Я стояла у панорамного окна банкетного зала «Версаль», поправляя манжет жакета от Chanel. Внизу, на парковке, блестели бока черных внедорожников, гости — сливки нашего города — уже поднимали первые бокалы с шампанским в зоне «welcome». Всё было безупречно. Арка из живых белых пионов, которые я заказывала самолетом из Голландии, струнный квартет, играющий Вивальди, и даже погода, которую, казалось, я тоже оплатила по безналу.
Я посмотрела на часы. 14:50. Через десять минут мой сын, мой Олег, выведет эту девочку к алтарю. Алина. Тихая, исполнительная медсестра с вечно виноватыми глазами. Не такую партию я хотела для единственного сына, ох не такую. Но я смирилась. Я ведь современная мать. Я «приняла». Я даже оплатила ей платье, визажиста и туфли, потому что смотреть на то, что она выбрала сама, было физически больно.
— Татьяна Сергеевна, — голос распорядительницы дрожал.
Я медленно повернулась. Девочка в черном костюме с рацией в руке была бледнее тех самых голландских пионов.
— В чем дело? Микрофон фонит?
— Нет… — она сглотнула. — Невеста. Её нет в комнате.
— Что значит «нет»? — я усмехнулась, чувствуя, как внутри начинает закипать холодная ярость. — В туалет вышла. Подышать.
— Нет, Татьяна Сергеевна. Её вещей нет. Платье висит на манекене. А её джинсов и кроссовок нет. И… телефон недоступен.
Я не побежала. Я не из тех женщин, что бегают и кудахчут. Я прошла в комнату невесты твердым шагом хозяйки, у которой в клинике прорвало трубу.
Пусто. Только запах лака для волос и приторно-сладких духов, которые она любила. На столике, рядом с нетронутыми фруктами, лежало обручальное кольцо. То самое, с бриллиантом в карат, которое я выбирала лично.
Сбежала.
В первую секунду меня накрыла волна облегчения, острая, как скальпель. Она сама всё испортила. Я не виновата. Но потом я представила глаза Олега.
Часть 1. Осколки хрусталя
Следующие два часа превратились в сюрреалистичный ад, которым я дирижировала с ледяным спокойствием. Я вышла к гостям. Я не позволила никому шушукаться за спиной.
— Прошу внимания, — мой голос, отработанный годами планерок, перекрыл шум квартета. — Торжество отменяется. Невеста почувствовала себя плохо. Прошу отнестись с пониманием и покинуть зал. Подарки и конверты заберите на выходе.
Я лгала, глядя им в глаза, и они верили. Или делали вид. Но самое страшное было не это. Самое страшное ждало меня в номере жениха.
Олег сидел на краю кровати, уронив голову в руки. Он был в смокинге, бабочка развязана и висит, как удавка. Он не плакал. Он просто смотрел в одну точку на ковре.
— Мам, почему? — спросил он тихо, когда я вошла. — Мы же утром говорили. Она смеялась. Она сказала: «До встречи у алтаря».
Я села рядом, положила руку ему на плечо. Жесткая ткань пиджака, под ней — напряженные мышцы. Мой мальчик. Я растила его одна, грызла землю, открывала первый кабинет в полуподвале в девяностые, чтобы он никогда не знал нужды. Чтобы он вырос вот таким — красивым, образованным, мягким. Слишком мягким.
— Олежа, — я говорила уверенно, как врач, сообщающий диагноз. — Ты же знаешь, она была… сложной. Из другой среды. Возможно, она просто поняла, что не потянет. Не потянет нашу жизнь, твои амбиции. Испугалась ответственности.
— Ответственности? — он поднял на меня красные глаза. — Алина? Мам, она работала на двух ставках, пока училась. Она не боится ответственности. Здесь что-то другое.
— Что другое? Другой мужчина? — я специально ударила по больному, чтобы переключить его боль на гнев. Гнев лечит быстрее. — Девочки из таких семей… они непредсказуемы. У них нет стержня.
Я увезла его домой, в наш загородный дом. Всю дорогу он молчал, сжимая телефон, на котором раз за разом высвечивалось: «Абонент временно недоступен». Я смотрела на дорогу, а перед глазами стояла вчерашняя сцена. Мой кабинет. Алина, сидящая на краешке стула. И мой тихий, вкрадчивый голос: «Милая, ты же понимаешь, у Олега блестящее будущее. Ему нужен надежный тыл, а не филиал хосписа дома…»
Я сделала это ради него. Я просто убрала помеху.
Часть 2. Тишина в большом доме
Сутки в доме висела тишина, от которой звенело в ушах. Домработницу я отпустила. Олег не выходил из своей комнаты. Я слышала, как он ходит из угла в угол — маятник, отсчитывающий часы его горя.
