— У твоей сестры трое детей, ей нужнее, так что свою премию отдашь ей, — безапелляционно заявила мама, даже не отрываясь от нарезки салата.
Нож в её руке ритмично стучал по доске: тук-тук-тук. Как приговор. В кухне пахло жареным луком и корвалолом — фирменный запах маминой квартиры, который с детства вызывал у меня странную смесь уюта и тревоги. Я застыла с чашкой чая у рта. Горячий пар обжигал губы, но внутри всё мгновенно оледенело.
— Мам, ты шутишь? — голос предательски дрогнул. Я поставила чашку на клеенку, стараясь не звякнуть. — Я же тебе только что сказала. Я записана к стоматологу. У меня мост шатается полгода, я жевать не могу на правой стороне. Эта премия... я её полгода ждала, ночами дежурила, чтобы именно зубы сделать.
Мама наконец отложила нож. Повернулась ко мне, вытирая руки о передник. В её глазах, выцветших, но по-прежнему стальных, читалось искреннее недоумение. Будто я только что сказала, что хочу купить билет на Луну, пока семья голодает.
— Лен, ну какие зубы? — она вздохнула так, словно объясняла прописные истины неразумному ребенку. — Потерпят твои зубы. Полоскай корой дуба, я тебе заварю. А у Насти старший, Павлик, школу заканчивает. Там выпускной, костюм нужен, ресторан... А у них кредит за машину горит. Ты одна, у тебя зарплата стабильная, а они многодетные. Им тяжело.
Слово «тяжело» она произнесла с таким нажимом, что я физически ощутила тяжесть этого аргумента. Аргумента, который давил на меня последние двадцать лет. Я смотрела на маму и понимала: она не спрашивает. Она распоряжается. Моими деньгами, моим здоровьем, моей жизнью. Как всегда.
Часть 1: Цена одной улыбки
Я опустила взгляд на свои руки. Кожа сухая, от частого мытья и антисептиков шелушится. Ногти коротко острижены — профессиональная привычка. Я — старшая медсестра в отделении травматологии. Моя смена — это двенадцать часов на ногах, это чужая боль, это крики, это бесконечные отчеты и нехватка персонала. Эту премию нам выбили чудом, за перегрузку в сезон гололеда. Я помню каждую копейку из этой суммы, потому что каждая копейка — это мой недосып, мои больные вены на ногах и, да, мои ноющие зубы.
— Мам, — начала я тихо, стараясь держать тон ровным. Профессиональная выдержка сейчас была нужна как никогда. — Выпускной у Павлика в мае. Сейчас ноябрь. За полгода можно накопить. А мне врач сказал: если не начать протезирование сейчас, костная ткань уйдет, потом будет в два раза дороже. Это не прихоть. Это здоровье.
Мама поджала губы. Это был её коронный жест — «обиженная добродетель».
— Вот ты всегда так, Лена. Только о себе, — она вернулась к столу, демонстративно громко гремя тарелками. — «Здоровье, здоровье». А у сестры нервный срыв будет, если она сына достойно не выпустит. Ты же знаешь Настю, она всё близко к сердцу принимает. У них и так с мужем нелады, еще ты масла в огонь подливаешь.
Я почувствовала, как внутри закипает глухая злость. Не та горячая ярость, что заставляет бить посуду, а холодная, тягучая обида.
Настя. Моя младшая сестра. Вечная «девочка», которой всегда нужно помочь. В детстве ей отдавали лучший кусок торта, потому что «она маленькая». В юности я писала за неё курсовые, потому что «у Лены голова светлая, а Настенька творческая». Теперь мне 54, ей 42, а сценарий не меняется. Я — ресурс. Она — потребитель. И самое страшное, что мама искренне считает эту схему справедливой.
— Я не подливаю масла, — твердо сказала я. — Я просто говорю, что эти деньги — мои. Я их заработала. Не нашла, не выиграла. Заработала.
— В гробу карманов нет, — отрезала мама. — А семья — это когда все друг другу помогают. Вот умру я, кто у тебя останется? Только Настя с племянниками. А ты сейчас из-за железок во рту хочешь родную кровь обидеть.
Часть 2: Бухгалтерия совести
В кухне повисла тишина, нарушаемая только бурчанием старого холодильника «Саратов». Я смотрела на узор на клеенке — подсолнухи, стертые временем до желтых пятен. Сколько раз я сидела за этим столом, слушая о том, что я должна?
