и поплыл. А какое сердце, Валь? Я тебя умоляю. Просто захотелось косточки погреть, пока совсем не развалилась. А Ленка — она ж как лошадь ломовая, ей отдых только во вред, разленится еще.
Тарелка выскользнула у меня из рук. Звон разбитого фарфора показался мне выстрелом.
В спальне стихло.
— Лена? Ты что там разбила? — недовольный голос «умирающей».
Я смотрела на осколки. Это была моя любимая тарелка. И моя прошлая жизнь. Внутри меня что-то щелкнуло. Тот самый звук натянутой струны оборвался. И наступила тишина. Холодная, ясная тишина.
Часть 3. Ход королевой
Я не стала устраивать скандал. Крик — это оружие слабых. Я аккуратно собрала осколки в ведро. Вытерла пол.
Зашла в спальню. Антонина Петровна поспешно прикрыла глаза, изображая страдание.
— Разбудила вас, мама? Простите. Посуда бьется к счастью.
— К расходам это, а не к счастью, — буркнула она.
Я вышла. Достала телефон. Зашла в мобильный банк.
На общем счете, который мы копили «на черный день» и немного на ремонт бани, лежала приличная сумма. Плюс мои отпускные, которые я еще не успела потратить.
— Черный день настал, — прошептала я.
Я перевела все деньги. До копейки. На свой личный счет, о котором Олег не знал.
Затем открыла приложение бронирования. Море отменялось — билетов на завтра уже не было, да и видеть море, которое у меня украли, я не хотела. Я выбрала лучший загородный спа-отель в нашем регионе. «Сосновый Бор Премиум». Четыре звезды, полный пансион, массажи, обертывания, бассейн с минеральной водой. Номер «Люкс» с видом на лес.
Цена кусалась, как злая собака, но мне было все равно. Я оплатила неделю проживания. Такси «Комфорт плюс» до отеля.
Вечером вернулся Олег. Я вела себя как обычно. Погладила ему рубашку. Собрала ему с собой бутерброды — он же повезет маму, проголодается.
— Ты у меня золото, Лен, — сказал он, уплетая ужин. — Я знал, что ты поймешь. Следующим летом — точно в Турцию. Зуб даю.
Я улыбнулась. Улыбка вышла кривой, но он не заметил.
— Конечно, Олег. Обязательно.
Ночью я встала, когда он уснул. Достала чемодан из гардеробной. Выложила купальники (в спа-отеле выдают халаты, но купальник пригодится для бассейна). Добавила вечернее платье, которое не надевала пять лет. И новые туфли.
Я собралась за пятнадцать минут. Написала записку. Положила её на кухонный стол, прижав солонкой.
Вызвала такси на 4:00 утра.
Часть 4. Пробуждение
Таксист, молодой парень, помог загрузить чемодан.
— В отпуск? — весело спросил он.
— В новую жизнь, — ответила я.
Мы отъехали от дома, когда окна еще были темными. Я заблокировала номер Олега и Антонины Петровны. Только на неделю. Мне нужна была тишина.
Я представила, что будет дома через три часа.
7:00 утра.
Будильник Олега зазвонит. Он потянется, ожидая запаха кофе и блинчиков (по воскресеньям я всегда пеку блины).
Он выйдет на кухню. Пусто. Холодно.
На столе нет завтрака.
Он позовет: «Лен? Ты где? Маму будить пора!»
Тишина.
Он увидит записку. На листке из блокнота я написала всего три слова:
«Лошадь ушла в отпуск».
Он кинется к телефону — абонент недоступен. Он побежит в спальню — шкаф открыт, моих вещей нет.
И тут проснется Антонина Петровна.
— Олежек! Где мой чай? Где завтрак? Нам выезжать через час! Где эта твоя... Лена?
Ему придется самому готовить ей кашу (которую он не умеет варить без комков). Искать её таблетки, которые я всегда раскладывала по часам. Собирать её сумки, потому что она «слабая». Везти её в аэропорт, слушая по дороге, какая я неблагодарная дрянь.
А потом он вернется в пустую квартиру.
