Вы знаете это чувство, когда воздух на кухне вдруг становится таким густым, что его, кажется, можно резать ножом? Не тем, которым я только что нарезала лимон к чаю, а ржавой пилой.
Мы сидели за столом: я, мой муж Олег и Зинаида Петровна. На клеёнке в цветочек лежал распечатанный лист формата А4. Электронный билет. Сочи. Санаторий «Южный бриз». Две недели, о которых я мечтала три года. Три года ночных дежурств, подработок на капельницах по соседям, штопаных колготок и курицы по акции. Я смотрела на этот листок как на икону. Я уже чувствовала запах соли и слышала шум волн, заглушающий писк кардиомониторов, который преследует меня даже во сне.
Зинаида Петровна поправила очки. Её палец с массивным золотым перстнем — советским ещё, с рубином — ткнул в графу «Итого». Она медленно подняла на меня глаза. В них не было радости за сына. В них был калькулятор.
— Пятьдесят восемь тысяч? — тихо спросила она, и от этого тона у Олега привычно вжалась голова в плечи. — Это только проживание? А дорога? А питание?
— Там всё включено, мама, — виновато пробормотал Олег. — Маринке нужно. У неё спина…
Свекровь шумно выдохнула носом, откинулась на спинку скрипнувшего стула и поджала губы так, что они превратились в одну тонкую, бескровную линию.
— Значит, вот так, — процедила она, глядя не на сына, а мне прямо в переносицу. — На море, значит, деньги есть. А матери на новые шторы нет? У меня тюль от старости сыпется, солнце в глаза бьёт с пяти утра, давление двести… А вы, значит, пуза греть? Ну-ну.
Она схватилась за сердце, картинно, как актриса погорелого театра, и полезла в карман халата за корвалолом. А я поняла: война началась. И на этот раз я не имею права проиграть.
Часть 1. Арифметика совести
Когда мы вышли из подъезда свекрови, на улице уже стемнело. Душный июльский вечер не приносил облегчения, асфальт отдавал накопленный за день жар. Мы шли к машине молча. Я слышала, как Олег тяжело дышит, и знала, о чём он думает. Он думает, что мы — эгоисты.
— Марин, — начал он, когда мы сели в нашу старенькую «Ладу». — Может, правда… ну, не время сейчас?
Я медленно повернула к нему голову. Руки у меня дрожали — то ли от усталости после смены, то ли от бешенства, которое я пыталась затолкать поглубже.
— Олег, — сказала я очень спокойно. — Посмотри на мои руки.
Он покосился. Кожа сухая, от постоянного мытья и антисептиков — пергамент. Ногти коротко острижены, ни о каком маникюре речи нет уже лет пять.
— Я три года не была в отпуске. Ты два года без выходных крутишь баранку. У нас Сашка донашивает куртку за сыном твоей сестры. Мы эти деньги откладывали по сто рублей в банку из-под кофе. Ты забыл?
— Да помню я! — он ударил ладонью по рулю. — Но мать же… Ты видела её гардину? Там правда тюль жёлтый.
— Жёлтый, Олег. Но целый. И солнце ей в глаза бьёт последние тридцать лет, так как дом не поворачивался. Почему именно сейчас? Почему именно в тот день, когда мы купили путёвки?
Олег завёл мотор, машина дернулась.
— Она старая, Марин. Ей обидно. Она считает, что мы шикуем.
— Шикуем? — я горько усмехнулась, глядя в окно на мелькающие панельки. — Санаторий три звезды, Олег. Не Мальдивы. Мы просто хотим выжить, чтобы работать дальше.
Всю дорогу домой мы молчали. Я знала эту схему. Зинаида Петровна работала мастерски. Она не просила прямо. Она создавала вакуум, в котором ты чувствовал себя последним предателем, если покупал себе лишний йогурт.
Дома, пока Олег был в душе, у меня зазвонил телефон. На экране высветилось: «Золовка Лена».
Лена — младшая сестра Олега. Любимица. «Девочка-праздник», как называла её свекровь. Лена вечно искала себя: то она визажист, то астролог, то открывает интернет-магазин корейской косметики. И вечно у неё какие-то «временные трудности».
— Маришка, привет! — голос Лены щебетал, как ни в чём не бывало. — Слушай, мама звонила, плачет. Говорит, давление подскочило, скорую хотела вызывать.
Я присела на край дивана, чувствуя, как висок начинает пульсировать болью.
— Привет, Лен. У неё давление скачет каждый раз, когда Олег не берет трубку в течение пяти минут. Что случилось?
— Ну ты не язви. Она говорит, вы на юга собрались? Здорово вам. А у мамы там правда беда с окном. Она говорит, ты ей отказала в помощи. Грубо так.
— Я не отказывала, Лена. Я сказала, что сейчас у нас нет свободных денег. Мы всё вложили в путёвки.
— Ой, да ладно, — голос Лены стал жёстче. — У вас же всегда «заначка» есть. Марин, ну это же шторы. Это копейки для вас. Сколько там? Тысяч тридцать-сорок? Мама хочет хорошие, блэкаут, бархат какой-то там… Чтобы «как у людей».
Тридцать тысяч. Половина нашей поездки.
— Лен, — спросила я прямо. — А почему бы тебе не помочь маме? Ты же говорила, у тебя бизнес в гору пошёл.
В трубке повисла пауза.
— У меня… у меня всё в обороте. Ты же знаешь, бизнес требует вложений. Ладно, я поняла. Буду искать валерьянку, успокаивать мать. Просто знай: если с ней что случится на нервной почве — это будет на вашей совести.
Она отключилась. Я сидела в темноте кухни, слушая, как капает кран. На нашей совести. Как удобно.
Олег вышел из ванной, распаренный, с полотенцем на шее. Вид у него был побитый.
— Мама звонила? — спросил он тихо.
— Лена звонила.
Олег вздохнул и полез в холодильник.
— Марин, я тут подумал… Может, сдадим билеты? Потеряем процентов десять, зато маме купим эти чертовы шторы, и она успокоится. А на море… ну, на дачу к тёте Вале съездим, на речку.
Я посмотрела на него. На моего любимого, доброго, безотказного мужа, которого медленно пережевывали две женщины его клана. И поняла: если я сейчас уступлю, моря мы не увидим никогда. И дело не в море. Дело в том, что нас просто съедят.
— Нет, — сказала я твердо.
— Что «нет»?
— Мы не сдадим билеты. И шторы за тридцать тысяч мы покупать не будем.
— Марин, она мне житья не даст! Она сейчас начнёт звонить по всей родне, рассказывать, какой я неблагодарный сын. У меня сердце болит от этого, понимаешь?
— Понимаю. Поэтому у меня есть план.
— Какой ещё план?
— Завтра я поеду к твоей маме. Одна. И мы решим вопрос со шторами.
Олег посмотрел на меня с ужасом.
— Ты что, скандалить поедешь? Не надо, Марин. Хуже будет.
— Я не скандалить поеду. Я поеду причинять добро.
Я не стала говорить ему, что именно меня смутило. Зинаида Петровна — человек советской закалки. Она штопает носки и моет пакеты. Шторы за тридцать-сорок тысяч? «Бархат»? Это было не похоже на её стиль экономии. Здесь что-то не сходилось. И я собиралась выяснить, что именно.
Я легла в постель, но сон не шёл. Я думала о том, как завтра зайду в квартиру свекрови. В логово льва. Мне нужно было не просто отбиться. Мне нужно было вскрыть нарыв, который зрел годами.
За окном проехала машина, осветив фарами потолок. Тени метнулись по комнате, словно хищные птицы. Завтра мой выходной. И это будет самый тяжелый рабочий день за месяц.
Часть 2. Театр одного зрителя
Утро встретило меня головной болью и решимостью, холодной, как сталь скальпеля. Олег ушёл на работу рано, оставив на столе записку: «Марин, пожалуйста, помягче с ней. Я тебя люблю». Я скомкала бумажку. Любовь сейчас выражалась не в мягкости, а в способности защитить наши границы.
Я собралась как на войну. Строгий костюм, минимум макияжа, волосы в тугой пучок. В сумке — каталог бюджетного текстиля, который я одолжила у знакомой из хозяйственного магазина, и рулетка.
Дверь Зинаида Петровна открыла не сразу. За дверью слышалось шарканье, потом лязг замков — одного, второго, цепочки.
— А, это ты, — сказала она вместо приветствия, приоткрыв дверь на щель. На голове у неё была намотана шаль, хотя в подъезде стояла духота. — Олега нет.
— Я к вам, Зинаида Петровна. Чайку попить, шторы обсудить. Вы же этого хотели?
Она помедлила, оценивающе пробежалась по мне взглядом, пытаясь понять, пришла я с белым флагом или с мечом. Видимо, решила, что я сдалась.
— Ну проходи, раз пришла. Только у меня не прибрано, я ж болею. Всю ночь скорую ждала, не приехали, ироды.
В квартире пахло валерианой и старой пылью. Тот самый специфический запах жилья, где вещи ценят больше, чем людей. Сервант, забитый хрусталём, которым никогда не пользовались. Ковры на стенах. И те самые шторы в зале.
Я прошла в комнату. Тюль действительно был старый, но вполне приличный. Плотные портьеры — коричневые, тяжелые — висели монументально.
— Вот, смотри, — свекровь плюхнулась в кресло и картинно прижала руку ко лбу. — Видишь? Всё выгорело. Стыд какой. Людына невестка, вон, матери жалюзи римские повесила, с пультом. А я как сирота казанская.
