Я стояла в коридоре нашей съемной «двушки», глядя на старый, потертый линолеум, который я ненавидела последние пять лет. В руках у меня была не тряпка и не сумка с продуктами, как обычно в этот час. Я держала ручку его чемодана. Тяжелого, набитого под завязку.
За дверью ванной шумела вода. Виктор мылся. Он напевал что-то бравурное, кажется, из репертуара Лепса. Он мылся перед тем, как «обмыть» покупку. Он думал, что сегодня у нас праздник. Он искренне верил, что я, его жена, с которой он прожил тридцать лет, сейчас почищу картошку, нарежу селедочку, и мы будем радоваться его «мужскому поступку».
А я смотрела на этот чемодан и чувствовала странную пустоту. Не было ни истерики, ни слез, ни того жара, который поднимается к горлу, когда хочется кричать. Внутри было тихо и холодно, как в операционной после кварцевания. Я просто поняла: всё. Батарейка села. Лимит моего понимания, терпения и этой проклятой женской мудрости исчерпан.
Вода стихла. Щелкнул замок. Виктор вышел, вытирая голову полотенцем, розовый, распаренный, довольный.
— Олюш, ну ты чего там замерла? Ставь чайник, сейчас шампанское откроем! Мать звонила, благодарила, плачет от счастья...
Он осекся. Его взгляд упал на чемодан у моих ног. Улыбка сползла с лица медленно, как подтаявшее мороженое.
— Оль? Это что? Мы куда-то едем?
— Мы — никуда, Витя, — мой голос прозвучал чужим, низким тембром. — Едешь ты. К маме. На новой машине.
Часть 1: Запах бетона и мечты
Ещё утром всё было иначе. Утром мы были семьей с одной большой целью.
Мы шли смотреть квартиру. Не просто квартиру — нашу будущую крепость. Двушка в новом районе, на пятом этаже, с большой кухней, о которой я мечтала всю жизнь, скитаясь по общежитиям и съемным углам.
— Вить, смотри, здесь лоджия шесть метров! Я здесь кресло поставлю, буду вязать, — я кружилась по пустой комнате, вдыхая запах сырого бетона, который казался мне лучшим ароматом в мире.
Мы копили на первоначальный взнос пять лет. Пять лет я брала ночные дежурства в отделении, ставила капельницы, ругалась с поставщиками лекарств, приходила домой серая от усталости. Мы не ездили на море. Я ходила в пальто, которое купила еще до дефолта. Каждая лишняя тысяча — на счет.
— Да, Оль, неплохо, — Виктор тогда странно мялся, стоя у окна. Он не разделял моего восторга, теребил пуговицу на куртке. — Только... далеко от центра. И от мамы далеко.
— Витя, двадцать минут на автобусе! Зато своё! Никаких хозяев, никаких повышений аренды. В понедельник сделка. Ты же помнишь? Я с риелтором договорилась.
Я летала. Я мысленно уже расставляла мебель. Я видела нашу старость здесь: спокойную, уютную, без страха, что завтра попросят освободить помещение.
Часть 2: Семейный совет
Вечер начался как обычно. Я приготовила ужин — котлеты, пюре. Виктор пришел позже обычного, глаза бегали. От него пахло чем-то новым — "салоном", кожей и пластиком.
Он сел за стол, но к еде не притронулся.
— Оль, нам надо поговорить.
Сердце ёкнуло. Профессиональная привычка: такой тон обычно у врачей, когда они сообщают родственникам плохие новости.
— Что случилось? С мамой что-то?
Свекровь, Антонина Петровна, была третьим лишним в нашем браке всегда. Властная, вечно «умирающая» женщина, которая требовала внимания 24/7.
— С мамой всё хорошо. Даже лучше, — Виктор выдохнул и полез во внутренний карман пиджака. — Оль, ты только не кипятись. Я тут подумал... Мы не молодеем. Ипотека — это кабала. А жить надо сейчас.
Он положил на стол ключи. Тяжелый брелок с логотипом известного японского бренда.
— Что это? — я смотрела на ключи, как на ядовитую змею.
— Это кроссовер. Полный привод, климат-контроль, сиденья с подогревом. Маме тяжело в электричках на дачу ездить, у неё суставы, давление... А теперь я её с ветерком! И мы с тобой, как люди, на природу...
— Витя... — я почувствовала, как немеют пальцы. — На какие деньги?
— Ну... я снял наш вклад. Тот, что на взнос. И еще кредит добрал, миллиона полтора. Там акция была, грех не взять.
В кухне повисла тишина. Слышно было, как капает кран. Тот самый кран в съемной квартире, который хозяин обещал починить полгода назад.
— Ты снял деньги на квартиру? — переспросила я шепотом. — Деньги, которые я откладывала с ночных смен? Чтобы купить машину... для мамы?
— Ну почему для мамы? Для семьи! — он начал заводиться, чувствуя мою реакцию. — Что ты за человек такой, Оля? Только о бетоне своем думаешь! Мать — святое! Она старенькая, ей комфорт нужен. А квартира... ну поживем пока здесь. Или к маме переедем, у неё трешка, места всем хватит. Она, кстати, сама предложила! Сказала: «Зачем детям в долги влезать, пусть живут у меня, веселее будет».
Часть 3: Дьявол в деталях
Меня словно ледяной водой окатили. Жить у Антонины Петровны? Женщины, которая проверяет пыль белым платком и считает, что я неправильно глажу рубашки её сыночке? Это было не предложение. Это был приговор.
Я молча встала и взяла со стола папку с документами на машину, которую он гордо выложил.
— Оля, ты посмотри, какая комплектация! — бубнил он, накладывая пюре.
