Знаешь, говорят, что предательство пахнет дешевыми духами или чужой помадой. Ерунда. Моё предательство пахло мятной зубной пастой и распаренным кафелем.
Было полдвенадцатого ночи. Сережа, мой муж, с которым мы тридцать лет ели одну кашу и делили одну простынь, плескался в душе. Я уже легла, натянув одеяло до подбородка — отопление в этом году дали поздно, квартира выстыла. Его телефон лежал на тумбочке, заряжался. Мы никогда не ставили пароли. Зачем? У нас не было тайн. Так я думала.
Экран вспыхнул ядовито-синим светом, разрезав темноту спальни. Я бы не посмотрела, честно. Но телефон звякнул дважды — настойчиво, тревожно. А у Сережи отец в деревне плох, мы каждый звонок ждали со страхом.
Я потянулась, взяла трубку. Сообщение было не от свекра. И не из МЧС.
Абонент «Марина (работа)»:
«Спасибо. Получила. Ты нас спас, как всегда. Не знаю, что бы мы без тебя делали».
Марина. Так звали его первую жену. Ту, с которой он развелся тридцать два года назад, еще до меня. Ту, о которой он не вспоминал десятилетиями.
«Спас».
Пальцы сами, на автомате, нажали на иконку банковского приложения. Вход по отпечатку? Нет, код. Четыре цифры — год нашего рождения. Подошло.
Я открыла историю операций и почувствовала, как пол под кроватью куда-то проваливается.
15 октября: перевод 30 000 рублей.
30 октября: перевод 25 000 рублей.
15 сентября… 30 августа…
Я листала вниз, и цифры плясали перед глазами. Половина. Ровно половина его зарплаты, каждый месяц, последние полгода. Те самые полгода, когда он говорил мне: «Лен, на заводе премии срезали, кризис, давай ужмемся». Те самые полгода, когда я ходила в сапогах с треснувшей подошвой, потому что «надо потерпеть».
Шум воды в ванной стих. Щелкнул замок. Я положила телефон обратно, чувствуя, как внутри меня, в районе солнечного сплетения, замерзает огромная ледяная глыба. Он вышел, улыбаясь, вытирая седую голову полотенцем.
— Ты не спишь, Ленуся?
— Сплю, — сказала я в темноту. — Я давно уже сплю, Сережа.
Часть 1. Арифметика лжи
Утром я варила кофе, и мои движения были механическими, как у робота. Турка на огонь, ложка сахара, щепотка корицы. Всё как он любит. Я смотрела на его спину — он сидел за столом, ссутулившись, в старой фланелевой рубашке, манжеты которой я штопала месяц назад.
«Денег нет на новую», — говорил он тогда, виновато пряча глаза.
Враньё. Деньги были. Просто не для меня.
Я работаю старшей медсестрой в хирургии. Моя работа — это кровь, боль, графики дежурств и вечная нехватка бинтов. Я умею считать. Я умею видеть, когда пациент врет, что не пил перед операцией. И сейчас, глядя на мужа, я видела пациента в терминальной стадии лжи.
— Вкусно, — он отхлебнул, не глядя на меня. — Лен, там на машине резину менять надо, я с аванса не потяну… Может, возьмем из твоих отложенных? На санаторий потом накопим.
Меня будто током ударило. «Мои отложенные» — это гробовые моей мамы, которые я берегла на нашу поездку в Кисловодск. У него больные суставы, у меня давление. Мы мечтали об этом санатории три года.
— Нет, — сказала я тихо.
Он замер с чашкой у рта.
— Что?
— Нет, Сережа. Резину менять не будем. Поездишь на автобусе. Или пешком. Полезно для суставов.
— Лен, ты чего? Обиделась на что-то?
Я повернулась к нему. В руках у меня было кухонное полотенце, я скручивала его в жгут так сильно, что пальцы побелели.
— Я видела смс, Сережа. От Марины. И переводы видел.