Я пыталась работать. Открывала ноутбук, просматривала отчеты, но цифры расплывались. Совесть? Нет, это была не совесть. Это было раздражение. Почему она просто не исчезла молча? Почему она заставляет его так страдать?
Я вспомнила, как «отмывала» её. Привела к своему косметологу, заставила сменить дешевый синтетический свитер на кашемир. Она терпела. Она всегда молчала и улыбалась той кроткой улыбкой, которая меня бесила. «Спасибо, Татьяна Сергеевна. Вы очень добры».
Добры. Да, я добра. Я спасаю сына от жизни в нищете и запахе лекарств.
В дверь позвонили около полудня. Резкий, требовательный звонок курьера.
Я спустилась вниз, плотнее запахивая халат. За дверью стоял парень в желтой куртке.
— Доставка для Олега Волкова. Письмо.
Сердце пропустило удар.
— Давайте, я передам.
Я расписалась в планшете, и в руках у меня оказался плотный белый конверт. Не свадебный. Обычный, из канцелярского магазина за пять рублей.
Я знала, что там. Я должна была это прочитать первой. Я вскрыла конверт прямо в холле, пока шаги Олега не раздались на лестнице.
Часть 3. Письмо
Почерк у неё был мелкий, убористый, «врачебный», но старательный.
«Олежка.
Прости меня. Я знаю, сейчас ты меня ненавидишь, и ты имеешь на это право. Я не сбежала к другому. Я не испугалась быть твоей женой. Я мечтала об этом каждой клеточкой.
Но вчера твоя мама открыла мне глаза. Она сказала правду, о которой мы с тобой старались не думать. Она сказала, что после свадьбы Пашу лучше определить в интернат. Что "молодой семье нужен старт без якорей". Что ты заслуживаешь легкой жизни, путешествий, карьеры, а мой брат с его ДЦП превратит твою жизнь в вечное служение.
Она предложила оплатить лучший интернат. Это щедро. Но, Олег… Пашка не "якорь". Он мой брат. Когда умерли родители, я обещала, что никогда его не брошу. Я помню его глаза, когда его пытались забрать в детский дом. Я не могу предать его ради комфорта, даже ради нашего с тобой счастья.
Я не могла сказать тебе это в лицо, потому что боялась, что ты начнешь спорить, ссориться с матерью. А она права в одном: ты не должен жертвовать своей жизнью ради моего креста.
Будь счастлив. Ты замечательный.
Алина».
Буквы запрыгали перед глазами. Я оперлась о стену. Она не обвиняла меня. Она не писала «твоя мать — монстр». Она написала «твоя мама права».
Это было хуже любого проклятия.
— Мам? — голос Олега прозвучал с лестницы, глухой и чужой. — Кто там был?
Я судорожно попыталась спрятать письмо в карман халата, но руки дрожали. Белый уголок предательски торчал.
— Реклама, — выдохнула я.
Олег спустился быстро. Он увидел моё лицо. Он увидел конверт.
— Отдай, — он не попросил. Он приказал. Впервые в жизни он разговаривал со мной таким тоном.
Часть 4. Зеркало разбилось
Он читал медленно. Я видела, как меняется его лицо. Сначала недоумение, потом боль, и наконец — то самое, чего я боялась больше всего. Презрение.
Он опустил листок. В холле тикали напольные часы.
— Ты была у неё, — это был не вопрос.
— Олег, послушай, — я сделала шаг к нему, протягивая руки. — Я хотела как лучше. Ты не представляешь, что такое жить с инвалидом в доме! Это крест на всю жизнь! Никаких отпусков, вечный запах мочи, врачи, массажи… Ты молодой, у тебя бизнес в гору идет. Зачем тебе этот прицеп? Я предложила ей отличный интернат, платный, с уходом!
— Ты предложила ей продать брата за свадьбу со мной, — тихо сказал Олег. — Ты оценила мою любовь в стоимость содержания в интернате.
— Я защищала тебя! — крикнула я, теряя самообладание. — Она голодранка, Олег! Она вцепилась в тебя, чтобы выбраться из своей ямы. А этот брат…
— Этот брат — её семья! — рявкнул он так, что зазвенел хрусталь в серванте. — Как ты и я — семья. Если бы я стал инвалидом завтра, ты бы тоже сдала меня в интернат, чтобы не портить себе «красивую старость»?
— Как ты смеешь… — я задохнулась.
— Нет, это как ты смеешь? — он скомкал письмо, прижимая его к груди. — Я любил её именно за это, мама. За то, что она не бросает своих. За то, что у неё есть сердце, а не калькулятор в груди.
Он развернулся и пошел к двери. Прямо так, в домашних трениках и футболке.
— Ты куда?
— Искать её. И если она меня не прогонит… я не вернусь сюда.
