Знаешь, как пахнет безысходность? Нет, не затхлым подвалом и не больницей. Она пахнет мокрой овечьей шерстью и дешевым обувным клеем. Именно этот запах бил мне в нос, когда я стояла в прихожей, держа в одной руке хлюпающий зимний сапог, а в другой — чек, который выпал из кармана джинсов моего мужа.
На улице был тот самый противный ноябрь, когда небо лежит на крышах серым ватным одеялом, а под ногами — ледяная каша из снега и реагентов. Я только что вернулась с прогулки с Мишуткой. Полтора часа я нарезала круги вокруг панельных многоэтажек, стараясь не наступать на пятку правой ногой, потому что подошва там предательски отошла еще неделю назад. Носки были мокрыми насквозь. Пальцы онемели так, что я их почти не чувствовала.
— Ты же все равно в декрете, зачем тебе новые сапоги? — голос Олега, прозвучавший вчера вечером, до сих пор звенел в ушах. — Лен, ну правда. Ты гуляешь вокруг дома. В магазин — в соседний дом. Потерпи сезон, сейчас с деньгами туго. У мамы юбилей, нам нужно выглядеть достойно.
«Туго с деньгами». Я верила. Я честно экономила на всем: варила супы на три дня, сама делала маникюр, забыла, когда покупала себе косметику. А теперь я смотрела на чек из ювелирного салона. «Цепь "Бисмарк", золото 585 пробы, вес 12 грамм». Сумма внизу была такая, что у меня перехватило дыхание. Это были не просто «деньги на сапоги». Это были четыре пары моих сапог. Или месяц спокойной жизни без вечного пересчета мелочи в кошельке.
Я стояла в коридоре, слушая, как в комнате просыпается сын, и чувствовала, как внутри, где-то в районе солнечного сплетения, закипает что-то горячее и тяжелое. Это была уже не обида. Это было прозрение.
Часть 1. Арифметика любви
Мы с Олегом женаты четыре года. До декрета я работала бухгалтером в строительной фирме. Звезд с неба не хватала, но у меня всегда была своя карта, свои деньги и, главное, свое право голоса. Я никогда не просила. Если мне что-то было нужно — я шла и покупала.
Декрет изменил всё. Сначала это казалось милым: «Милая, отдыхай, я обо всем позабочусь». Олег действительно заботился. Покупал продукты, оплачивал коммуналку. Но по мере того, как мои декретные выплаты таяли, а инфляция росла, в его голосе стали появляться новые нотки. Снисходительные. Барские.
Каждые сто рублей теперь требовали отчета.
— Куда уходят деньги? — спрашивал он, изучая чек из «Пятерочки». — Памперсы опять подорожали? Лен, может, попробуем марку попроще?
Я пробовала. У Мишутки начиналась аллергия, я лечила его мазями, на которые снова приходилось просить деньги. Замкнутый круг. Но самым страшным было не отсутствие денег, а изменение отношения. Я превратилась из партнера в иждивенку. В «домашний персонал», который еще и смеет чего-то требовать.
В тот вечер, когда я нашла чек, Олег пришел с работы в приподнятом настроении. От него пахло дорогим парфюмом и холодом улицы.
— Ужин готов? — спросил он, чмокнув меня в щеку, даже не заметив, что я стою в тех самых мокрых носках.
— Готов, — тихо сказала я. — Олег, я нашла чек.
Он замер, расстегивая рубашку. Обернулся медленно, в глазах мелькнуло раздражение — так смотрят на нашкодившего кота.
— Ты лазила по моим карманам?
— Я собиралась стирать джинсы. Он выпал.
— И?
— Ты сказал, что у нас нет денег мне на обувь. А здесь… — я потрясла бумажкой, — здесь сумма, на которую мы могли бы жить две недели.
— Это маме, Лена! — он повысил голос, переходя в атаку. — У человека юбилей. Шестьдесят лет! Ты предлагаешь мне подарить ей коробку конфет? Я единственный сын. Я должен показать, что я состоялся, что я уважаю мать.
