Ты знаешь это чувство, когда смотришь на человека, с которым живешь бок о бок, и вдруг понимаешь: ты его не узнаешь? Совсем. Будто подменили. Вот и я смотрела на спину своего мужа Николая, пока он воевал со старым газовым котлом на кухне, и чувствовала только глухое, ватное раздражение.
— Вера! — крикнул он, не оборачиваясь. Голос скрипучий, как несмазанная петля. — Ты опять сквозняк устроила? Я же просил закрыть чердак! Мне прострелит поясницу, и кто тогда будет этот хлам таскать?
Я ничего не ответила. Я стояла наверху, среди пыльных коробок, тюков с одеждой и запаха сухой мышиной возни. Мы продавали дачу. «Слишком тяжело тянуть», — сказал Коля полгода назад. «Нам нужен покой», — добавил он. И я, как послушная овца, согласилась. Мы методично упаковывали свою жизнь в картонные ящики, чтобы переехать в стерильную «двушку» и доживать там свой век перед телевизором.
В руках у меня была книга. «Три мушкетера», старое советское издание с пожелтевшими страницами. Я открыла её, чтобы просто вдохнуть запах клея и бумаги — профессиональная привычка архивариуса, — и оттуда выпал конверт.
Плотный, заклеенный на совесть. На нем — размашистый, летящий почерк. Я узнала его мгновенно, но не поверила глазам. Это писал Коля. Но не тот Коля, который внизу сейчас бубнил про радикулит и дорогие лекарства.
На конверте стояло: «Моей любимой Вере. Вскрыть через 10 лет, в день нашей оловянной свадьбы. Или раньше, если мы станем скучными идиотами».
Сегодня было ровно десять лет, как мы расписались. Я дрожащими пальцами надорвала край. Внутри лежал не просто лист бумаги — там лежал детонатор, который мог либо взорвать наш унылый мирок к чертям, либо окончательно добить меня.
Я начала читать. И с каждой строчкой мое сердце, которое, казалось, давно перешло в режим энергосбережения, начинало колотиться так, что отдавало в висках.
Часть 1. Пыль и обещания
Внизу что-то с грохотом упало.
— Черт бы побрал эту заслонку! — донеслось с кухни.
Я села прямо на пол, на стопку старых журналов «Сад и огород». Письмо в моих руках дрожало. Это было послание из прошлого, от мужчины, в которого я влюбилась. Мы тогда оба были уже не первой молодости — мне 48, ему 52. У обоих за плечами разводы, взрослые дети, шрамы. Но Коля... тот Коля был огнем. Он ворвался в мою жизнь, как ураган. Помню, как он угнал лодку на лодочной станции, просто чтобы показать мне кувшинки на рассвете. Как мы пили дешевое вино из пластиковых стаканчиков на набережной и смеялись так, что прохожие оборачивались.
В письме было написано:
«Верочка, если ты читаешь это, значит, мы прожили десять лет. Я знаю себя. Я знаю свою породу. Мой отец к шестидесяти стал невыносимым ворчуном, который боялся собственной тени. Я боюсь, что гены возьмут свое. Я боюсь, что быт, этот серый песок, засыплет нас с головой. Поэтому я, Николай Петрович Волков, находясь в здравом уме и трезвой памяти (ну, почти, шампанское ударило в голову), даю тебе инструкцию по эксплуатации меня старого».
Я сглотнула ком в горле.
«Пункт первый. Если я начну ныть о погоде чаще, чем говорить тебе комплименты — ударь меня. Фигурально.
Пункт второй. Если мы перестанем совершать глупости — мы умерли.
Пункт третий. В этом конверте — список того, что мы обязаны сделать, если наша жизнь станет похожа на расписание электричек. Не смей меня жалеть. Не смей слушать мои отговорки про давление и суставы. Вытаскивай меня. Потому что я люблю тебя больше, чем свой покой».
Я подняла глаза. Вокруг меня стояли коробки с надписями «Посуда», «Зимние вещи», «Книги». Мы упаковали не вещи. Мы упаковали себя. За последние три года Коля превратился именно в того, кем боялся стать. Его вселенная сузилась до маршрута «аптека – магазин – диван». Он перестал слышать меня. Мои попытки предложить поездку в театр разбивались о его: «Вера, ну куда на ночь глядя? Гололед же».
Я услышала шаги на лестнице. Тяжелые, шаркающие.
— Ты там заснула? — голова мужа показалась в люке. Седые волосы всклокочены, на лице — привычная маска недовольства. — Обед стынет. И, кстати, риелтор звонила, завтра приедут смотреть дом в два часа. Надо убрать этот хлам.
Я быстро сунула письмо в карман кардигана.
— Коля, — тихо сказала я. — А ты помнишь, какой сегодня день?
Он нахмурился, потирая поясницу.
— Среда? День вывоза мусора? Вера, не начинай загадки, у меня голова раскалывается.
Он даже не вспомнил. Десять лет.
Я посмотрела на него не с обидой, а с внезапной, пугающей ясностью. Передо мной стоял чужой человек. Но в кармане у меня лежала инструкция, как вернуть своего мужа.
— Хорошо, Коля, — сказала я, вставая и отряхивая пыль с юбки. — Пойдем обедать.