Часть 5. Рай и Ад
В «Сосновом Бору» пахло хвоей и дорогим парфюмом. Меня встретили как королеву.
— Елена Николаевна, ваш номер готов. Процедуры расписаны. Желаете шампанского на завтрак?
— Желаю, — сказала я. Впервые в жизни я пила шампанское в 9 утра.
Я отключила голову. Меня обертывали шоколадом, мяли спину сильные руки массажиста, я плавала в бассейне, где вода была теплой, как парное молоко. Я гуляла по лесу и кормила белок.
Я училась дышать. Оказывается, я разучилась это делать за последние двадцать лет. Я дышала только для других — чтобы мужу было легко, чтобы детям было удобно, чтобы пациентам было не больно. А для себя я задерживала дыхание.
В это время, как я позже узнала от соседки (которой забыла запретить мне звонить), в моем доме разворачивалась драма.
Олег не смог найти, где лежат квитанции за квартиру. Он сжег любимую кастрюлю, пытаясь сварить пельмени. У него закончились чистые рубашки, а стиральную машину он не умел включать (вернее, не знал, какой режим для чего, я всегда это делала сама).
Но самое страшное — это мама.
Антонина Петровна долетела до моря. И начался ад.
Она звонила Олегу каждые полчаса.
— Отель ужасный! Полотенца жесткие! Еда слишком острая! Почему ты отправил мать в этот гадюшник?
Олег пытался объяснить, что это тот самый отель, который выбирала Елена, и он очень хороший. Но мама не слушала. Ей нужен был зритель. Раньше этим зрителем-громоотводом была я. Теперь весь заряд принимал на себя Олег.
Она требовала, чтобы он звонил администратору в Турцию и ругался. Она требовала поменять номер. Она требовала прислать ей денег, потому что «тут всё дорого».
Олег пытался дозвониться мне. Но «абонент временно недоступен».
Часть 6. Пустой холодильник
К среде Олег сдался. Соседка рассказала, что видела его в магазине — небритого, в мятой футболке. Он покупал пельмени и водку.
Он понял, что деньги с общего счета исчезли, когда попытался оплатить коммуналку. Это был еще один удар.
Он сидел в квартире, которая без меня стала просто коробкой с мебелью. Везде была пыль. Оказывается, она появляется каждый день, если её не вытирать.
Он понял, что не знает, где лежат запасные ключи от гаража. Не знает, когда у кота прививка. Не знает, как зовут учительницу внука, которого обещали взять на выходные (дети живут отдельно, но рассчитывали на бабушку).
Он остался один на один со своей жизнью. И она ему не понравилась.
Без «удобной» Лены его жизнь была набором проблем.
Я же в это время сидела в ресторане отеля, слушала живую музыку и пила красное вино. Ко мне подошел мужчина за соседним столиком.
— Разрешите пригласить вас на танец?
Я посмотрела на него. Импозантный, седой, с добрыми глазами.
— Разрешаю, — улыбнулась я.
Мы танцевали, и я чувствовала себя не бабушкой, не медсестрой, не «лошадью». Я была женщиной. Красивой, живой женщиной.
Я не собиралась изменять мужу. Мне это было не нужно. Мне нужно было почувствовать, что я существую отдельно от него.
Часть 7. Возвращение
Неделя пролетела как один миг.
Я возвращалась домой на такси. Водитель помог выгрузить чемодан. Я была в новом платье, с новой прической, загорелая (солярий в отеле тоже был отличный) и отдохнувшая.
Я открыла дверь своим ключом.
В квартире пахло несвежим бельем и пригоревшей едой. В коридоре валялись ботинки Олега.
Он вышел на звук двери. Осунувшийся, с мешками под глазами. На щеке щетина.
Увидев меня, он замер. Потом лицо его налилось краской.
— Ты! — выдохнул он. — Ты где шлялась?! Мать звонит, плачет! Я тут с ума схожу! Денег нет! Ты что натворила?!
Он хотел накричать. Хотел задавить меня, как обычно.
Я просто подняла руку ладонью вперед.