Тишина на кухне стала такой плотной, что звенело в ушах. Только холодильник гудел, как трансформаторная будка. Лицо мужа посерело. Он не стал отпираться, не стал кричать «ты не так поняла». Он просто сдулся, стал маленьким и жалким.
— Лен, я объясню…
— Пятьсот тысяч, Сережа. За полгода ты перевел туда полмиллиона. Мы могли сделать ремонт на кухне. Мы могли вылечить твои зубы. Я могла не клеить сапоги «Моментом»! На что? У неё рак? Пожар? Что случилось?!
— Это не для неё, — выдавил он. — Это для Пашки.
Павел. Его сын от первого брака. Ему тридцать пять. Здоровый лоб, которого я видела два раза в жизни.
— И что с ним? — спросила я ледяным тоном. — Он что, маленький? Инвалид?
— Он попал в беду. Серьезную.
Часть 2. Спираль молчания
Я ушла на работу, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка. Весь день в отделении я рычала на санитарок и перепроверяла истории болезни с маниакальной тщательностью. В голове крутилось одно: «Он украл у нас». Не просто деньги. Он украл доверие. Он решил, что я не заслуживаю правды.
Вечером я не пошла домой сразу. Бродила по нашему району. Серые панельки, мокрый асфальт, ветер, бросающий в лицо колючую крупу. Я смотрела на окна. В скольких из них женщины экономят на колготках, пока их мужья играют в благородных спасителей для бывших семей?
Я вспомнила, как пять лет назад Пашка приходил к нам просить на машину. Я тогда сказала твердо: «Сергей, у него есть руки, ноги и голова. Помогать взрослому мужику — это развращать его». Сережа тогда согласился. Кивнул. А оказывается, затаил. Испугался. И когда прижало, решил действовать за моей спиной.
Я вернулась домой к девяти. Сергей сидел на кухне в темноте. Перед ним лежала пачка сигарет, хотя он бросил десять лет назад.
— Рассказывай, — я включила свет, не давая ему спрятаться в тени. — Всё. До копейки. И если соврешь хоть в мелочи, завтра я подаю на развод и раздел квартиры. Ты знаешь, я это сделаю.
Он рассказал. История была банальна и грязна, как привокзальный туалет.
Павел играл. Ставки на спорт, онлайн-казино. Сначала выигрывал, потом пошло вниз. Набрал микрозаймов. Потом занял у «серьезных людей». Счетчик тикал. Марина позвонила Сергею полгода назад в истерике: «Его убьют или посадят. Ты отец или кто?».
— Почему ты мне не сказал? — спросила я. Голос дрожал.
— Я боялся, Лен. Ты же говорила тогда, про машину… Что хватит его спонсировать. Я думал, я сам… по-тихому…
— По-тихому? — я засмеялась, и это был страшный смех. — Ты вынимал кусок изо рта у своей жены, у себя, чтобы кормить букмекеров? Ты понимаешь, что ты не сына спасал? Ты просто продлевал его агонию за мой счет!
Часть 3. Ультиматум
Следующие два дня мы жили как соседи в коммуналке. Я спала в гостиной. Он ходил тенью. Но я думала. Я, черт возьми, старшая медсестра. Моя работа — принимать решения, когда другие паникуют.
Развод? Легко. Разделить нашу «трешку», разъехаться по «однушкам» и доживать век в одиночестве, гордо неся обиду? Это поражение. Это значит, что прошлое победило.
Оставить как есть? Невозможно. Денег нет, доверия нет.
Я позвонила знакомому юристу. Потом — в наркологический диспансер. Собрала информацию.
Вечером в пятницу я положила перед Сергеем лист бумаги.
— Это что? — он посмотрел на меня красными от бессонницы глазами.
— План действий. Слушай меня внимательно, Сергей. Я не дам тебе разрушить нашу жизнь. Но и смотреть, как твоего сына закапывают, я не буду. Мы решим это. Вместе. Но на моих условиях.
— Каких?