— А жену уважать не надо? — спросила я, чувствуя, как дрожат губы. — Я хожу с мокрыми ногами, Олег. Я могу заболеть. Кто тогда будет с ребенком?
— Не драматизируй. У тебя есть осенние ботинки, надень теплый носок. В машине доедешь, а в ресторане переобуешься в туфли. Не позорь меня своей мелочностью.
«Мелочностью». Слово ударило как пощечина. Он ушел в ванную, хлопнув дверью, а я осталась стоять посреди кухни, где пахло котлетами, и понимала: дело не в сапогах. Дело в том, что в его системе ценностей я опустилась на самую нижнюю строчку. Где-то между старым пылесосом и ковриком у двери.
Часть 2. Клей и гордость
Следующие два дня до юбилея прошли в холодном молчании. Олег вел себя так, будто это я его обидела. Он демонстративно играл с сыном, подчеркнуто вежливо просил соль за ужином, но сквозь меня смотрел как через стекло.
Я пыталась спасти положение. Вечером, когда все уснули, я достала свои несчастные сапоги. Черная кожа на сгибе лопнула, подошва у носка отходила, обнажая серую внутренность. Я нашла в ящике с инструментами «Супер-клей». Руки дрожали. Я залила трещину, сильно прижала, испачкав пальцы. Запах химии ударил в нос, смешиваясь с запахом моей обиды.
«Ничего, — думала я, сжимая зубы. — Выдержу. Один вечер. Ради Тамары Петровны».
Свекровь, кстати, была женщиной неплохой. В нашу жизнь особо не лезла, внука любила, но держала дистанцию. Всю жизнь она проработала завучем в школе, и эта педагогическая выправка осталась в ней навсегда. Прямая спина, строгий взгляд поверх очков, идеально уложенные седые волосы. Олег ее боготворил и, кажется, немного боялся. Ему было важно не просто поздравить её, а впечатлить. Доказать, что мальчик вырос и стал «большим человеком».
Золотая цепь была именно этим доказательством. Символом успеха. Мои рваные сапоги в эту картину успеха никак не вписывались, поэтому их проще было игнорировать.
В пятницу утром позвонила сама именинница.
— Леночка, здравствуй. Вы во сколько планируете быть?
— К пяти, как договаривались, Тамара Петровна.
— Хорошо. Мишутку моя сестра посмотрит в соседней комнате, там детская зона будет. Ты сама-то как? Голос грустный.
— Устала немного, — соврала я. — Погода такая… сонная.
— Ну держись. Олегу привет передавай. И скажи ему, чтобы не вздумал тратиться. Мне главное — внимание.
Я положила трубку и горько усмехнулась. «Не тратиться». Если бы она знала.
Часть 3. Парадный выход
Суббота. День Икс.
Погода решила окончательно испытать меня на прочность. С утра зарядил мокрый снег с дождем, ветер выл в вентиляции.
Олег надел свой лучший темно-синий костюм, белую рубашку, запонки. Он сиял. Он предвкушал свой триумф.
— Лена, ты долго? Такси через десять минут!
Я стояла перед зеркалом. На мне было платье, которое я носила еще до беременности. Темно-зеленое, бархатное. Оно застегнулось с трудом, предательски обтянув еще не ушедший животик. Я втянула воздух, расправила плечи. Лицо… Немного консилера под глаза, чтобы скрыть круги от бессонных ночей, помада поярче. Вроде бы ничего.
А потом я посмотрела вниз.
Сапоги. Место склейки выглядело уродливым рубцом. Клей выступил белесой полосой. Я взяла черный маркер и тщательно закрасила этот шрам. Издалека не видно. Если не приглядываться. Если не ходить по лужам.
— Лен, ну ты где?!
Я вышла в прихожую. Олег окинул меня оценивающим взглядом.
— Нормально, — бросил он. — Платье старое, конечно, но выглядит прилично. Пошли.
Мы вышли из подъезда. Такси остановилось не у самого крыльца, а метров за пять, прямо у огромной лужи.
— Давай быстрее! — крикнул Олег, прыгая в машину и прикрывая голову папкой с документами (там лежал тост). Он не подал мне руки. Он берег костюм.