— Стоп, — сказала я тихо. Но в моем голосе был такой металл, что он поперхнулся.
Я прошла в комнату, не разуваясь. Поставила чемодан.
— Я была в отпуске, Олег. В том самом, который ты у меня забрал.
— Ты все деньги сняла! Это воровство!
— Это компенсация. За моральный ущерб и за услуги сиделки, повара и уборщицы за двадцать восемь лет. Я посчитала по минимальному тарифу, тебе еще повезло.
Олег плюхнулся на диван. Он выглядел растерянным. Его гнев разбивался о мое спокойствие, как волны о скалу.
— Лен, ну как так можно? Мама там...
— Мама там отлично проводит время, — перебила я. — Пьет кровь на расстоянии. Ты же хотел, чтобы она отдохнула? Вот она и отдыхает. А ты хотел быть хорошим сыном? Вот ты им и побыл. Неделю. Понравилось?
Он молчал. Смотрел на меня и, кажется, впервые видел. Не привычную функцию, а незнакомую женщину.
— Я есть хочу, — вдруг жалобно сказал он.
— В холодильнике пельмени. Свари сам. Я устала с дороги.
Я ушла в ванную и закрыла дверь на замок. Впервые я не побежала готовить ему ужин.
Часть 8. Финал: Новые правила
Следующие два дня мы жили как соседи. Я готовила только себе. Стирала только свои вещи. Олег ходил злой, надутый, но молчаливый. Он ждал, что я сломаюсь. Что совесть заест.
Но совесть молчала. Вместо нее говорило чувство собственного достоинства.
На третий день вернулась Антонина Петровна.
Олег встретил её в аэропорту. Дома она с порога начала концерт.
— Вы меня бросили! Отель кошмар! Еда отрава! А ты, — она ткнула в меня пальцем, — эгоистка! Бросила мужа!
Я спокойно пила чай.
— Антонина Петровна, — сказала я, глядя ей прямо в глаза. — Если вы еще раз назовете меня эгоисткой или лошадью, вы больше никогда не переступите порог этого дома. Я не шучу.
Свекровь открыла рот, хватая воздух, как рыба. Она посмотрела на Олега, ища поддержки.
— Олежек! Ты слышишь, как она с матерью говорит?!
Олег стоял между нами. Он смотрел на мать, красную, визжащую, полную сил (давление, видимо, чудесным образом испарилось). Потом посмотрел на меня — спокойную, красивую, но чужую.
Он вспомнил свою неделю в аду. Вспомнил пустой холодильник.
— Мам, — тихо сказал он. — Лена права. Не надо так.
— Что?! — взвизгнула свекровь.
— Ты отдохнула? Отдохнула. Тебя встретили? Встретили. А теперь давай чаю попьем спокойно. Лена устала. И я устал.
Это была не полная победа, но это был прорыв.
Вечером, когда свекровь увезли к ней домой (Олег вызвал такси, отказавшись везти сам, сославшись на усталость), мы остались на кухне вдвоем.
Олег сидел, опустив голову.
— Прости, — выдавил он. — Я дурак. Я правда думал, что так лучше будет. Мама ведь...
— Олег, — я накрыла его руку своей. — Мама — это мама. А я — твоя жена. Не прислуга, не мебель и не лошадь. Если ты еще раз решишь что-то за моей спиной, следующего билета назад не будет. Я уйду насовсем.
Он поднял глаза. В них был страх. Настоящий страх потерять меня.
— Я понял, Лен. Честно понял.
— Вот и хорошо.
Я встала.
— Будешь ужинать? Я рагу сделала.
— Буду, — он чуть не заплакал. — Очень буду.
Я накладывала ему рагу, и он смотрел на меня так, как смотрел двадцать лет назад. С восхищением и благодарностью.
Я знала, что Антонина Петровна еще не раз попытается влезть. Что Олег не исправится в один миг. Но главное изменилось — я перестала быть удобной. Я стала ценной.
И следующим летом мы поедем на море. Вдвоем. Или я поеду одна. Но я точно поеду.