Дверь хлопнула. Я осталась одна в своем идеальном, дорогом, пустом доме.
Часть 5. Призраки прошлого
Я налила себе коньяк. Руки тряслись так, что янтарная жидкость плеснула на полированный стол.
«Если бы я стал инвалидом…»
Эти слова эхом бились в голове.
Я села в кресло и закрыла глаза. Память — жестокая штука. Она подбросила мне картинку тридцатилетней давности.
90-е годы. Мне 28. Муж ушел к другой, оставив меня с годовалым Олегом и долгами. Я работаю на двух работах, мою полы в подъезде по вечерам, чтобы купить ему нормальную смесь, а не разбавленное молоко.
Помню, как свекровь пришла тогда. В норкой шапке, поджав губы. Посмотрела на нашу нищету, на плачущего Олега.
«Отдай его нам, Таня. Мы вырастим. А ты… устраивай жизнь. Ты молодая, зачем тебе одной мучиться?»
Что я тогда ответила? Я выгнала её. Я кричала, что буду грызть землю, но сына не отдам.
Я ведь тогда была точно такой же, как Алина.
А теперь? Я превратилась в ту самую свекровь в норковой шапке. Я стала тем драконом, которого когда-то победила.
Я посмотрела на свое отражение в темном окне. Ухоженная, богатая, стареющая женщина с пустыми глазами. Я построила крепость, чтобы защитить сына, но в этой крепости нечем дышать.
Я поняла, что проиграла. Если Олег найдет её и останется с ней — я потеряю его навсегда. Если не найдет — он никогда меня не простит.
Выход был только один. Самый страшный. Сделать то, чего я не делала никогда. Признать, что я не права.
Часть 6. Путь на окраину
Я знала адрес. Я проверяла её по всем базам, когда они только начали встречаться. Улица Заводская, дом 12. Район, куда таксисты ездят с неохотой.
Я завела свой Range Rover. Машина казалась здесь, среди серых панелек и разбитого асфальта, космическим кораблем, случайно приземлившимся на свалку.
Ям было больше, чем дороги. Мимо проплывали обшарпанные подъезды, мусорные баки, переполненные до краев, стаи бродячих собак.
Вот он, её мир. Мир, из которого я хотела её «спасти».
Я припарковалась у подъезда, заблокировав чью-то ржавую «девятку». Вышла. Воздух здесь пах гарью и сыростью.
Третий этаж. Лифта нет. Я поднималась по стертым ступеням, слыша, как гулко стучат мои каблуки. На площадке пахло жареным луком и куревом.
Дверь была старая, обитая дерматином, с клочьями ваты, торчащими из щелей. Звонок не работал. Я постучала.
Тишина. Потом шорох.
— Кто там? — голос Алины. Настороженный, испуганный.
— Это я, Алина. Татьяна Сергеевна. Открой, пожалуйста.
За дверью повисла пауза. Я слышала, как она дышит.
— Уходите. Олега здесь нет.
— Я знаю. Я приехала не за Олегом. Я приехала к тебе. И к Паше.
Часть 7. Неудобная правда
Замок щелкнул. Дверь приоткрылась на цепочку. Я увидела один глаз Алины — красный, опухший от слез.
— Алина, мне нужно поговорить. Пять минут. Пожалуйста.
Она колебалась. Потом сняла цепочку.
Я вошла. Квартира была крохотной. «Хрущевка» с низкими потолками. Но… чисто. Бедно, но стерильно чисто. Дешевые обои, старая мебель, но ни пылинки. На окнах — вышитые занавески.
В углу комнаты стояла специализированная кровать. На ней лежал парень лет двадцати. Худой, с перекрученными спастикой руками. Он смотрел на меня большими, ясными глазами, в которых читался детский интерес.
— Это Паша, — тихо сказала Алина, вставая между мной и кроватью, как львица, защищающая детеныша. — Не бойтесь, это не заразно.
Меня полоснуло по сердцу.
— Привет, Паша, — сказала я, и мой голос дрогнул.
Парень издал гортанный звук, пытаясь улыбнуться.
— Он рад гостям, — перевела Алина. — Обычно к нам никто не ходит.
Я посмотрела на Алину. Она была в старых джинсах и растянутой футболке. Без макияжа, без прически. Но сейчас, в этой убогой комнате, защищая брата, она казалась мне красивее, чем в свадебном платье. В ней была сила. Та сила, которую я растеряла в погоне за статусом.
— Вы пришли проверить, не соврала ли я? — спросила она жестко. — Вот, смотрите. Это моя жизнь. Я меняю памперсы, я кормлю его с ложки. Это некрасиво, Татьяна Сергеевна. Это не вписывается в ваши интерьеры.
— Алина, я… — я запнулась. Взгляд упал на столик у кровати. Там стояли лекарства. Самые дешевые дженерики. Я как врач знала: от них куча побочек.