Я открыла ПТС. Строчки прыгали перед глазами, но я нашла графу «Собственник».
Собственник: Смирнова Антонина Петровна.
— Витя, — я подняла на него глаза. — Машина оформлена на твою мать?
Он поперхнулся котлетой.
— Ну... мама посоветовала. Сказала, так надежнее. Мало ли что... разводы там всякие, раздел имущества. А так — имущество семейное, родовое. Да и налог у пенсионеров меньше. Ты же умная женщина, должна понимать выгоду!
В этот момент картинка сложилась. Они всё обсудили. Они всё решили. Без меня. Мои пять лет каторжного труда, мои несбывшиеся мечты, моя потребность в безопасности — всё это было принесено в жертву комфорту его мамы. И самое страшное — он даже не понимал, что сделал. Он искренне считал себя героем. А меня — расчетливой эгоисткой, если я не оценю.
— Значит, так, — сказала я. Голос был ровным, металлическим. — Кредит на тебе?
— Ну конечно, маме же не дадут в 75 лет. Я плачу. Там платеж-то... ну, тысяч сорок в месяц. Затянем пояса, Оль. Ты же умеешь экономить. Зато машина — зверь!
Сорок тысяч. Это почти вся его зарплата учителя труда и подработки в такси. Значит, жить, есть, платить за съем (или терпеть унижения у свекрови) мы должны будем на мою зарплату. Я должна буду кормить его, пока он возит маму на дачу на машине, которая юридически даже не наша.
Часть 4: Чемодан
— Я в душ, — сказал Виктор, решив, что разговор окончен и я «проглотила». — Ополоснусь, и отметим.
Как только вода зашумела, я пошла в спальню. Достала из-под кровати старый чемодан, с которым мы когда-то ездили в Анапу в лохматом году. Раскрыла его.
Я действовала как робот. Шкаф — полка с его рубашками — чемодан. Ящик с носками — чемодан. Бритва из ванной (пока он мылся, я тихо зашла и забрала станок с полки, он даже не заметил за шторкой) — чемодан.
Я не положила ничего лишнего. Никаких подарков, которые дарила я. Только то, что он носил.
Всё это заняло десять минут. Ровно столько, сколько нужно мужчине, чтобы смыть с себя совесть.
И вот мы стоим в коридоре.
— Ты взяла кредит на машину для мамы, а нам негде жить? — повторила я его поступок вслух, чтобы он сам услышал, как это звучит. — Ты лишил нас дома, Витя. Ты решил, что комфорт твоей матери важнее моей жизни.
— Оля, ты истеричка! — он начал краснеть. — Из-за железки семью рушишь? Подумаешь, квартира! Купим потом!
— Когда потом? В семьдесят лет? Когда ты кредит за мамину машину выплатишь?
— Да что ты заладила "мамина, мамина"! Это наша машина!
— Нет, Витя. Это мамина машина. А кредит — твой. А жизнь, которую ты профукал, — наша общая. Была.
Я толкнула чемодан к порогу.
— Уходи.
— Ты шутишь? Куда я пойду на ночь глядя?
— Как куда? — я горько усмехнулась. — К маме. В её трешку. На машине с подогревом сидений. Она же тебя ждет, она рада. Вот и раздели с ней эту радость. А я устала. Я хочу спать.
Он смотрел на меня, и в его глазах я видела страх. Впервые за тридцать лет он понял, что "удобная Оля" кончилась. Он попытался схватить меня за руку.
— Оль, ну хватит. Ну прости, дурака. Ну давай сдадим эту машину обратно...
— Нельзя, Витя. Она на маме. Мама не отдаст. Иди.
Я открыла дверь. В подъезде пахло жареной картошкой и табаком.
— Ключи оставь. От квартиры. От машины можешь оставить себе.
Он швырнул ключи от квартиры на тумбочку, схватил чемодан и, злобно сверкнув глазами, бросил:
— Ну и сиди тут! Грымза! Приползешь еще, когда поймешь, что одна ты никто! Мама была права насчет тебя!
Дверь захлопнулась. Я дважды повернула замок. Потом накинула цепочку.
Финал: Счёт в мою пользу
Я сползла по двери на пол. Думала, что заплачу. Но слез не было. Была тишина. Оглушительная, прекрасная тишина.
Я прошла на кухню. На столе остывали котлеты. Папка с документами на машину исчезла — он успел прихватить.
Я налила себе чаю.
Взяла калькулятор.
Так. Его зарплаты больше нет. Но и расходов на него нет. Он ел за троих, пиво по пятницам, сигареты, вечные «дай на бензин», «надо маме добавить на лекарства».
Я быстро прикинула цифры на салфетке. Аренда этой квартиры мне одной великовата. Я сниму студию поближе к работе. Это минус десять тысяч расходов. На еду мне одной нужно в три раза меньше.
Я смотрела на цифры и не верила глазам.
Без Виктора я смогу накопить на ипотеку — пусть на крошечную, пусть на студию — за два года. Сама. Ни от кого не завися.
Телефон звякнул. Сообщение от свекрови: «Ты пожалеешь, неблагодарная! Витенька у меня, у него давление!»
Я заблокировала номер.
Потом заблокировала номер Виктора.
Я подошла к окну. Внизу, во дворе, взревел мотор новенького кроссовера. Фары выхватили кусок грязного асфальта и унеслись в темноту.
Я осталась одна. В съемной квартире, без мужа, без накоплений.
Но впервые за много лет я чувствовала себя богатой. Потому что я вернула себе самое главное — право решать, как мне жить. И это право я больше никому не отдам. Завтра будет новый день. И он будет моим.