— Первое: ты отдаешь мне все свои карты и доступы к банкам. Финансами теперь управляю я. Полностью. Второе: мы едем к Марине и Павлу. Вместе.
— Зачем? — он испуганно отшатнулся. — Лен, не надо, будет скандал…
— Будет не скандал, — я жестко улыбнулась. — Будет операция. Ампутация гангрены.
Часть 4. В логове
Марина жила в старом фонде, в квартире с высокими потолками и запахом нафталина и валерьянки. Она открыла дверь, увидела меня за спиной Сергея и сразу подобралась, как кошка перед прыжком. Она была красивая когда-то, но сейчас лицо оплыло от слез и страха.
— Зачем ты её притащил? — прошипела она Сергею.
— Добрый вечер, Марина, — я прошла в коридор, не дожидаясь приглашения. — Где Павел?
— Он спит. Не трогайте его.
— Буди. Или мы уходим, и следующий перевод вы не получите. Никогда.
Павел вышел через пять минут. Заспанный, в мятой футболке, с бегающим взглядом. Ему тридцать пять, а выглядел он на все сорок и одновременно на двенадцать. Инфантильный старик.
Мы сели за круглый стол. Я чувствовала себя как на консилиуме.
— Итак, — начала я. — Сергей рассказал мне о долге. Сумма?
Павел молчал, ковыряя скатерть. Марина всхлипнула.
— Семьсот тысяч осталось… — прошептала она.
Сергей охнул. Он думал, что почти всё закрыл.
— Ясно, — я кивнула. — Значит так. Мы закрываем этот долг.
Глаза Павла загорелись. Марина перестала плакать. Сергей посмотрел на меня как на святую.
— Но, — я подняла палец. — Не просто так. Сергей берет кредит. На себя. Мы закрываем долг перед кредиторами напрямую. Никаких денег на руки Павлу.
— Спасибо, Лена, спасибо… — затараторила Марина.
— Не перебивай. В обмен на это, Павел, ты прямо завтра идешь с нами к нотариусу.
— Зачем? — напрягся «мальчик».
— Ты подписываешь отказ от любой доли в наследстве отца. Квартира, дача, машина — всё, что у него есть и будет. Ты получаешь свое наследство сейчас. Живыми деньгами. На покрытие твоих грехов. Больше ты от отца не получишь ни копейки. Никогда. Это финальный расчет.
Тишина повисла такая, что слышно было, как тикают часы на стене.
— Ты что, торгуешься? — взвизгнула Марина. — Это его отец! Он обязан!
— Он обязан был вырастить и дать образование, — отрезала я. — Он это сделал. А содержать игромана он не обязан. Или так, или разбирайтесь с коллекторами сами. У Сергея больное сердце, я не дам вам свести его в могилу.
Часть 5. Момент истины
Павел вскочил, опрокинув стул.
— Да пошли вы! Пап, ты что, позволишь этой… так со мной разговаривать?
Сергей сидел, опустив голову. Я видела, как в нем идет борьба. Привычка быть «хорошим» боролась с реальностью. Он посмотрел на сына. На его перекошенное злобой лицо. Потом на меня. Я сидела прямая, спокойная, готовая принять любой удар.
— Лена права, — тихо сказал Сергей.
— Что?! — Марина задохнулась.
— Лена права, Паш. Я полгода врал ей. Воровал у нас. Я думал, я помогаю. А я просто кидал дрова в топку. Ты не остановишься, пока не почувствуешь дно.
— Ты меня продаешь за квартиру? — усмехнулся сын.
— Нет. Я тебя выкупаю. В последний раз.
Это был перелом. Я видела, как Сергей распрямляется. Он впервые за много лет перестал быть виноватым. Он стал отцом, который принимает трудное решение.
Часть 6. Нотариус и слезы
Следующие два дня были адом бюрократии. Мы взяли кредит. Я, конечно, пошла созаемщиком, потому что с его зарплатой такую сумму не давали. Это был риск. Огромный риск. Я ставила на кон и свою старость тоже. Но это была плата за то, чтобы отсечь эту опухоль навсегда.