Я шагнула в лужу.
Холодная вода мгновенно нашла брешь в моей кустарной починке. Я почувствовала, как ледяная влага заливает носок, пропитывает колготки. Меня передернуло.
В машине я сидела молча, чувствуя, как мокрый капрон холодит кожу. Олег что-то весело рассказывал таксисту о политике. Я смотрела в окно на серый город и думала: «Господи, пусть этот вечер скорее закончится».
Часть 4. Чужой праздник
Ресторан «Венеция» встретил нас теплом, запахом жареного мяса и гулом голосов. Здесь собралась вся родня: тетушки из Саратова, двоюродные братья, коллеги Тамары Петровны. Золото, люрекс, высокие прически.
В гардеробе я попыталась незаметно переобуться. Сняла сапог — носок был темно-серым от воды. Я быстро натянула туфли, молясь, чтобы никто не заметил мокрого следа на полу. Сапоги сдала гардеробщице, стараясь спрятать дефектный носок внутрь.
— Номерок возьмите, — равнодушно сказала женщина, бросив мою обувь на полку. Сапог предательски завалился набок, демонстрируя отклеившуюся подошву. Я отвернулась, горя от стыда.
В зале нас усадили на почетные места, рядом с именинницей. Тамара Петровна выглядела великолепно: строгое синее платье, нитка жемчуга, укладка. Она светилась тихой радостью.
— Олежек, Леночка! — она обняла нас. — Как я рада.
Я улыбалась. Улыбалась так старательно, что сводило скулы. Ноги в туфлях согрелись, но противное ощущение сырости никуда не делось.
Олег был в своей стихии. Он разливал шампанское, шутил, делал комплименты тетушкам. Он играл роль успешного мужчины, главы семейства. Я смотрела на него и не узнавала. Где тот мелочный брюзга, который вчера отчитывал меня за покупку дорогого творожка? Здесь сидел щедрый барин.
— А теперь, — провозгласил ведущий, — слово предоставляется сыну юбилярши!
Олег встал. Поправил галстук. В зале наступила тишина. Все взгляды устремились на него. Я сжалась на стуле. Я знала, что сейчас будет.
Часть 5. Золотой блеск
— Дорогая мамочка, — начал Олег. Голос его дрожал от наигранного волнения, но звучал красиво. — Ты всю жизнь отдавала нам всё. Ты учила нас быть честными, добрыми, справедливыми. Ты — наш маяк. И сегодня, в этот знаменательный день, я хочу сделать тебе подарок, который хоть немного отражает, как сильно мы тебя ценим.
Он полез во внутренний карман пиджака и достал бархатную коробочку. Бордовую, с золотым тиснением.
Он подошел к матери, встал на одно колено (театральный жест, от которого меня передернуло) и открыл футляр.
Под светом люстры золото вспыхнуло огнем. Цепь была толстой, массивной, с затейливым плетением. По залу пронесся восхищенный вздох.
— Ох, Олег… — Тамара Петровна прижала руки к груди. — С ума сошел? Это же такие деньги!
— Для любимой мамы ничего не жалко! — громко объявил Олег, оглядываясь на гостей. Он ловил их восхищение, он купался в нем. — Носи на здоровье, родная.
Гости захлопали.
— Какой сын!
— Вот это подарок!
— Молодец, Олег, не поскупился!
Я хлопала вместе со всеми. Мои ладони были ледяными. Я видела этот блеск, и перед глазами снова вставал тот чек. 58 тысяч рублей. И мои сапоги за 5 тысяч, которых у меня не было.
Я чувствовала себя вором на этом празднике жизни. Чужой. Лишней.
Олег вернулся на место, сияющий, как начищенный пятак.
— Ну как? — шепнул он мне, наклонившись к уху. — Видела, как все ахнули?
— Видела, — тихо ответила я. — Очень красиво.
В этот момент ведущий объявил танцевальную паузу.
— Лена, пойдем покурим, — вдруг сказал брат Олега, Сергей. Он был проще, нормальный мужик, работяга. — А то тут душно.