— Зинаида Петровна, — я достала рулетку и решительно подошла к окну. — Давайте замерим.
— Зачем это? — насторожилась она.
— Как зачем? Олег сказал, вы хотите обновить интерьер. Денег у нас, как вы знаете, сейчас в обрез, но я нашла выход. У меня подруга работает на оптовом складе.
Я врала вдохновенно. Никакой подруги не было, но мне нужно было увидеть её реакцию.
— Я принесла каталог, — я выложила на стол буклет с яркими картинками. — Смотрите. Вот отличный вариант. Блэкаут, цвет «шампань». И главное — по закупке всего четыре тысячи за комплект. С карнизом вместе в пять уложимся. Я сама пошью, если надо подрезать. Пять тысяч мы найдём. Олег приедет в выходные, повесит.
Я ожидала чего угодно: критики цвета, ткани, фасона. Но не того, что произошло.
Лицо Зинаиды Петровны пошло красными пятнами. Глаза сузились.
— Ты мне тут дешёвку свою не суй! — вдруг взвизгнула она. — Оптовый склад! Тряпки половые там покупай себе! Я мать! Я заслужила нормальные, качественные вещи! Итальянские!
— Итальянские? — я спокойно закрыла каталог. — Зинаида Петровна, итальянские портьеры стоят от пятидесяти тысяч. Вы хотите, чтобы мы отменили поездку ради куска ткани?
— Да хоть бы и отменили! — она вскочила, шаль сползла на пол. — Подумаешь, цацы! Переломитесь без моря! А мать должна в уюте доживать! Мне, может, два понедельника жить осталось!
— Хорошо, — кивнула я. — Давайте начистоту. Вы хотите денег. Не шторы, а именно деньги. Верно?
— Ты меня не путай! — она начала задыхаться, но как-то слишком театрально. — Ты мне деньги дай, я сама выберу! У меня вкус есть, в отличие от тебя! А ты мне тут копейки считаешь!
— Я не считаю копейки, я считаю наш бюджет. Хорошо. Скажите мне модель, магазин, артикул. Мы с Олегом поедем, купим и привезем. Чек покажем. Наличных мы вам не дадим.
Повисла тишина. Звенящая, напряжённая. Свекровь смотрела на меня с неприкрытой ненавистью. Она поняла, что я загнала её в угол. Если ей нужны шторы — она согласится на покупку. Если ей нужны деньги — она будет юлить.
— Вы мне не доверяете... — прошипела она. — Родной матери не доверяете... Оскорбить хотите... Вон! Пошла вон из моего дома!
В этот момент в прихожей хлопнула дверь. У Зинаиды Петровны были ключи у половины родни, но этот звук был особенным. Лёгкие, быстрые шаги.
В комнату влетела Лена. Загорелая, в модном рваном джинсовом костюме, с пакетом из дорогого бутика.
— Мамуль, я забежала на минутку, там внизу такси ждёт... Ой, — она осеклась, увидев меня. — Марина? А ты чего тут? Не на работе?
Зинаида Петровна мгновенно переменилась в лице. Злость сменилась паникой. Она метнулась к дочери, пытаясь загородить её собой от меня.
— Леночка, иди, иди на кухню, мы тут с Мариной... разговариваем.
Но я уже заметила. Не пакет. И не загар. Я заметила взгляд, которым обменялись мать и дочь. Взгляд заговорщиков, которых застукали.
— Лена, — сказала я, не двигаясь с места. — Красивый загар. Солярий?
— Дача, — быстро, слишком быстро ответила Лена, пряча глаза. — У друзей на даче была.
— Ясно. А мы тут с мамой шторы выбираем. Итальянские. За сорок тысяч. Ты же, наверное, в курсе? Мама говорила, что хочет обновить интерьер.
Лена замерла. Её взгляд метнулся к матери. Зинаида Петровна делала ей какие-то знаки бровями, но Лена, видимо, не поняла сигнала. Или поняла неправильно.
— Какие шторы? — ляпнула Лена. — Мам, ты же говорила, что тебе деньги нужны на...
— На лекарства! — заорала Зинаида Петровна, перебивая дочь. — На лекарства дорогие! Я просто Марине не хотела говорить, чтоб не расстраивать! У меня... это... подозрение на страшное!
— На шторы или на лекарства? — я перевела взгляд с одной на другую. — Или, может быть, на кредит?
Слово «кредит» повисло в воздухе. Я попала пальцем в небо, но реакция Лены сказала мне, что я попала в яблочко. Её лицо вытянулось.
— Какой кредит? — пробормотала она, но рука предательски потянулась поправить лямку сумочки, которая стоила, наверное, как моя месячная зарплата.
— Лена, — я сделала шаг вперёд. — У тебя снова долги?
— Не твоё дело! — огрызнулась золовка. — Мама, скажи ей!
Зинаида Петровна рухнула в кресло и закрыла лицо руками.
— Уходите, — простонала она. — Обе уходите. Давление...
Но я не ушла. Я достала телефон.
— Я сейчас позвоню Олегу, — сказала я спокойно. — И мы вместе обсудим, на какие именно «шторы» нужны деньги. И если выяснится, что мы собираемся оплачивать очередной бизнес-проект Лены ценой нашего здоровья — разговор будет другим.
— Не смей звонить Олегу! — взвизгнула свекровь, отнимая руки от лица. Слёз не было. Была ярость. — Он сын! Он обязан! А Леночке сейчас трудно! У неё коллекторы!
Вот оно. Пазл сложился.
— Коллекторы? — переспросила я. — Значит, шторы — это коллекторы? А наша поездка на море должна покрыть долги Лены, которые она наделала, пока... пока что? Покупала эти шмотки?
Я кивнула на пакет из бутика, который Лена пыталась незаметно задвинуть ногой за диван.
— Это подарок! — крикнула Лена. — Мне подарили!
— Кто? Коллекторы?
Ситуация накалялась. Я чувствовала, что сейчас вскроется что-то еще более грязное. Но я не знала, что через минуту в эту дверь войдет человек, которого здесь ждали меньше всего.
В замке снова заскрежетал ключ. Мы все замерли. У Олега был комплект ключей, но он был на работе.
Дверь открылась, и на пороге комнаты появился Олег. Бледный, в рабочей куртке, с коробкой дешевого торта в руках. Он решил сделать сюрприз. Помирить нас. Приехал в обед.
Он стоял и смотрел на нас. На красную мать, на испуганную сестру с пакетом из бутика и на меня с рулеткой в руках.
— А я... — начал он растерянно. — Я торт купил. «Птичье молоко». Мам, ты же любишь...
Зинаида Петровна посмотрела на сына. И в этот момент она совершила ошибку. Она решила пойти ва-банк, не зная, что я уже всё раскопала.
— Олежка! — зарыдала она, простирая к нему руки. — Сынок! Спаси! Твоя жена меня в гроб загоняет! Пришла, кричит, требует деньги, которые я на похороны отложила! Говорит, шторы ей мои не нравятся!
Я посмотрела на Олега. Он перевёл взгляд на меня. В его глазах было столько боли и сомнения, что мне стало страшно. Кому он поверит? Материнским слезам, которые он видел всю жизнь, или мне?
— Это правда, Марин? — спросил он тихо.
Лена за моей спиной злорадно ухмыльнулась.
— Правда, Олежек, — поддакнула сестра. — Она налетела как фурия. Еле маму откачали.
Я молчала. Я просто смотрела на мужа. Сейчас решалось не то, поедем ли мы на море. Сейчас решалось, останемся ли мы семьёй.
Олег медленно поставил торт на комод. Шагнул ко мне. Взял меня за руку. Его ладонь была горячей и мокрой.
— Мама, — сказал он, не глядя на мать, а глядя на Лену. — А откуда у Лены новый «Айфон»? Он же из кармана торчит. Тринадцатый? Или четырнадцатый?
В комнате стало так тихо, что было слышно, как жужжит муха, бьющаяся о стекло того самого окна со старыми шторами.
В комнате повисла тишина, тяжелая и липкая, как расплавленный гудрон. Взгляд Олега был прикован к заднему карману джинсов Лены, откуда предательски выглядывал угол серебристого корпуса с тремя характерными камерами.
— Это... — Лена судорожно прикрыла карман ладонью, её глаза забегали. — Это копия, Олежек! Китайская реплика! Ты что, думаешь, я дура — такие деньги на телефон тратить? Мне просто для работы надо, для фоток в Инста... в соцсети! Чтобы клиенты шли!
Олег молчал. Он медленно перевел взгляд с сестры на мать. Зинаида Петровна, поняв, что сценарий летит в тартарары, решила сменить тактику нападения.
— Что ты уставился?! — рявкнула она, и в её голосе уже не было старческой немощи, только сталь. — Ну телефон! Ну и что? Девочке жить надо, развиваться! Ей престиж нужен! А ты, бугай здоровый, жене своей в рот смотришь, копейки считаешь!
— Копейки? — голос Олега дрогнул, но не сорвался. Он звучал страшно тихо. — Мам, ты просила пятьдесят тысяч на шторы. Сказала, свет тебе жить мешает. Сказала, что мы — предатели, раз на море едем. А сама...
Он шагнул к сестре и, прежде чем та успела отскочить, ловко выхватил телефон из её кармана. Лена взвизгнула:
— Отдай! Это моё!
Олег нажал кнопку блокировки. Экран вспыхнул сочной, идеально четкой картинкой.
— «Реплика», говоришь? — он повернул экран к Лене. — Face ID сработал? Нет? А почему камера такая? Лена, я в электронике, может, и не гений, но отличить вещь за сто тысяч от подделки могу.