У нотариуса Павел вел себя вызывающе, хамил секретарше, нервно тряс ногой. Когда подписывали отказ от претензий на имущество и соглашение о разделе (мы оформили это как дарение денег в счет будущей доли), рука у него не дрогнула. Ему нужны были деньги здесь и сейчас. Будущее для игромана не существует.
Марина не пришла. Ей было стыдно или страшно, не знаю.
Когда мы вышли из конторы, Павел закурил.
— Ну, бывай, папаша. Спасибо за грев.
Он даже не обнял отца. Просто развернулся и пошел к метро, на ходу доставая телефон. Наверное, проверять, пришли ли деньги кредиторам.
Сергей смотрел ему вслед. В его глазах стояли слезы.
— Он не исправится, Лен, — сказал он.
— Скорее всего, нет, — честно ответила я. — Но теперь это его выбор. И его жизнь. Мы сделали всё, что могли. И даже больше.
Часть 7. Осколки и клей
Мы ехали домой в маршрутке. Молчали. Было ощущение опустошения, как после тяжелой смены, когда умер пациент, которого тащили всем отделением.
Мы потеряли деньги. Много денег. Нам придется платить кредит три года. Никакого Кисловодска в этом году. И ремонт кухни откладывается на неопределенный срок.
Но когда мы зашли в квартиру, воздух в ней изменился. Исчезла та липкая ложь, которая висела полгода.
Сергей разделся, прошел на кухню, поставил чайник.
— Лен, — он подошел ко мне и, неловко переминаясь, взял мои руки в свои, шершавые, рабочие. — Прости меня. Я дурак. Старый, трусливый дурак.
— Дурак, — согласилась я, глядя ему в глаза. — Но ты мой дурак.
— Я клянусь, больше ни копейки мимо. Карту ты забрала…
— Карту я тебе верну, — вздохнула я. — Но смс-оповещения настрою на свой телефон. Доверие, Сережа, как фарфор. Если разбил, склеить можно, но трещина останется. Будем беречь, чтобы не развалилось.
Часть 8. Свет в конце (Финал)
Прошло три месяца.
Зима выдалась снежная. Мы живем в режиме жесткой экономии. Я беру дополнительные дежурства, Сергей халтурит по выходным — чинит проводку соседям по гаражу. Тяжело? Да. Но это честная тяжесть.
Павел звонил один раз. Просил еще. Сергей сам взял трубку, включил громкую связь (теперь это наше правило).
— Паш, договор помнишь? — спокойно спросил он. — Денег нет. И не будет. Иди работай.
И положил трубку. У него даже давление не подскочило.
Вчера, в день моей зарплаты, Сергей пришел домой с букетом. Хризантемы, мои любимые. И маленьким пакетом.
— Что это? — спросила я.
— Открой.
Там были новые зимние сапоги. Не дорогие, но кожаные, добротные. На меху.
— А как же кредит? — ахнула я.
— Я бросил курить, — улыбнулся он. — И шабашку хорошую взял. Лен, мы выберемся. К лету закроем половину, а там, глядишь, и до санатория доживем. Самое главное у нас осталось.
Я надела сапоги. Они были впору. Теплые. Надежные.
Я посмотрела на мужа. Он постарел за эту зиму, морщин стало больше. Но спина выпрямилась. Он больше не прячет глаза.
Мы не богаты. Мы потеряли полмиллиона и иллюзию, что у нас идеальный сын. Но мы обрели кое-что важнее. Мы узнали цену друг друга.
И оказалось, что мы друг другу по карману.
— Поставь чайник, Сереж, — сказала я, вытирая непрошеную слезу. — И давай посмотрим, сколько там осталось досрочно погасить.
Я знаю, что будет трудно. Но когда я смотрю в окно на метель, мне больше не холодно. Потому что я знаю: в этом доме больше нет сквозняков от открытых дверей в прошлое. Мы их заколотили. Наглухо.