— Я не курю, Сереж, но воздухом подышу.
Я встала. И тут случилось то, чего я боялась больше всего.
Часть 6. Катастрофа
Чтобы выйти на улицу (или в курилку на веранде), нужно было пройти через весь зал. Я шла аккуратно, стараясь не привлекать внимания. Но у выхода на веранду было скользко — кто-то разлил воду или нанесли снега.
Я поскользнулась.
В любой другой ситуации я бы просто удержала равновесие. Но я была в туфлях на мокрые колготки, ноги скользили внутри обуви. Я взмахнула руками и, чтобы не упасть плашмя, резко ступила назад, опираясь на пятку.
В этот момент я поняла, что забыла переобуться обратно в сапоги для выхода на холодную веранду. Стоп, нет. Я была в туфлях. Но Сергей предложил выйти через черный ход, там ближе. Там лежали мои сапоги, которые я, в суматохе, решила накинуть, чтобы не мерзнуть на улице.
(Поправка к сцене для реализма: Я пошла в гардероб, взяла сапоги, надела их, чтобы выйти с Сережей).
Я надела сапог. Сделала шаг. И подошва, которую я клеила ночью, с громким хлюпающим звуком оторвалась окончательно. Прямо посередине зала, где я остановилась, чтобы пропустить официанта.
Она не просто отошла. Она отвалилась наполовину, шлепнув об паркет как мокрая тряпка. Я споткнулась об собственную подошву и чуть не рухнула на стол с салатами.
Музыка на секунду стихла (менялся трек). И в этой тишине прозвучал мой сдавленный вскрик и отчетливый шлепок рваной обуви.
Я стояла, оцепенев. Правый сапог "улыбался" во всю ширь, обнажая мокрый носок.
Олег, который стоял рядом с матерью, принимая поздравления, обернулся. Его лицо налилось краской. Он подскочил ко мне, схватил за локоть — больно, жестко.
— Ты что творишь? — прошипел он мне в лицо, но так, чтобы слышали только ближайшие. — Ты специально? Ты решила меня опозорить перед всеми?
— У меня подошва отвалилась, Олег, — прошептала я, чувствуя, как к горлу подступают слезы. — Я же говорила…
— Уйди отсюда, — процедил он. — Сядь в угол и не отсвечивай. Убожество.
Он оттолкнул мою руку.
Я хотела провалиться сквозь землю. Сквозь этот паркет, в подвал, к крысам. Лишь бы не видеть этих глаз, полных презрения.
Часть 7. Глаза матери
Я не убежала. Гордость не позволила. Я кое-как доковыляла до стула в углу, поправляя проклятую подошву. Села, опустив голову, делая вид, что поправляю застежку.
Но краем глаза я увидела движение.
Тамара Петровна не продолжила разговор с гостями. Она стояла и смотрела.
Она видела всё.
Она видела, как я споткнулась. Видела этот "рот" на моем сапоге. Видела, как её сын, её гордость, схватил меня за руку. Видела его перекошенное злобой лицо. И, кажется, она даже прочитала по губам слово «убожество».
Музыка заиграла снова — какая-то веселая попса. Гости вернулись к еде и танцам. Инцидент был исчерпан для них, но не для неё.
Свекровь медленно, как ледокол, двинулась сквозь толпу. Не ко мне. К Олегу.
Он стоял у бара, опрокидывая рюмку коньяка, чтобы снять стресс.
— Мам? — он улыбнулся ей, но улыбка вышла кривой. — Всё в порядке? Лена просто неуклюжая…
— Помолчи, — тихо сказала Тамара Петровна.
Голос у неё был такой, каким она усмиряла хулиганов-старшеклассников. Тихий, но от него мороз по коже.
Она взяла его за руку и подвела к моему столику.
— Сядь, — приказала она.
Олег сел. Я подняла глаза. Тушь, слава богу, не потекла, но вид у меня был затравленный.
— Лена, покажи ногу, — сказала свекровь.
— Тамара Петровна, не надо…
— Покажи.