Он положил телефон на край стола, рядом с каталогом дешёвых штор, который я принесла.
— Значит, так, — сказал он, глядя на мать. — Шторы — это враньё. Коллекторы — это правда?
Зинаида Петровна поджала губы, её лицо пошло багровыми пятнами.
— Правда! — выкрикнула она. — У Леночки долг по кредитке! Проценты капают! Ей угрожают! А вы жируете! У вас — море, санаторий, всё включено! А родная сестра должна бояться из дома выйти? Да как у тебя совести хватает, эгоист! Я тебя вырастила, ночей не спала, а ты...
— А я, мам, два года в отпуске не был, — перебил её Олег. — Я на фуре сутками не сплю, чтобы ипотеку закрыть и Марину хоть раз вывезти. А Лена покупает телефон за сто штук, имея долги? И ты хочешь, чтобы я закрыл её долг деньгами, которые мы откладывали по крохам?
— Она младшая! — взвилась мать, ударив кулаком по подлокотнику. — Она девочка! Ей труднее! А ты мужик, ты должен! Потерпишь без своего моря! Ничего с вами не случится, на грядках позагораете!
Я смотрела на мужа и видела, как внутри него что-то ломается. Тот самый стержень сыновнего долга, на котором держались все манипуляции Зинаиды Петровны последние двадцать лет. Хрустнул и рассыпался.
Олег посмотрел на свои руки — мозолистые, с въевшейся мазутной чернотой под ногтями, которую не брало ни одно мыло. Потом посмотрел на ухоженные руки сестры с гелевым маникюром.
— Знаешь, мам, — сказал он совсем уже спокойно, и от этого спокойствия мне стало жутко. — Ты права. Я мужик. И как мужик, я принимаю решение. Шторы мы тебе купим. Те самые, из каталога Марины, за четыре тысячи. Хорошие, плотные. От солнца помогут. А долги Лена будет гасить сама. Может, телефон продаст. Он как раз тысяч восемьдесят стоит, если б/у. На первое время хватит.
— Ты не посмеешь! — задохнулась свекровь. — Я прокляну! На порог не пущу!
— Пошли, Марин, — Олег взял меня за руку. Его пальцы были ледяными.
Он даже не забрал торт. Коробка с «Птичьим молоком» так и осталась стоять на комоде, нелепая и праздничная среди этой грязи и лжи.
Мы вышли из подъезда в душный вечер. У подъезда на лавочке сидели соседки — вечные стражи двора. Они проводили нас любопытными взглядами, наверняка уже настроив локаторы на открытое окно второго этажа, откуда доносился визг Лены.
Мы сели в машину. Олег не заводил двигатель. Он просто положил голову на руль и закрыл глаза. Я молчала, гладила его по плечу. Ему нужно было пережить этот момент — момент, когда ты понимаешь, что твоя мама любит не тебя, а твою функцию. Функцию кошелька и решателя проблем.
— Поехали домой, — хрипло сказал он через минуту. — Я хочу выпить.
Часть 4. Эхо скандала
Следующие два дня прошли в тягучем ожидании. Телефон Олега молчал. Зинаида Петровна не звонила, Лена тоже. Это была тактика «выжженной земли» — они ждали, когда у нас сдадут нервы, и мы приползём извиняться.
Олег ходил мрачный. Он собирал чемодан механически: кидал футболки, плавки, не разбирая цветов. Я видела, как он то и дело косится на чёрный экран своего смартфона. Привычка быть «хорошим сыном» — это хроническая болезнь, она не лечится одним скандалом. Фантомные боли мучили его.
— Может, позвонить? — спросил он на второй вечер, сидя на кухне над тарелкой с остывшим борщом. — Вдруг ей плохо? Давление всё-таки...
— Олег, если бы ей было плохо по-настоящему, Лена бы уже оборвала нам телефоны, чтобы обвинить в убийстве, — мягко сказала я, подливая ему чай. — Они молчат, чтобы наказать нас. Это бойкот.
— А если правда плохо? Она же старая, Марин. Сердце...
— У неё сердце крепче моего, — отрезала я. — Вспомни, как она бегала, когда в собесе талоны на сахар давали.
Но червячок сомнения грыз и меня. Мы, русские женщины, генетически запрограммированы на чувство вины. «Мать — это святое», «Худой мир лучше доброй ссоры» — эти установки сидят в подкорке. Я боролась с желанием набрать номер соседки, тети Клавы, и спросить, как там дела. Но понимала: если дам слабину сейчас, поездка превратится в ад. Свекровь почувствует запах крови.
День вылета. Рейс был в 16:00. Мы заказали такси на час дня.
Чемоданы стояли в коридоре, молнии застегнуты. Я проверяла документы: паспорта, билеты, страховки. Сердце трепетало от предвкушения. Неужели получится? Неужели через шесть часов я увижу море?
12:15. Звонок.
Не мобильный. Городской. У нас дома до сих пор стоял старый аппарат с трубкой на проводе, мы его не отключали «на всякий случай».
Олег замер с кроссовком в руке. Звук старого телефона в пустой квартире звучал как сирена воздушной тревоги.
— Не бери, — шепнула я.
— А вдруг...
Он подошел к тумбочке и снял трубку.
— Алло?
Я видела его лицо. Сначала напряженное, потом бледнеющее, потом растерянное.
— Да... Да, я понял. В какой? В седьмой? Реанимация? Я... мы сейчас.
Он медленно положил трубку. Посмотрел на меня отсутствующим взглядом.
— Что? — у меня внутри всё оборвалось.
— Соседка звонила. Тетя Клава. Маму увезли час назад. Инсульт. Говорит, скорая с мигалками, выносили на носилках. Лена там бьётся в истерике, орала на весь двор, что это мы её довели.
Я села на чемодан. Чемодан был твердый, ребристый. Мечта о море рассыпалась на мелкие осколки, как тот самый хрусталь в серванте свекрови.
— Олег, это может быть спектакль, — сказала я, но голос мой звучал неуверенно. Инсульт — это не давление. С этим не шутят.
— Клава врать не будет, — глухо сказал он. — Она видела врачей. Видела носилки. Марин... я должен ехать.
Он не сказал «мы». Он сказал «я». Но я знала, что это конец. Я не могу улететь одна, зная, что его мать в реанимации, а он один против своры родственников, которые теперь сожрут его заживо.
— Такси уже внизу, — машинально сказала я.
— Отменяй такси. Вызывай другое. В седьмую больницу.
Мы ехали молча. Город за окном был серым, пыльным, чужим. Я ненавидела себя за мысль, которая билась в голове: «Почему именно сегодня? Почему она не могла подождать две недели?». И тут же одергивала себя: «Это живой человек. Нельзя так». Но другая часть меня, циничная медсестра, шептала: «Стресс мог спровоцировать. Но тайминг... Тайминг идеален».
В приемном покое седьмой городской больницы пахло хлоркой и бедой. На пластиковых стульях сидела Лена. Тушь размазана по щекам, нос красный, в руках — скомканный платок. Увидев нас, она вскочила.
Я ожидала криков. Ожидала, что она кинется с кулаками. Но она сделала то, что было страшнее. Она тихо, с надрывом прошептала:
— Ну что, довольны? Съездили на море? Врач сказал... врач сказал, она может не проснуться. Это вы. Это ваша жадность.
Олег пошатнулся, будто его ударили под дых. Он осел на стул и закрыл лицо руками. Я подошла к стойке регистрации, где сидела полная медсестра в застиранном халате.
— Пациентка Смирнова Зинаида Петровна. Поступила час назад. Кем ей приходитесь?
— Невестка. Сын там сидит. Что с ней?
Медсестра лениво полистала журнал, потом посмотрела в компьютер.
— Смирнова... Смирнова... А, с Октябрьской? Подозрение на ОНМК (острое нарушение мозгового кровообращения). В реанимации. Состояние стабильно тяжёлое. Врач выйдет через час. Ждите.
Я вернулась к Олегу. Он сидел, раскачиваясь из стороны в сторону. Лена стояла над ним, как черный ворон, и что-то шептала. Я прислушалась.
— ...деньги нужны, Олег. Врач сказал, нужны хорошие лекарства, которых нет в списке. И сиделка потом. И реабилитация. Ты же понимаешь, что теперь всё на тебе? Я не работаю, у меня ничего нет. Ты должен искупить, Олег. Ты убил мать.
Я схватила Лену за локоть и резко отдернула от мужа.
— Заткнись, — прошипела я ей в лицо. — Ещё слово про «убил», и я тебе устрою реанимацию.
Лена испуганно отшатнулась, но в глазах её мелькнул не страх, а торжество. Она добилась своего. Олег был сломлен. Вина затопила его с головой.
Прошел час. Вышел врач — молодой, уставший, с суточного дежурства.
— Родственники Смирновой?
Мы втроем кинулись к нему.
— Кто сын? — врач посмотрел на Олега. — Пойдемте отойдем.
Они отошли к окну. Мы с Леной остались стоять, буравя друг друга взглядами. Я пыталась прочитать по лицу врача хоть что-то. Он говорил что-то Олегу, жестикулировал. Олег кивал, тер лоб. Потом врач похлопал его по плечу и ушел.
Олег вернулся к нам. Лицо у него было странное. Не скорбное, а скорее... озадаченное.
— Что? — выдохнула Лена. — Что он сказал? Лекарства? Деньги? Сколько надо? У вас же есть, на море не поехали!