Я вспомнила прошлый год. Ремонт в маминой ванной. Кто оплатил плитку и работу мастера? Я. Настя тогда сказала: «Ой, у нас ипотека, мы не потянем». Мама тогда похвалила меня: «Молодец, Лена, хорошая дочь». Но похвала эта была сухой, как отчет о проделанной работе. А когда Настя привезла маме новый пуховый платок (на мои же деньги, которые я одолжила ей месяц назад и которые она «забыла» вернуть), мама плакала от умиления: «Заботливая моя».
— Знаешь, мам, — я подняла голову. — А почему помощь всегда работает в одну сторону? Когда я лежала с пневмонией два года назад, кто мне продукты привозил? Соседка, тетя Валя. Настя ни разу не приехала. Сказала, боится заразиться, у неё же дети.
Мама всплеснула руками, чуть не уронив салатницу.
— Ты попрекаешь? Родную сестру куском хлеба попрекаешь? У неё дети! Трое! Ты хоть понимаешь, что это за нагрузка? Тебе легко рассуждать, ты живешь для себя. Пришла с работы — тишина, покой. А у неё — стирка, готовка, уроки. Ей памятник надо ставить, а не деньги жалеть!
«Живу для себя». Эта фраза всегда била под дых. Моя бездетность не была осознанным выбором чайлдфри, это была моя личная трагедия, закрытая дверь, о которой я не любила говорить. И мама знала, как больно бьет этим аргументом. Для неё отсутствие детей означало отсутствие права на усталость, на свои желания и на свои деньги. В её картине мира я была вечным донором, чья жизнь менее ценна, потому что не продолжена в потомстве.
Я почувствовала, как пульсирует десна. Боль была реальной, острой, отрезвляющей. Она напоминала мне: я существую. Мое тело существует, и оно требует заботы сейчас, а не когда «Настя поставит детей на ноги».
Часть 3: Звонок из рая
В этот момент на столе зажужжал мамин телефон. Экран засветился фото: Настя в шляпе и солнечных очках.
Мама поспешно вытерла руки, лицо её мгновенно разгладилось, голос стал мягким, воркующим.
— Да, Настюш! Привет, моя хорошая. Да, Лена здесь. Обедаем.
Она нажала кнопку громкой связи, как делала всегда, чтобы я тоже могла приобщиться к жизни «нормальной» части семьи.
— Мамуль, привет! — голос сестры звенел энергией и радостью. — Слушай, ты Ленке уже сказала?
Я напряглась.
— Сказала, сказала, — мама бросила на меня быстрый, предупреждающий взгляд. — Мы как раз обсуждаем.
— Ой, супер! — затараторила Настя. — Ленчик, ты там? Слышишь? Спасибо тебе огромное заранее! Мы тут просто такой вариант нашли, закачаешься! Горящий тур в Турцию, отель «пять ультра», вылет через неделю. Там скидка бешеная, как раз твоей премии хватит тютелька в тютельку! Детям нужно море, иммунитет поднять перед зимой, сама же медик, понимаешь! А то они всю осень сопливые.
Мир вокруг меня качнулся.
— Турция? — переспросила я, чувствуя, как немеют губы. — Мама сказала, деньги нужны на выпускной Павлика. Или на кредит.
В трубке повисла секундная пауза, а потом Настя беззаботно рассмеялась:
— Ой, да какой выпускной, до него еще дожить надо! А море сейчас. Кредит мы рефинансировали, там платеж копеечный. Мам, ну скажи ей! Детям нужны витамины и солнце! Мы уже бронь поставили, менеджер ждет оплату до завтра. Лен, ты же скинешь сегодня вечером?
Я перевела взгляд на маму. Та покраснела, отвела глаза, но тут же пошла в атаку:
— Ну и что? — прошипела она мне одними губами. — Море тоже здоровье. Не придирайся к словам.
Меня накрыло. Это было не просто предательство. Это был цинизм высшей пробы. Мои вырванные зубы, мои бессонные ночи в приемном покое, мои отекшие ноги — всё это должно было конвертироваться в «ультра ол инклюзив» для сестры, её мужа (который, кстати, работает, но вечно «ищет себя») и племянников. Они будут пить коктейли у бассейна, а я буду жевать кашу и пить обезболивающее.
Часть 4: Точка кипения
Я медленно встала из-за стола. Стул с противным скрежетом проехал по линолеуму.
— Нет, — сказала я громко.
Настя в трубке замолчала. Мама замерла.
— Что «нет»? — переспросила сестра, голос стал капризным. — Лен, не начинай. Мы уже детям пообещали. Они чемоданы собирают. Ты хочешь детям праздник испортить?