В этот момент Паша вдруг захрипел, выгнулся дугой.
— Приступ! — Алина бросилась к нему, но её руки дрожали, она не могла открыть ампулу.
— Отойди! — рявкнула я, отшвыривая сумку. В одно мгновение я перестала быть бизнес-леди и стала просто медсестрой, которой была тридцать лет назад.
Я перехватила ампулу, ловко отломила кончик, набрала шприц.
— Держи ему голову!
Мы действовали синхронно. Я колола, она держала. Через минуту судороги отпустили. Парень обмяк, тяжело дыша.
Мы обе сидели на полу, прислонившись к старому дивану. Мой костюм от Chanel был в пыли.
— У вас рука легкая, — прошептала Алина.
— Практика, — буркнула я. — Алина… почему ты покупаешь этот препарат? Он же сажает печень. Нужен «Церебролизин» или аналоги импортные.
— Он стоит как моя зарплата, — просто ответила она.
И тут меня прорвало. Стыд. Жгучий, невыносимый стыд. Я покупала пионы из Голландии за тысячи евро, чтобы пустить пыль в глаза людям, которых презираю, а эта девочка экономит на еде, чтобы купить брату хоть какое-то облегчение.
Часть 8. Свет в конце
В дверь снова постучали. На этот раз колотили кулаком.
— Алина! Открой! Я знаю, что ты там!
Олег.
Алина дернулась, но я положила руку ей на колено.
— Сиди. Я открою.
Я подошла к двери и распахнула её. Олег стоял на пороге, взъерошенный, мокрый (на улице начал накрапывать дождь). Он увидел меня и замер.
— Мама? Что ты… Ты опять?!
Он двинулся на меня, готовый, кажется, вышвырнуть меня силой.
— Тихо, — я подняла руку. — Паша только уснул. Не ори.
Олег застыл с открытым ртом. Он посмотрел на меня — растрепанную, без туфель, сидящую на полу рядом с Алиной. Посмотрел на Алину, которая вытирала слезы.
— Мы тут обсуждаем схему лечения, — сказала я ровным голосом, хотя внутри всё дрожало. — Олег, проходи. Чайник поставь. На кухне.
Я повернулась к Алине и взяла её за руки. Ее ладони были шершавыми от работы.
— Алина. Прости меня. Я старая дура, которая забыла, что такое быть человеком. Я не буду просить тебя отдать брата. Никогда.
Она смотрела на меня недоверчиво.
— Но и ты меня послушай, — продолжила я тверже. — Ты не должна тащить это одна. Гордость — это хорошо, но глупость — это плохо. У меня есть ресурсы. У меня есть лучшие неврологи в штате. Мы не сдадим его в интернат. Мы найдем сиделку. Хорошую, профессиональную, которая будет приходить сюда, или в ваш новый дом… где вы решите жить. Чтобы ты могла быть женой, могла работать, могла спать ночами. А Паша получал нормальный уход. Это не благотворительность, Алина. Это… приданое.
Алина молчала. Потом её губы дрогнули, и она заплакала — уже не от горя, а от облегчения. Она уткнулась мне в плечо, намочив слезами дорогой пиджак. Я неуклюже погладила её по спине.
На кухне свистел чайник. Олег стоял в дверном проеме, прислонившись косяку. Он плакал. Беззвучно, по-мужски.
— Мам… — одними губами произнес он.
Я кивнула ему.
Финал
Свадьбу мы сыграли через полгода. Тихую, без оркестров и сотен гостей. Только самые близкие. Паша был там — в новом, удобном кресле-коляске, в красивом костюме. Он не понимал всего происходящего, но улыбался, чувствуя общую радость.
Я смотрела, как Олег кружит Алину в танце. Она больше не выглядела «серой мышкой». Она светилась.
Ко мне подошла одна из моих «светских» подруг.
— Танечка, ну что за моветон? Инвалид на свадьбе? Это же портит все фото. Могла бы и спрятать.
Я посмотрела на неё. Внимательно, словно видя впервые.
— Это не инвалид, Леночка, — сказала я громко, чтобы слышали все за столиком. — Это брат моей невестки. Член нашей семьи. А тебе, наверное, пора. Кажется, твое такси приехало.
Я отвернулась от неё и пошла к молодым. У меня было много дел. Нужно было обсудить с Алиной новый курс реабилитации для Паши. Мы решили попробовать бассейн. Говорят, это творит чудеса.
А чудеса, как я теперь знаю, мы делаем своими руками.
Мораль истории:
Истинная любовь к детям — это не создание для них стерильного рая, а принятие того, что им дорого. Сила не в деньгах и власти, а в способности признать ошибку и протянуть руку тому, кто слабее. Семья — это те, кого мы не бросаем.