Олег посмотрел на сестру долгим, тяжёлым взглядом. Потом перевел взгляд на меня.
— Марин, — сказал он тихо. — Вызывай такси.
— Домой? — не поняла я.
— В аэропорт.
— Ты с ума сошел?! — взвизгнула Лена. — Мать умирает!
— Врач сказал, — голос Олега стал жёстким, как тогда, с телефоном. — Врач сказал, что инсульта нет. Гипертонический криз. Давление сбили. Но самое интересное не это. В крови обнаружена лошадиная доза препаратов, повышающих давление. Кофеин, элеутерококк и еще что-то. Она, похоже, выпила всё, что нашла в аптечке, чтобы добиться нужных цифр на тонометре.
Лена побледнела так, что её тональный крем стал похож на маску.
— Это ошибка... Врачи идиоты...
— Врач сказал, её подержат пару дней и выпишут. Угрозы жизни нет. А вот угроза моему браку — есть. И я не собираюсь её усугублять.
Олег повернулся ко мне. В его глазах стояли слезы, но это были слезы очищения.
— Мы еще успеваем на рейс?
Я посмотрела на часы. До вылета оставалось три часа.
— Успеваем, — выдохнула я, чувствуя, как с плеч падает бетонная плита. — Если по платке поедем.
— Лена, — Олег повернулся к сестре, которая стояла с открытым ртом. — Передай маме, когда она «очнется», что я привезу ей магнит на холодильник. А шторы... пусть повесит старые. Они ей очень идут. К характеру подходят.
Мы вышли из больницы. Солнце слепило глаза. Жара стояла невыносимая, но мне казалось, что я дышу самым чистым горным воздухом.
— Ты правда сможешь улететь? — спросила я в такси. — Ты не будешь думать о ней?
Олег взял мою руку и поцеловал ладонь.
— Буду. Конечно, буду. Она моя мать. Но я впервые понял одну вещь, Марин.
— Какую?
— Чтобы спасти утопающего, нельзя давать ему топить себя. Иначе утонут оба.
Такси неслось в аэропорт. Впереди было море. А позади оставался город, душная квартира со старыми шторами и телефон, который я, не сговариваясь с мужем, поставила на авиарежим ещё до взлета.
Но я знала: это не конец войны. Это только выигранная битва. По возвращении нас ждал новый раунд. Но теперь мы были в одной команде, и у нас был секретный иммунитет: мы знали цену их «дорогим шторам».
Южный воздух ударил в лицо влажной, густой волной, пахнущей морем, шашлыком и выхлопными газами. Аэропорт Сочи гудел, как растревоженный улей. Таксисты-зазывалы («Адлер! Сочи! Красная Поляна, недорого!») хватали за рукава, туристы в шортах волокли чемоданы. Это был праздник жизни, на который мы, как оказалось, прибыли чужими.
Я стояла у ленты выдачи багажа, сжимая ручку чемодана так, что побелели костяшки. Олег смотрел в телефон. Его лицо было цвета той самой больничной стены, которую мы оставили три часа назад.
— Ноль, — прошептал он. — Марин, там ноль. И кредитка… минус сто пятьдесят. Под лимит.
— Как? — мой голос был спокойным, но это было страшное спокойствие. То, которое наступает перед взрывом. — Мы же летели. Телефон был выключен.
— Операция прошла два часа назад. Когда мы были в воздухе.
Олег дрожащими пальцами тыкал в экран.
— «Перевод клиенту Сбербанка. Елена Владимировна С.». Сто пятьдесят тысяч кредитных. И наши… отпускные. Пятьдесят восемь. Всё подчистую. Даже те две тысячи, что на коммуналку оставались.
Люди вокруг смеялись, обнимались, доставали солнечные очки. А у меня перед глазами плыли красные круги.
— Как она это сделала, Олег? У неё нет твоего телефона.
Олег поднял на меня глаза, полные детского ужаса и вины.
— В больнице. Когда я пошёл с врачом говорить… Я пиджак на стуле оставил. Телефон во внутреннем кармане был. Я думал, ну что она сделает? Он же на пароле.
— Какой у тебя пароль? — спросила я, хотя уже знала ответ.
Олег сглотнул.
— Год рождения мамы.
Я закрыла глаза. 1956. Четыре цифры, которые стоили нам всего. Зинаида Петровна даже на расстоянии, даже с больничной койки (если она вообще там была) умудрилась достать нас. Она воспитала сына так, что код доступа к его жизни — это она сама. А Лена… Лена просто знала.
— Она зашла в приложение, — начала я восстанавливать хронологию, как следователь. — Пока ты слушал про «гипертонический криз», она перевела деньги себе. СМС с кодом подтверждения пришла на твой телефон, она её прочитала и тут же удалила. Пять минут. Ей хватило пяти минут.
— Марин, — Олег схватил меня за руку. — Что делать? Мы в чужом городе. У нас в кармане… — он похлопал по джинсам, — три тысячи наличкой.
— Отель оплачен?
— Проживание да. Полный пансион. Хоть с голоду не умрём.
— Едем, — скомандовала я. — Разбираться будем из номера. Не доставляй им удовольствия видеть, как мы ночуем в аэропорту.
Мы сели в автобус, потому что на такси денег уже было жалко. Всю дорогу Олег звонил Лене. «Абонент временно недоступен». Звонил матери. Трубку не брали. Конечно. Они сейчас празднуют победу. Или делят добычу.
В номере было красиво. Вид на кипарисы и кусочек моря. Две белые кровати, кондиционер. Но мы сидели на краю матраса, не разбирая вещей, как беженцы.
— Это кража, Олег, — сказала я. — Это статья 158 Уголовного кодекса РФ. Кража, совершённая с банковского счёта. Это тяжкое преступление. До шести лет.
Олег вздрогнул.
— Марин… ты что? Посадить её хочешь? Она же сестра.
— Она не сестра, Олег. Сестры не обворовывают брата, пока он думает, что у матери инсульт. Она воровка. Циничная и расчётливая. Она знала, что мы будем в самолёте и не увидим уведомления банка.
— Может, она вернёт? — жалко пробормотал он. — Может, коллекторы прижали, она испугалась… Я дозвонюсь, поговорю…
— Ты серьёзно? — я встала и подошла к окну. Там, внизу, люди шли на пляж. — Олег, она украла двести тысяч. Кредитных денег! Ты понимаешь, что проценты начнут капать уже завтра? Чем мы будем платить ипотеку? Чем мы будем отдавать этот долг? Почкой?
Он молчал.
— Звони в банк, — сказала я жёстко. — Блокируй карты. Сообщай о мошенничестве.
— Марин, банк скажет идти в полицию.
— Значит, пойдём в полицию. Прямо здесь, в Адлере. Напишем заявление по месту обнаружения преступления.
Олег закрыл лицо руками. Я видела, как его ломает. Сдать родную сестру ментам — это табу. Это против всех правил, вбитых в голову с детства. «Свои должны разбираться сами», «не выноси сор из избы». Но изба сгорела, а сор превратился в радиоактивный пепел.
В этот момент его телефон звякнул. Мы оба подпрыгнули.
Олег схватил трубку. Сообщение в WhatsApp. От Лены.
Он читал, и его глаза расширялись.
— Что там? — я вырвала телефон из его рук.
На экране было фото. Какой-то грязный подвал или гараж. На стуле сидит Лена. Волосы растрёпаны, тушь размазана, губа разбита. Вид у неё был по-настоящему испуганный, не как в больнице.
Под фото подпись:
«Олежек, не блокируй карты!!! Я всё перевела ИМ. Они меня не выпускали. Сказали, если денег не будет до вечера, меня на счётчик поставят такой, что квартиру мамину отберут. Я не себе взяла, клянусь! Я спасалась! Прости, братик, я всё отдам, как заработаю. Только не пиши заяву, умоляю. Если менты узнают, они меня убьют. Это серьёзные люди».
Я смотрела на фото. Увеличила. Кровь на губе казалась настоящей. Но фон… На заднем плане виднелась коробка из-под пиццы и початая бутылка пива. Странный антураж для пленницы «серьёзных людей».
— Вот видишь! — воскликнул Олег, в его голосе смешались облегчение (она не просто тварь, она жертва!) и новый страх. — Я же говорил! У неё беда! Реальная беда!
— Или реальная постановка, — холодно заметила я. — Олег, посмотри на дату на коробке пиццы.
Он прищурился.
— Не вижу.
— И я не вижу. Но я вижу, что Лена держит телефон сама. Это селфи, Олег. Снято в зеркало или на фронталку. Видишь изгиб руки? Если её держат в заложниках, кто разрешил ей делать селфи и слать сообщения?
— Ну, может, дали телефон, чтобы денег попросила…
— Нет. Она пишет «я всё перевела». Значит, она уже свободна? Или ещё там? Если перевела, почему фото из подвала?
Всё это смердело ложью. Но ложью другого уровня. Опасной.
— Я звоню ей, — Олег нажал вызов.
Гудки. Долгие, тягучие. Потом щелчок.
— Да? — голос Лены был сиплым, дрожащим. — Олег? Ты получил?
— Лена, ты где?! — заорал он. — Что происходит? Чьи это деньги?
— Олежек, тише… Я вышла. Они меня отпустили. Я всё скинула им на криптокошелёк, как сказали. Теперь я чиста. Почти. Там ещё проценты остались…
— Какая крипта? Какие проценты? Ты украла у нас двести тысяч!