— Я хочу починить зубы, Настя, — я говорила четко, чеканя каждое слово. — Я не дам тебе денег. Ни на выпускной, ни на кредит, ни тем более на Турцию. Если вы хотите на море — заработайте. Твой муж два года сидит в таксистах, мог бы и поднапрячься ради детей.
— Ты как разговариваешь?! — взвизгнула мама, подскакивая ко мне. — Ты что, с ума сошла? Сестра уже забронировала! Как она теперь откажется? Перед людьми стыдно!
— Пусть ей будет стыдно перед собой, — я почувствовала удивительную легкость. Будто с плеч свалился мешок с цементом, который я тащила десятилетиями. — Мама, ты меня обманула. Ты сказала про нужду, а речь идет о развлечениях. Вы обе решили, что я — ваш карманный банкомат. Что у меня нет желаний, нет боли, нет планов.
— Да какие у тебя планы?! — закричала Настя из телефона. — Сидеть одной в четырех стенах? Мы тебе радость дарим, фотки бы присылали! Ты же крестная!
— Крестная — это духовный наставник, а не спонсор, — отрезала я. — Всё. Разговор окончен.
Я пошла в коридор. Руки тряслись, но я заставляла себя двигаться. Надеть пальто. Застегнуть сапоги. Взять сумку.
Мама выбежала за мной в прихожую. Её лицо пошло красными пятнами.
— Если ты сейчас уйдешь и не дашь денег, — её голос дрожал от гнева, — можешь не возвращаться. У меня нет такой бессердечной дочери. Жадность тебя сожрет, Лена. Останешься одна, стакане воды никто не подаст!
Я взялась за ручку двери. Обернулась. В полумраке коридора мама казалась маленькой и старой, но её поза выражала непреклонность генерала.
— Знаешь, мам, — сказала я тихо. — Если цена стакана воды — это моя жизнь, положенная к ногам Насти, то я лучше буду пить из-под крана. У тебя осталась одна дочь — Настя. Вот пусть она теперь тебе и помогает. Коммуналку оплачивает, лекарства покупает, по врачам водит. Ей же нужнее. А у меня теперь свои расходы.
Часть 5: Холодный ветер свободы
Я захлопнула дверь, отрезая крики, доносившиеся из квартиры. Сбежала по лестнице, не дожидаясь лифта, будто за мной гнались. Выскочила из подъезда в серый ноябрьский день.
Холодный ветер с дождем ударил в лицо, но мне это было приятно. Он остужал пылающие щеки. Сердце колотилось где-то в горле. Я достала телефон и первым делом заблокировала номер Насти. Потом подумала и поставила на беззвучный номер мамы.
Я шла по улице, перепрыгивая через лужи, и в голове крутилась только одна мысль: «Я это сделала». Мне было страшно. Привычка быть хорошей, удобной, послушной вопила внутри: «Вернись! Извинись! Отдай им всё, лишь бы они тебя любили!». Но другая часть меня, та, что выстояла на сотнях дежурств, та, что видела смерть и боль, говорила: «Хватит».
Я зашла в первую попавшуюся кофейню, заказала самый дорогой кофе и пирожное, которое мне сейчас было больно жевать. Но я его купила.
Сидя у окна и глядя на проезжающие троллейбусы, я достала визитку клиники. Набрала номер.
— Алло, здравствуйте. Это Елена Смирнова. Я подтверждаю запись на вторник. Да, на полную имплантацию. Да, оплата будет сразу.
Положив трубку, я расплакалась. Не от горя, а от облегчения. Слезы капали в кофе, а я улыбалась, прикрывая рот ладонью.
Часть 6: Тишина
Прошел месяц.
Зубы мне сделали. Это было больно, долго и дорого, но теперь, глядя в зеркало, я видела человека, который о себе заботится. Я даже подстриглась и купила новое пальто — светлое, непрактичное, о котором всегда мечтала, но боялась, что «запачкается в автобусе».
С семьей была полная тишина. Первые дни я дергалась от каждого звонка, но телефон молчал. Настя, видимо, улетела в свою Турцию (или нет — я не знала и не хотела знать, откуда она взяла деньги). Мама держала оборону.
Это было странное время. Вакуум. Я вдруг осознала, сколько времени и сил у меня уходило на обслуживание их эмоций и проблем. Теперь вечера были свободны. Я начала читать книги, на которые не хватало времени. Я сходила в театр с коллегой. Я просто спала.