Я неловко вытянула правую ногу. Подошва висела на честном слове. Виднелся мокрый след на колготках.
Тамара Петровна долго смотрела на этот сапог. Потом перевела взгляд на золотую цепь, которая лежала на столе рядом с её тарелкой (она сняла её, чтобы померить, и еще не надела обратно). Потом на Олега.
В её глазах происходила сложная работа. Она складывала пазл. Декрет. Мои отказы от маникюра. Жалобы Олега на «тяжелые времена». И вот это золото.
— Сколько она стоила? — спросила она, кивнув на цепь.
— Мам, ну зачем это… Это подарок, — заюлил Олег.
— Я спросила: сколько? Пятьдесят? Шестьдесят тысяч?
Олег промолчал.
— А сапоги жене ты купить не мог? — её голос стал жестче.
— Она дома сидит! — взорвался Олег, забыв про шепот. — Зачем ей модельная обувь, чтобы коляску катать? Мам, это юбилей! Я хотел как лучше! Я хотел, чтобы у тебя было всё самое лучшее!
— За счет здоровья твоей жены? — Тамара Петровна встала.
Музыка снова стихла. Люди начали оборачиваться.
Часть 8. Настоящее золото
Тамара Петровна взяла бархатную коробочку. Щелкнула замком, закрывая её. Этот звук прозвучал как выстрел.
Она подошла к Олегу и вложила коробочку ему в нагрудный карман пиджака.
— Забери, — сказала она громко и отчетливо.
— Мама, ты что? Ты отказываешься от подарка? — Олег побледнел. — Люди смотрят!
— Пусть смотрят. Пусть видят.
Она выпрямилась во весь свой рост.
— Сынок, — сказала она так, что слышал весь зал. — Ты хотел выглядеть богатым и щедрым. Но богатство мужчины — это не золото на шее матери. Богатство мужчины — это улыбка его жены и теплые ноги его детей.
Она сделала паузу. В зале повисла звенящая тишина.
— Я не надену эту цепь. Она будет жечь мне шею. Потому что каждый раз, надевая её, я буду помнить, что моя невестка ходит по снегу в дырявых сапогах. Это не любовь, Олег. Это показуха. А я тебя учила быть мужчиной, а не павлином.
Олег сидел красный, как рак. Ему хотелось исчезнуть. Его публичная казнь свершилась руками того единственного человека, чье мнение для него было законом.
— Завтра же, — продолжила Тамара Петровна, уже мягче, но не менее твердо, — ты возьмешь эту коробку, сдашь её обратно в магазин, добавишь сколько нужно и купишь Лене самую лучшую, самую теплую обувь. И зимний комбинезон Мишутке. А мне… — она улыбнулась, глядя на меня, — мне купишь торт. "Киевский". Я его сто лет не ела.
Она подошла ко мне, наклонилась и обняла. Крепко, по-матерински.
— Прости меня, дочка, что упустила что-то в воспитании. Исправим.
Я уткнулась носом в её пахнущее лавандой плечо и, наконец, заплакала. Но это были слезы облегчения.
Финал
Мы ехали домой в такси молча. Олег не злился. Он был раздавлен, но в то же время… задумчив. Словно холодный душ, который устроила ему мать, смыл с него всю эту наносную шелуху.
Когда мы вошли в квартиру, он первым делом достал коробку с цепью и положил её на тумбочку. Потом посмотрел на мои мокрые сапоги, сиротливо стоящие в углу.
— Прости, — буркнул он, не глядя мне в глаза. — Я реально… перегнул. Заигрался.
Я подошла к нему и положила руку на плечо.
— Завтра пойдем за сапогами?
— Завтра, — кивнул он. — И в парк сходим. Все вместе.
Я знала, что он не исправится в одночасье. Эгоизм лечится долго. Но сегодня, благодаря мудрости одной пожилой учительницы, мы сделали первый шаг.
Я посмотрела в окно. Снег все еще падал, но он уже не казался таким холодным и враждебным. Ведь теперь я знала: мне есть на кого опереться, даже если подошва уходит из-под ног. И самое главное золото в этой семье — это не металл. Это совесть.