— Я спасала жизнь! — взвизгнула она, и в голосе прорезались истеричные нотки. — Ты бы предпочёл, чтобы меня в лесу закопали? Спасибо, братик! Я знала, что тебе плевать! Жене своей скажи спасибо, что из-за её жадности пришлось так выкручиваться! Если бы вы дали денег по-хорошему на шторы, я бы часть закрыла, и они бы подождали!
— Ах ты… — Олег задохнулся от возмущения. — Ты нас ещё и виноватыми делаешь?
— Я возвращаюсь к маме. Ей уколы нужны. А вы… отдыхайте. Раз уж прилетели. Только ментам не смей звонить. Эти люди узнают — придут и к вам. И адрес твой знают, и где ты работаешь. Понял?
Она бросила трубку.
Олег сел на кровать, опустив руки с телефоном между колен.
— Угрожает, — констатировал он. — Теперь она нам угрожает бандитами.
— Нет никаких бандитов, Олег, — я начала распаковывать чемодан, бросая вещи на полку резкими движениями. — Или есть, но не такие, как она рисует. Криптокошелёк… Лена, которая путает «Ворд» с «Экселем», переводит крипту? Кто-то её научил. Или кто-то ведёт её.
Я повернулась к мужу.
— Мы идём в полицию. Прямо сейчас. Это шантаж.
— Марин, а если правда? Если придут к нам домой? Там никого, но… А если к маме?
— К маме они не придут, потому что мама, скорее всего, в доле. Или в курсе.
— Не говори так про мать! — вдруг вспыхнул Олег. — Она может быть манипулятором, но связываться с бандитами? Она старая женщина!
— Она женщина, которая хотела шторы ценой нашего отпуска. Олег, проснись! Нас развели. Грубо, грязно, уголовно. И сейчас нас пугают, чтобы мы сидели тихо и платили твой кредит.
Я подошла к нему вплотную.
— У нас есть выбор. Или мы дрожим и платим долги твоей сестры следующие три года, забыв про жизнь. Или мы подаём заявление, и пусть полиция разбирается, кто там в подвале сидел и куда ушли деньги.
Олег смотрел на меня. В его глазах шла борьба. Страх за сестру боролся со злостью мужчины, которого унизили.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Идем. Но если Лену посадят…
— Если Лену не остановить сейчас, в следующий раз она продаст квартиру матери. Или нашу.
Мы вышли из отеля. Вечерний Сочи зажигал огни. Музыка гремела из каждого кафе, пахло жареной бараниной и вином. Мы шли сквозь этот праздник жизни в отделение полиции, сжимая в кармане последние три тысячи рублей.
В отделении было тихо и скучно. Дежурный, молодой парень с усталыми глазами, лениво посмотрел на нас.
— У нас кража, — сказала я. — Дистанционная. Крупный размер.
— Заявление пишите, — он подвинул листок. — Но сразу говорю: если родственники, дело — висяк. Обычно забирают через два дня.
— Не заберём, — сказал Олег твёрдо.
Он взял ручку. «Начальнику УВД города Сочи… от гражданина…». Ручка скрипела по бумаге. Я видела, как тяжело ему даётся каждая буква. Он писал приговор своим отношениям с семьёй.
Когда мы вышли, было уже совсем темно.
— Ну всё, — сказал Олег пусто. — Теперь назад дороги нет.
И тут у меня зазвонил телефон. Неизвестный номер. Сочинский код региона.
Я напряглась.
— Алло?
— Марина Викторовна? — мужской голос. Глубокий, спокойный, с лёгким акцентом. Не похож на коллектора. Скорее, на чиновника или врача.
— Да. Кто это?
— Это Эдуард, владелец гостевого дома, где вы остановились. Извините, что на мобильный, администратор дала. Тут такое дело… К вам гости пришли.
— Какие гости? — у меня похолодело внутри. — Мы никого не ждём.
— Двое мужчин. Представились… братьями вашей золовки. Сказали, срочно нужно поговорить насчёт долга. Они в холле ждут. Вели себя нагло, я охрану вызвал, но они не уходят. Говорят, без вас не уйдут.
Я посмотрела на Олега. Он всё понял по моему лицу.
— Они здесь, — прошептала я. — Они в Сочи.
— Кто?
— Дружки Лены. Или кредиторы. Они нашли нас.
Часть 6. Наследники Остапа Бендера
Эдуард, хозяин отеля, оказался мужиком старой закалки. Он встретил нас на заднем дворе, возле зоны погрузки, где пахло сыростью и жареной рыбой. Крупный армянин с уставшими глазами, он нервно крутил в руках четки.
— Спасибо, что предупредили, — выдохнул Олег.
— Не за что, — буркнул Эдуард. — Я проблемы не люблю. Эти двое… они не похожи на отдыхающих. Сидят в лобби, пьют мой кофе, пугают администратора Людочку. Я сказал, что вы ещё не заезжали. Но они знают, что бронь на вашу фамилию. Сказали: «Будем ждать хоть до утра».
— Как они выглядят? — спросила я.
— Как быки, — коротко ответил Эдуард. — Короткие стрижки, поло, барсетки. Но вежливые, гады. «Мы партнеры Елены Владимировны, у нас деловая встреча». Полицию я пока не звал, не хочу шум на весь район, у меня люди отдыхают. Но если вы скажете — нажму кнопку.
Я посмотрела на Олега. Он стоял, прислонившись к стене, и я видела, как ходят желваки на его скулах. Страх уходил. На его место приходила холодная, злая решимость загнанного зверя.
— Не надо полицию, Эдуард, — вдруг сказал он. — Мы только что оттуда. Если они приедут, нас затаскают по протоколам до утра, а эти двое просто скажут, что ошиблись дверью. Я сам с ними поговорю.
— Ты с ума сошел? — я схватила его за руку. — Их двое!
— Марин, бегать по Сочи с тремя тысячами в кармане мы не будем. Нам нужно в номер. Нам нужны вещи. И мне нужно посмотреть им в глаза.
Эдуард хмыкнул, оценивающе глядя на моего мужа.
— Ну, смотри, герой. Я с тобой пойду. Постою у стойки, вроде как журналы проверяю. Если что — у меня травмат под стойкой. Законный.
Мы вошли через чёрный ход, прошли через кухню, где звенели кастрюлями повара, и вышли в прохладный, кондиционированный холл.
Они сидели на диванах из искусственной кожи. Действительно, два «шкафа». Один листал телефон, второй грыз зубочистку. Увидев нас, они медленно, синхронно встали. Тот, что с зубочисткой — старший, с перебитым носом, — широко улыбнулся. Улыбка была такой, что захотелось проверить, на месте ли почки.
— Олег Викторович? — прогудел он. — А мы вас заждались. Сестренка ваша, Леночка, сказала, вы задерживаетесь. Рейс, пробки… Понимаем.
Олег не остановился. Он подошел к ним вплотную, игнорируя протянутую для рукопожатия руку.
— Кто вы и что вам нужно?
— Ну зачем так грубо? — «Зубочистка» не обиделся. — Мы от Елены. Она сказала, что передала через вас остаток суммы. Там сто пятьдесят пришло, а еще пятьдесят и проценты за просрочку — наличкой у брата. Говорит: «Брат у меня богатый, на море поехал, он за меня всё закроет».
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Лена не просто украла деньги. Она продала нас. Она выиграла себе время, бросив нас, как кусок мяса, этим волкам. «Брат закроет».
— Лены здесь нет, — твердо сказал Олег. — И денег у меня нет.
— Да ладно? — второй, помладше, шагнул вперед, нависая над Олегом. — Лена сказала, вы в курсе. Типа семейный подряд. Она сказала: «Езжайте к Олегу, он в курсе моей ситуации, он поможет». Мы же не звери, мы приехали. Билеты на самолет потратили. Кто нам компенсирует?
Ситуация накалялась. Эдуард за стойкой напрягся, его рука скользнула вниз.
И тут Олег сделал то, чего не ожидала ни я, ни эти амбалы. Он полез в карман. Оба напряглись, ожидая увидеть нож или баллончик. Но Олег достал сложенный вчетверо листок бумаги — талон-уведомление из полиции.
Он развернул его и сунул прямо под нос «Зубочистке».
— Читать умеете? — спросил он тихо. — КУСП номер такой-то. Заявление о краже денежных средств в крупном размере. Подозреваемая — Смирнова Елена Владимировна. Принято полчаса назад в УВД города Сочи.
Бандиты переглянулись. Уверенность с их лиц сползла, сменившись настороженностью.
— И чё? — спросил младший, но уже без былого напора.
— А то, — продолжил Олег, и голос его окреп. — Что любые деньги, которые она вам перевела — краденые. И если вы сейчас потребуете от меня хоть копейку, вы пойдете по делу как соучастники. Группа лиц по предварительному сговору. Вымогательство. Статья 163. До семи лет. Камеры здесь пишут звук, — он кивнул на потолок (Эдуард одобрительно моргнул). — Хотите присесть за долги моей сестры?
«Зубочистка» сплюнул на ковролин.
— Ты чё нас ментами пугаешь, мужик? Мы коллекторское агентство «Гарант», всё официально. У нас договор цессии.
— Если официально — шлите письма по прописке, — отрезал Олег. — А здесь частная территория. У вас три минуты, чтобы уйти. Или хозяин нажмет тревожную кнопку, и мы оформим протокол о преследовании.
Старший долго смотрел на Олега. Потом усмехнулся, но уже без веселья. Зло.
— Шустрый ты, Олег Викторович. Сеструха твоя — крыса, это понятно. Но ты зря думаешь, что бумажкой прикрылся. Она не нам должна. Она «платформе» должна. А мы так, выездная группа по работе с проблемными активами.