Но где-то глубоко внутри сидел червячок вины. Как там мама? Давление, суставы... Я знала, что она манипулятор, но она всё же моя мать. Старость не лечится. Не случилось ли чего? Я боролась с желанием позвонить первой. «Нет, — говорила я себе. — Если я позвоню сейчас, я признаю поражение. Я снова стану ковриком для ног».
Часть 7: Смена караула
Звонок раздался в середине декабря. Это была соседка, тетя Валя.
— Леночка, здравствуй, — голос у неё был взволнованный. — Ты не сердись, что звоню. Но тут у Тамары Игоревны...
У меня всё оборвалось внутри.
— Что? Скорую вызывали?
— Нет, не скорую. У неё трубу прорвало в ванной. Заливает соседей снизу. Она мечется, воду перекрыла, но там всё плавает. Сантехника из ЖЭКа не дождаться, надо частника, а она... ну, сама понимаешь.
— А где Настя? — спросила я ледяным тоном.
— Да звонила она Насте. Настя сказала, что они на мели после отпуска, и вообще, муж на работе, а она с детьми на елке. Сказала: «Мам, ну вызови кого-нибудь, я потом приеду».
Я закрыла глаза. Классика. Настя взяла ресурс (отпуск) и устранилась при первой же проблеме. А мама осталась одна с потопом.
— Спасибо, теть Валь. Я поняла.
Я могла бы не ехать. Могла бы сказать: «Пусть Настя разбирается, она же любимая дочь». Это было бы справедливо. Но это было бы жестоко по отношению к старой женщине, которая сейчас стоит в луже воды и не знает, что делать. Я не хотела быть как они.
Я нашла номер проверенного сантехника, с которым работала наша больница.
— Михаил, срочный заказ. Оплата двойная. Адрес скину.
Затем я вызвала такси.
Часть 8: Свет в конце
Когда я вошла в квартиру, сантехник Михаил уже заканчивал работу. Мама сидела на табуретке в коридоре, сгорбленная, постаревшая. Вокруг были разбросаны мокрые тряпки.
Увидев меня, она встрепенулась. В её глазах мелькнула надежда, смешанная со страхом. Она ждала, что я начну кричать, упрекать, говорить «я же говорила».
Я молча расплатилась с мастером, закрыла за ним дверь. Сняла пальто.
— Иди в комнату, мам. Я тут уберу.
— Лена, — голос у неё был скрипучий, неуверенный. — Настя не смогла... У Павлика выступление...
— Не надо про Настю, — я подняла руку, останавливая её. — Я не хочу слышать про Настю. Вообще.
Я вымыла пол. Выжала тряпки. Привела кухню в порядок. Заварила чай — свежий, без корвалола.
Мы сели за тот же стол, с подсолнухами.
— Спасибо, — тихо сказала мама. Она не смотрела мне в глаза. — Я думала, ты не приедешь.
— Я приехала, потому что ты моя мать. И потому что труба не виновата в наших отношениях.
Мама молчала долго. Крутила чашку в узловатых пальцах.
— Ты зубы сделала? — спросила она вдруг, глядя на мою улыбку.
— Сделала.
— Красиво. Тебе идет.
Это было не извинение. Извиняться такие люди не умеют. Но это было признание. Признание того, что я имею право быть красивой, здоровой и иметь свои деньги.
— Мам, давай договоримся на берегу, — сказала я спокойно, но твердо. — Я буду тебе помогать. Продуктами, лекарствами, если что-то сломается. Но денег на руки я тебе не дам. И Насте передавать через тебя ничего не буду. Мои деньги — это мои деньги. Если Насте что-то нужно — пусть идет работать. Если ты начнешь разговор про то, что «ей нужнее» — я встану и уйду. И в этот раз надолго. Ты меня поняла?
Мама подняла на меня глаза. В них было удивление — она видела перед собой не привычную безотказную Лену, а незнакомую, сильную женщину.
Она вздохнула.
— Поняла. Суровая ты стала, Лена.
— Не суровая, мам. Взрослая.
Она подвинула ко мне вазочку с печеньем.
— Ешь. Тебе теперь можно, зубы-то крепкие.
Я взяла печенье и улыбнулась. Впервые за много лет чай на этой кухне не отдавал горечью обиды. Мы не стали идеальной семьей за один вечер. Настя никуда не делась, и мама не переменилась волшебным образом. Но правила игры изменились. И я знала, что больше никогда не позволю себя использовать.
За окном падал мокрый снег, но мне было тепло. Я выбрала себя, и мир от этого не рухнул. Наоборот, он наконец-то стал прочным.