— Какой платформе? — вмешалась я.
Мужик посмотрел на меня как на пустое место.
— Игровой, дамочка. Казино онлайн. Ваша Леночка — лудоманка со стажем. Она не бизнес крутила, она слоты крутила. Всё, что брала — туда сливала. И долги у неё не перед банками, а перед людьми, которые бумажки из ментовки в туалете используют.
Он повернулся к выходу.
— Мы уходим. Но передайте сестре: счётчик тикает. И теперь он тикает очень громко.
Они вышли, хлопнув стеклянной дверью. В холле стало тихо, только гудел холодильник с напитками.
Олег стоял, не шевелясь. Потом его плечи опустились, и он тяжело сел прямо на пол, прислонившись к стойке ресепшена.
— Лудоманка, — прошептал он. — Господи, Марин. Она всё проиграла. Бизнес, шмотки, шторы эти чертовы... Это всё игра.
Я села рядом, обняла его. Эдуард вышел из-за стойки с бутылкой коньяка и тремя стопками.
— Стресс надо снять, — безапелляционно заявил он. — Я угощаю. Вы молодцы. Я думал, они вас поломают.
Мы выпили. Коньяк обжег горло, но тепла не принес.
— Что теперь? — спросил Олег, глядя в пустую стопку. — Денег нет. Карты заблокированы. Лена — игроманка, которая подставила нас под бандитов.
— Завтра банк откроется, — сказала я, пытаясь мыслить рационально. — Попробуем перевыпустить карту, снять остатки зарплаты, если они не успели уйти. У нас оплачено проживание и питание. Мы проживем эти две недели.
— Ты хочешь остаться? — удивился он.
— А куда нам ехать, Олег? Домой? В квартиру, где нас ждет твоя мама и, возможно, эти двое? Здесь безопаснее. И здесь есть еда.
Мы поднялись в номер. Я приняла душ, пытаясь смыть липкий страх этого дня. Когда вышла, Олег сидел на балконе. Он смотрел на темное море. Телефон лежал перед ним экраном вниз.
— Звонила мама, — сказал он, не оборачиваясь.
Я замерла с полотенцем на голове.
— Очнулась?
— Она и не спала. Лена приехала к ней.
— И что? Сказала, что мы её обокрали?
— Нет. Лена рыдает. Говорит, что мы натравили на неё бандитов. Что эти двое звонили ей и сказали, что мы отказались платить, поэтому теперь они придут к ней.
Я усмехнулась. Лена была верна себе. Даже на краю пропасти она пыталась столкнуть туда других.
— А мама? — спросила я.
Олег повернулся. В свете фонаря его лицо казалось старше лет на десять.
— Мама сказала: «Если с Леночкой что-то случится, прокляну». И знаешь, что я ответил?
— Что?
— Я сказал: «Вставай в очередь, мам. Там уже коллекторы стоят». И положил трубку.
Он встал, подошел ко мне и крепко обнял.
— Прости меня, Марин. За шторы. За всё.
Мы легли спать. Казалось, самое страшное позади. Враг известен, заявление написано, бандиты ушли. Но я не знала, что настоящая катастрофа — это не потеря денег. Это то, что всплывет, когда мы начнем копать глубже.
Утром я проснулась от того, что Олег тряс меня за плечо. Солнце заливало комнату, где-то кричали чайки. Но лицо мужа было белым.
— Марин, проснись. Это конец.
— Что? Что случилось?
Он протянул мне телефон. Там было открыто приложение «Госуслуги».
— Я зашел проверить штрафы... А там уведомление. Новое. Судебное производство.
— На что?
— На залог имущества. Марин, она не просто взяла кредит. Полгода назад, когда я давал ей паспорт для оформления доверенности на машину отца... помнишь?
Я кивнула, чувствуя, как холод ползет по спине.
— Она оформила генеральную доверенность. На распоряжение всем имуществом. И заложила нашу квартиру.
— Твою квартиру? — переспросила я. — Ту, в которой мы живем?
— Нашу. И мамину тоже. Обе квартиры в залоге у микрофинансовой организации. И сегодня пришло уведомление о начале процедуры взыскания. Мы бомжи, Марин. Мы все бомжи.
Мы сидели на кровати в номере за семь тысяч рублей в сутки, а по факту были нищими. В открытое окно врывался шум прибоя, детский смех и запах жареной кукурузы. Этот контраст между курортным раем снаружи и адом внутри черепной коробки сводил с ума.
— Дай сюда, — я взяла телефон из рук Олега. Руки не дрожали. Наступила та стадия шока, когда эмоции отключаются, уступая место холодной, как у патологоанатома, логике.
Я вчитывалась в сухие строки на экране. «Запись об ипотеке в силу закона». «Ограничение прав и обременение объекта недвижимости». Дата регистрации: три месяца назад.
— Три месяца, Олег. Мы три месяца живем в квартире, которая нам не принадлежит. Мы делали ремонт в ванной. Ты клеил плитку в чужом доме.
Олег сидел, обхватив голову руками. Он раскачивался, как маятник.
— Я подписал... Я помню. Она просила доверенность на управление машиной отца. Сказала: «Олежек, там у нотариуса стандартная форма, "генеральная", чтобы я могла и страховку делать, и техосмотр, и продать, если что». Я даже не читал. Там была очередь, я спешил на рейс...
— «С правом распоряжения всем имуществом», — процитировала я. — Ты подарил ей свою жизнь. И мамину заодно.
Я отшвырнула телефон на одеяло. Нужно было действовать. Слёзы, истерики, битье посуды — всё это роскошь, которую мы не могли себе позволить.
— Так. Слушай меня внимательно. У нас нет денег на обратные билеты. Мы не можем сейчас сорваться и полететь бить ей морду. Мы должны воевать отсюда. Прямо сейчас.
Я схватила свой телефон. В списке контактов был номер, который я хранила на самый чёрный день. Аркадий Борисович. Бывший пациент, которого я выхаживала после тяжелой аварии. Жесткий, циничный адвокат по недвижимости, который когда-то сказал: «Мариночка, если жизнь прижмет к стене — звони. Я долги помню».
Гудки шли долго. Я молилась, чтобы он не сменил номер.
— Слушаю, — раздался хриплый бас.
— Аркадий Борисович? Это Марина. Медсестра из травматологии.
— Мариночка! — голос потеплел. — Рад слышать. Неужели в больницу вернулись?
— Нет. У меня беда. Квартирная афера. Родственники.
Я изложила суть за две минуты. Без эмоций, только факты: генеральная доверенность, залог в МФО, начато исполнительное производство.
На том конце провода повисла пауза. Слышно было, как он щёлкает зажигалкой.
— Ситуация дрянь, Марина, — сказал он наконец. — Генералка — это приговор. Если нотариус настоящий и Олег был вменяем, оспорить сделку почти невозможно. Банки — это одно, а МФО — это стервятники. Они не судятся годами, они действуют быстро. Квартиры уже, скорее всего, выставлены на торги или переписаны на «прокладки».
— Шансов нет? — у меня пересохло в горле.
— Шанс есть всегда. Но нужен «лом». Нужно доказать, что доверенность была использована вопреки интересам доверителя. Это мошенничество, статья 159. Нужно уголовное дело. Нужно, чтобы Олега признали потерпевшим. И маму вашу тоже.
— Мама на стороне сестры.
— Вот это плохо. Если мать скажет следователю: «Я знала, я разрешила, Леночке нужны были деньги» — вы проиграете. Лена выйдет сухой, а вы останетесь на улице. Тебе нужно перевернуть мать. Сейчас.
— Как? Она зомбирована. Лена для нее святая мученица.
— Объясни ей на пальцах. Старые люди не понимают абстрактных «залогов». Скажи ей, что завтра придут менять замки. Что ее хрусталь вынесут на помойку. Бей по больному. По вещам, по страху, по соседям. Если мать напишет заявление на дочь — дело завертится. Если нет — сушите сухари.
Я положила трубку. Олег смотрел на меня с надеждой.
— Что он сказал?
— Он сказал, что ключ к спасению — твоя мама. Мы должны заставить её подать заявление на Лену.
Олег горько усмехнулся.
— Нереально. Она скорее сама себе руку отрубит, чем Лену посадит.
— Даже если узнает, что Лена сделала её бомжом?
— Она не поверит. Она скажет, что это мы придумали.
— Значит, мы должны заставить Лену признаться.
Я посмотрела на часы. 11 утра. В нашем городе — полдень.
— Звони матери, — скомандовала я. — По видеосвязи. Я хочу видеть её лицо.
Олег набрал. Гудки. Сброс. Снова набрал. Снова сброс.
— Лена блокирует, — догадался он. — Она рядом с ней. Она не даст поговорить.
— Звони на городской! — я вспомнила про старый аппарат. — Лена не может отключить провод, если она ждет звонков от своих «кредиторов» или врачей.
Олег набрал городской номер через скайп (денег на мобильном не было, использовали отельный Wi-Fi).
Прошла вечность. Наконец, трубку сняли.
— Алло? — голос Зинаиды Петровны был слабым, дрожащим. Актриса всё ещё была в образе умирающей.
— Мама! — крикнул Олег. — Не вешай трубку! Это вопрос жизни и смерти! Не твоей — твоей квартиры!
— Что ты несёшь, ирод? — зашипела она. — У меня давление... Леночка мне воды подаёт, а ты...
— Мама, слушай меня! — Олег перебил её так рявкнув, что я вздрогнула. — Где твои документы на квартиру? Свидетельство о собственности? Розовое такое?
— В серванте, где же ещё... Зачем тебе? Хоронишь уже?
— Пойди и посмотри! Прямо сейчас! Не клади трубку!
Послышалось шуршание, тяжелое дыхание.
— Леночка, где ключи от серванта? — донесся голос свекрови.
И тут мы услышали голос Лены. Не плачущий. Не испуганный. Ледяной.
— Мам, зачем тебе туда? Ложись, тебе нельзя вставать.
— Я только гляну, Олег просит...
— Мам, не надо туда лезть.
— Лена, отдай ключ!
Послышалась возня. Звук упавшего стула.
— Мама! — заорал Олег в телефон.
— Лена, ты что делаешь?! Отпусти руку! Мне больно! — закричала Зинаида Петровна.
В трубке что-то грохнуло, потом наступила тишина. А через секунду связь прервалась.
Олег побелел.
— Она её ударила?
— Она не дала ей проверить документы. Потому что их там нет, — сказала я. — Лена забрала оригиналы, чтобы оформить сделку. Или уже продала квартиру. Олег, там происходит насилие. Мы должны вызывать полицию туда. К ним домой.
— Кого? Ментов? Они приедут через два часа, посмотрят через дверь и уедут. «Бытовуха».
— У нас нет выбора. Звони соседке. Тёте Клаве. У неё есть запасной ключ?
— Был... Кажется, был. Мама оставляла, чтобы цветы поливать.
Олег дрожащими пальцами нашел номер соседки.
— Тётя Клава! Это Олег! Срочно, умоляю! Поднимитесь к маме! Там Лена... она, кажется, с ума сошла. Там драка была. Я боюсь за маму. Откройте своим ключом, посмотрите! Я вишу на трубке!
Следующие десять минут были самыми длинными в моей жизни. Мы слышали, как Клава кряхтит, поднимаясь по лестнице. Как звонит в дверь.
— Не открывают! — прошептала она в трубку. — Тихо там. Олег, может, скорую?
— Открывайте ключом!
Скрежет металла. Щелчок.
— Ой, цепочка накинута... — голос Клавы дрогнул. — Зина! Зинаида Петровна!
— Ломай! — заорал Олег. — Кличь мужиков, ломайте дверь!
Но ломать не пришлось. Из-за двери донесся голос Зинаиды Петровны. Не слабый, а полный ужаса.
— Клава... Клава, вызови милицию... Она меня заперла. Она... она ушла с чемоданом.
— Кто? — не поняла соседка.
— Лена. Она сказала... она сказала, что квартира больше не моя. Что у нас есть три дня на выселение. И ушла. Забрала всё золото. И икону бабушкину.
Олег опустил телефон. Он смотрел сквозь стену.
— Она сбежала, — сказал он. — Она выжала всё и сбежала.
— Клава! — закричала я в трубку мужа. — Вызывайте наряд! Немедленно! Пусть фиксируют кражу! Пусть мать пишет заявление!
— Она плачет, не может говорить... — растерялась соседка. — Тут такой погром... Сервант разбит.
Всё было кончено. Маски сброшены. «Девочка-праздник» превратилась в мародера, который обчистил труп собственной семьи, пока та была еще жива.
Олег встал. В его глазах больше не было паники. Там была пустота человека, у которого сгорел дом. В прямом и переносном смысле.
— Нам нужно домой, — сказал он. — Пешком, на попутках, в товарном вагоне. Плевать. Я должен быть там.
— Подожди, — я остановила его. — У нас оплачен отель еще на 13 дней. Это почти сто тысяч рублей. Эдуард — нормальный мужик.
Я схватила сумку и выбежала из номера.
Эдуард пил кофе в лобби, мрачно просматривая новости.
— Эдуард, — я подошла к стойке. — У нас форс-мажор. Нас обокрали, дома беда. Нам нужно уехать сегодня. Сейчас.
Он поднял бровь.
— Возврат не делаю. Правила букинга.
— Эдуард, я не прошу возврат на карту. У нас квартиры продали мошенники. Нам не на что купить билеты. Верните нам наличкой 50% от остатка. Пожалуйста. Это спасёт нам жизнь.
Он смотрел на меня долгую минуту. Видел, что я не вру. Видел мои трясущиеся руки, которые я прятала за спину.
— Черт с вами, — он открыл кассу. — Но если кто спросит — я вас выгнал за нарушение режима.
Он отсчитал пятьдесят тысяч рублей.
— На два билета хватит. И на такси. Валите. И удачи вам. Чтобы порвали этих гадов.
Через четыре часа мы сидели в самолете. Мы летели домой не загорелые и счастливые, а злые и готовые убивать.
Но когда мы приземлились и включили телефоны, нас ждал еще один сюрприз.
Пришло сообщение от номера, который не был записан в книге. Но Олег узнал его сразу.
«Не ищите меня. Я уехала в другую страну. Квартиры вы не вернёте, там всё чисто. Маме скажи — пусть не обижается, я взяла своё наследство чуть раньше. Живите дружно. Целую, Лена».
Олег сжал телефон так, что стекло треснуло.
— В какую страну? — прошептал он. — У нее же долги, запрет на выезд должен быть!
— Если она готовилась, — мрачно сказала я, — она могла выехать через Беларусь или по поддельному паспорту. Или долги еще не попали к приставам.
Мы мчались на такси к маме. К женщине, которая вчера требовала шторы, а сегодня сидела в разгромленной квартире, в которой ей, возможно, осталось жить последние дни.
Дверь была открыта. В прихожей толпились соседи. Пахло корвалолом.
Зинаида Петровна сидела на кухне, среди осколков любимой чашки. Она постарела за эти сутки лет на двадцать. Увидев Олега, она не закричала, не заплакала. Она сползла со стула ему в ноги.
— Сынок... Прости...
Это было то самое примирение, о котором я не мечтала. Страшное примирение на руинах.
Но времени на слёзы не было. В дверь позвонили. На пороге стояли два крепких парня в костюмах. Не бандиты. Хуже.
— Судебные приставы? — спросила я с надеждой.
— Нет. Служба безопасности микрофинансовой организации «Быстрый займ», — улыбнулся один из них, показывая удостоверение. — Мы пришли осмотреть наше имущество. Просим освободить помещение в добровольном порядке.
Мы успели вернуться, но опоздали. МФО действует быстрее полиции. Они уже здесь, с документами на право собственности (или вступления во владение). У нас есть только один козырь — адвокат Аркадий Борисович, который едет к нам, и факт того, что в квартире прописан несовершеннолетний (если он есть) или инвалид. Но тут я вспоминаю: у Зинаиды Петровны есть инвалидность? Нет. Но у нас есть справка из психдиспансера на Лену... Стоп. Была ли справка?
— Освободить помещение? — переспросила я, делая шаг вперёд и заслоняя собой сидящую на полу свекровь. — А вы, простите, кто? Суд?
Один из «пиджаков», тот, что с улыбкой гиены, лениво похлопал удостоверением по ладони.
— Мы представители собственника. По условиям договора займа, в случае просрочки право собственности переходит к займодавцу. Доверенное лицо — гражданка Смирнова Е.В. — подписала акт передачи ключей ещё вчера. Дистанционно. Электронная подпись — великая вещь, мадам. Так что это вы тут в гостях. Даём час на сборы.
Олег шагнул ко мне. Он был бледен, но в его руках, сжатых в кулаки, я видела ту самую ярость, с которой он отшил бандитов в Сочи. Только теперь за его спиной была не гостиничная стойка, а мать.
— Никто отсюда не выйдет, — тихо сказал он. — Пока я не увижу решение суда о выселении. А вы, господа, сейчас выйдете в подъезд. Или я вызову полицию и заявлю о попытке проникновения в жилище.
— Полицию? — усмехнулся второй, покрупнее. — Зови. У нас документы чистые. А вот у вас проблемы. Мы же дверь спилим. Вместе с вами.
Ситуация балансировала на грани драки. «Пиджаки» явно привыкли брать нахрапом, рассчитывая на страх стариков и юридическую безграмотность населения. Но они не учли одного: нам было нечего терять.
И тут в кармане у меня зазвонил телефон. Аркадий Борисович.
— Да! — крикнула я в трубку. — Они здесь! Ломятся в дверь!
— Громкую связь включи, — прорычал бас адвоката.
Я нажала кнопку и выставила телефон перед собой, как распятие перед вампирами.
— Говорит адвокат Ковальский Аркадий Борисович! — разнеслось по подъезду. — Слушайте внимательно, стервятники. Если хоть один волос упадет с головы моих доверителей, или хоть одна вещь будет тронута до приезда наряда, который я уже вызвал лично начальнику РОВД, я вас закопаю бумагами. Статья 330 УК РФ «Самоуправство». У вас нет исполнительного листа. Договор залога оспаривается. Любые действия до решения суда — уголовка. Вы меня слышите? Я буду через десять минут.
«Пиджаки» переглянулись. Фамилия Ковальского в городе была известна. Он был из тех адвокатов, которые могут и процесс выиграть, и жизнь испортить жалобами в прокуратуру.
— Мы подождём в машине, — процедил первый, убирая удостоверение. — Но часики тикают. Проценты капают. Вы сами себе яму роете.
Они ушли, оставив дверь открытой.
Олег захлопнул её, провернул все замки и сполз по металлу на пол.
— Десять минут, — выдохнул он. — У нас есть десять минут до приезда Аркадия. Мама!
Он подполз к Зинаиде Петровне. Она сидела, раскачиваясь, и смотрела в одну точку.
— Мама, ты слышала? Они говорят, Лена всё подписала. Где документы? Что еще она могла забрать?
Свекровь подняла на него мутные глаза.
— Она не виновата... — прошептала она. — Это болезнь. Это я виновата, Олежек. Я скрыла.
— Что скрыла? — я присела рядом. — Зинаида Петровна, сейчас не время для тайн. Лена вас на улицу выкинула.
— Не выкинет... — вдруг твердо сказала она. — Не имеет права. Бумажка есть.
— Какая бумажка? — Олег схватил мать за плечи. — Мам, говори!
— В антресоли, — просипела она. — В старых сапогах зимних, в голенище. Белая папка.
Олег кинулся в коридор. Полетели коробки, старые шапки, пальто. Он выдрал с антресолей пыльный пакет с сапогами, которые вышли из моды еще при Ельцине. Сунул руку внутрь.
Достал тонкую белую папку, перевязанную ленточкой.
Мы открыли её на кухонном столе. Там лежал пожелтевший лист с гербовой печатью.
Я, как медик, пробежала глазами по диагонали и почувствовала, как волосы на затылке начинают шевелиться.
— Справка, — прочитала я вслух. — Психоневрологический диспансер №2. Дана Смирновой Елене Владимировне... Диагноз: Параноидная шизофрения, эпизодический тип течения. Состоит на учёте с 2012 года.
А под ней — копия решения суда от 2014 года.
— «О признании гражданки Смирновой Е.В. недееспособной в части совершения имущественных сделок... Назначить опекуном Смирнову З.П.».
Тишина в кухне стала оглушительной.
— Недееспособна? — прошептал Олег. — Мам, ты знала? Ты знала, что она официальный псих?
Зинаида Петровна разрыдалась, закрывая лицо руками.
— Она просила не говорить! У неё жених был... Она жить хотела нормально! Врачи сказали — ремиссия может быть долгой. Я платила врачу, чтобы её из общей базы убрали, чтобы справки на работу давали чистые... Я думала, всё прошло! А бумажку эту я хранила... на всякий случай. Если она вдруг опять... с ножом кинется.
— С ножом? — переспросил Олег, бледнея.
— Было, сынок... Давно было. Тебя тогда в армии ещё держали. Она на отца кинулась, когда он денег не дал. Мы тогда и положили её.
Я смотрела на этот лист бумаги как на спасательный круг.
— Олег, ты понимаешь, что это значит? — мой голос дрожал от возбуждения. — Это джекпот. Это аннулирует всё.
— Что?
— Генеральная доверенность. Нотариус не имел права её заверять, если она состоит на учете с таким диагнозом, даже если в базе её «спрятали». Сделка, совершенная недееспособным лицом, ничтожна. Лена не имела права подписывать договор залога ни за тебя, ни за маму. Она юридически — ребёнок.
В дверь позвонили. Настойчиво, но вежливо. Три коротких звонка.
Это был Аркадий Борисович. Огромный, в помятом льняном костюме, с портфелем, похожим на чемодан.
Он влетел в квартиру, оглядел погром, заплаканную Зинаиду и нас.
— Живы? Отлично. Где бумаги от МФО?
Я молча протянула ему белую папку из сапога.
Он открыл. Прочитал. Поднял мохнатую бровь. Хмыкнул. Потом расхохотался — гулким, страшным смехом.
— Ай да Зинаида Петровна! Ай да партизанка! — он хлопнул папкой по столу. — Ребята, вы не просто спасены. Вы теперь можете эту МФО нагнуть так, что они вам ещё доплачивать будут за моральный ущерб.
Он быстро достал телефон.
— Алло, прокуратура? Дежурный? Ковальский беспокоит. Записывайте. Попытка незаконного отчуждения имущества недееспособного лица организованной группой. Да, справка есть. Да, опекун скрывал, но факт есть факт. Срочно накладывайте арест на регистрационные действия. И вызывайте санитаров. Нет, не нам. Коллекторам, когда они узнают, на какие бабки попали.
Он отключился и посмотрел на нас.
— Значит так. Сделку признаем ничтожной. Квартиры вернут. Долги Лены — это проблемы Лены и тех идиотов, которые дали деньги шизофреничке. С тебя, Олег, взятки гладки — ты доверил машину сестре, не зная о её статусе (мама же молчала, да?). А вот маму... — он строго посмотрел на Зинаиду Петровну, — маму могут потаскать за ненадлежащее исполнение обязанностей опекуна. Штраф будет. Но жильё останется.
Зинаида Петровна перестала плакать. Она сидела, прямая, как палка, и смотрела на адвоката.
— Пусть штраф, — сказала она твердо. — Лишь бы Леночку не посадили. Она же больная. Её лечить надо.
Олег сжал кулаки.
— Лечить? Мама, она нас чуть не уничтожила! Она украла, продала, сбежала!
— Она больная, Олег! — крикнула мать. — Ты не понимаешь? Это не она, это болезнь! Голоса, наверное, или мания...
— Удобная болезнь, — зло бросил он. — Которая учит пользоваться криптокошельками и подделывать документы.
Аркадий Борисович поднял руку.
— Спокойно. Сейчас главное — другое. Лена в розыске?
— Мы подали заявление в Сочи, — сказала я.
— Отлично. Сейчас я объединю эти дела. Найдут её быстро. С таким диагнозом она далеко не уедет. Без таблеток у неё скоро начнется фаза обострения.
Вечер мы провели в отделении полиции. На этот раз нас встречали по-другому. Аркадий Борисович открывал двери ногой. Справка из 2014 года работала как магический амулет. Следователь, молодой парень, только качал головой: «Ну и семейка... Санта-Барбара отдыхает».
Домой мы вернулись за полночь. В квартиру Зинаиды Петровны. Свою Олег пока видеть не мог — там всё напоминало о том, как легко мы могли всё потерять.
Мы сидели на кухне, пили чай. Штор на окне не было — Зинаида Петровна сорвала старые в припадке, а новые мы так и не купили. За окном светила луна.
— Мы не поедем на море, — тихо сказал Олег. — Денег нет. Отпуск кончается.
— Плевать на море, — я положила голову ему на плечо. — Мы дома. И дом наш.
Вдруг телефон Олега ожил. Не звонок. Видеовызов.
С незнакомого номера.
Олег посмотрел на меня. Я кивнула.
Он нажал «Принять».
На экране появилось лицо Лены. Но не такое, как на фото из «подвала». Она сидела в каком-то светлом кафе, за спиной пальмы. На ней была широкополая шляпа и огромные очки. Она улыбалась, но улыбка была кривой, неестественной. Дерганой.
— Приве-ет, родня! — протянула она, и я поняла: она пьяна или под чем-то. — Ну как вы там? Шторы повесили?
— Лена, — голос Олега был ледяным. — Где ты?
— Я? Я в раю, Олежек! — она захихикала. — Тут тепло. Тут нет коллекторов. И нет мамы с её таблетками.
— Лена, слушай внимательно, — сказал Олег. — Мы нашли белую папку. В сапогах.
Улыбка сползла с её лица мгновенно. Глаза за стеклами очков расширились.
— Что? — прошептала она. — Мама... Мама не могла. Она обещала сжечь!
— Не сожгла. Твоя сделка аннулирована. Квартиры арестованы, их не продать. Твои кредиторы сейчас очень злы. Но не на нас. На тебя. Ты кинула их, Лена. Ты продала им воздух.
Лена начала часто дышать. Картинка затряслась.
— Вы... вы меня сдали? — взвизгнула она. — Вы сказали им, что я псих?
— Мы спасли семью, Лена. А тебя теперь ищет Интерпол. И санитары. Возвращайся сама.
— Никогда! — заорала она. — Я не вернусь в дурку! Я лучше...
Связь прервалась. Экран погас.
Зинаида Петровна, которая стояла в дверях и всё слышала, сползла по косяку.
— Она там одна... Совсем одна...
— Она взрослая женщина, мама. Которая сделала свой выбор, — жестко сказал Олег. — А нам надо жить дальше.
Прошла неделя.
Суд принял обеспечительные меры. МФО отстало, поняв, что ловить нечего — судиться с недееспособными себе дороже, репутационные риски огромны. Квартиры остались за нами.
Мы с Олегом стояли на балконе нашей квартиры. Я смотрела на город.
— Знаешь, — сказал он, обнимая меня сзади. — А ведь деньги вернут. Часть. Аркадий сказал, страховку по карте можно выбить, раз было мошенничество.
— Купим маме шторы? — улыбнулась я.
— Купим. И себе. Плотные. Чтобы не видеть весь этот дурдом.
— А на следующий год... — начала я.
— На следующий год мы поедем на море, — закончил он. — И телефон я оставлю дома. В сейфе.
Внизу, во дворе, заиграла музыка. Жизнь продолжалась. Горькая, сложная, с рубцами на сердце, но наша. Мы победили. Мы не дали себя сломать. И самое главное — мы узнали цену друг другу. И эта цена была выше любых денег и любых квартир.
Я посмотрела на небо. Там, где-то далеко, летел самолет. Может быть, в нём летела Лена, убегая от своих демонов. А может, демоны летели первым классом рядом с ней.
Но это была уже не наша история.
Наша история закончилась здесь, на кухне, где пахло свежим кофе, а на окне висели новые, красивые, недорогие шторы. Светло-бежевые. Блэкаут. Сквозь которые не пробивалось палящее солнце, но всегда была надежда на новый рассвет.