Внутри меня щелкнул невидимый переключатель. Продажа дома подождет. У меня появилась другая задача.
Часть 2. Ужин на крыше
Вечер опустился на поселок густой синевой. Николай сидел в кресле перед телевизором, смотрел какие-то политические дебаты и комментировал каждое слово ведущего с желчным сарказмом.
Я перечитывала список в ванной. Пункт 4: «Устроить романтический ужин в самом неподходящем месте».
Я посмотрела на потолок. Чердак? Нет, слишком пыльно. Крыша веранды. Она плоская, туда есть выход из окна спальни, мы там загорали в первый год брака.
— Вера, сделай чай! — крикнул он из комнаты.
— Чай будет, — прошептала я. — Но не там, где ты ждешь.
Я действовала как спецназовец. Нашла старый плед, пару бокалов (один со сколом, ну и пусть), бутылку настойки, которую мы прятали «на особый случай», и нарезала бутерброды. Вылезти в окно в 58 лет — задача не из легких, особенно когда у тебя артрит в колене, но злость и азарт — лучшие обезболивающие.
Когда все было готово, я вернулась в комнату и выключила телевизор.
— Эй! — возмутился он. — Там самое интересное!
— Коля, нам нужно проверить крышу веранды. Мне показалось, там течет.
— Сейчас? Ночью? Вера, ты с ума сошла? Завтра посмотрю.
— Нет, сейчас. Риелторы придут завтра. Если там течь, цену собьют. Пойдем.
Он кряхтел, ворчал, называл меня паникершей, но пошел. Когда он, с трудом перевалившись через подоконник, оказался на плоской крыше, я подала ему руку.
— Где течет? Здесь сухо...
Он замолчал. Он увидел плед, бокалы и зажженную свечу в банке (чтобы ветер не задул).
— Что это? — он посмотрел на меня как на умалишенную.
— Ужин, — сказала я, садясь на плед. — Садись.
— Вера, на улице плюс пять! Мы простудимся! У меня почки!
— Садись, Николай! — в моем голосе лязгнул металл. Он так удивился, что послушно опустился на край пледа, поджав ноги.
Мы сидели под холодным ноябрьским небом. Ветер шумел в голых ветках яблонь.
— Зачем это? — спросил он, кутаясь в свою жилетку. — Мы же не подростки. Это глупо.
— Глупо, — согласилась я, наливая настойку. — А знаешь, что еще глупо? Забыть, что сегодня десять лет нашей семье.
Он замер с бокалом в руке. В темноте я не видела его лица, только силуэт. Тишина затянулась.
— Ох... — выдохнул он. — Вера... Я... Черт. Вылетело. С этой продажей, с анализами...
— Пей, — сказала я. — За нас. За тех, кто не боится холода.
Он выпил. Потом съел бутерброд. Напряжение немного спало.
— А помнишь, — вдруг сказал он, глядя на звезды, — как мы на этой крыше сушили грибы, и пошел дождь? Мы кидали их в окно, как баскетбольные мячи.
— Помню, — улыбнулась я. — Ты тогда поскользнулся и чуть не улетел в кусты крыжовника.
Он хмыкнул. Впервые за неделю он не жаловался. Это была крошечная победа. Но я знала: это только начало. Завтра его защита снова захлопнется.
Часть 3. Билет в один конец
Утро встретило нас серым дождем. Эффект ночного пикника испарился вместе с парами алкоголя. Николай проснулся мрачнее тучи, демонстративно измерял давление и стонал.
— Вот! 150 на 90! Я же говорил, что простужу почки на твоей крыше!
Я молча жарила сырники. В кармане лежал второй пункт из списка: «Сорваться с места без цели. Сесть на первый попавшийся поезд».
В 14:00 должны были прийти покупатели. Семья бизнесменов, которые хотели снести наш дом и построить коттедж.
В 11:00 я вошла в гостиную, уже одетая в пальто и с сумкой на плече.
— Одевайся, — сказала я.
— Куда? В аптеку?
— Нет. Мы едем в Звенигород. Там есть монастырь и вкусные булки. Электричка через сорок минут.
Николай выронил пульт от телевизора.
— Ты бредишь? Какие булки? Покупатели придут через три часа! Нам нужно протереть полы!
— Покупателей я отменила, — соврала я. Сердце ушло в пятки, но отступать было нельзя.
— Как отменила?! Ты что творишь, Вера?! Мы договаривались!
Он начал кричать. По-настоящему. Лицо побагровело.
— Я устал, Вера! Я хочу продать эту халупу, лечь на диван и чтобы меня никто не трогал! Зачем ты тащишь меня куда-то? Что с тобой происходит? Климакс запоздалый?
Это было больно. «Климакс». Вот как он видел мою попытку оживить нас.
— Может и климакс, — холодно ответила я. — А у тебя, похоже, трупное окоченение души. Я еду. Хочешь — оставайся и гний здесь.
Я вышла за дверь, хлопнув так, что посыпалась штукатурка. Я шла к станции по размокшей дороге, глотая злые слезы. «Дура, старая дура», — думала я.
Через десять минут я услышала звук мотора. Наша старенькая «Нива» догнала меня и резко затормозила, обдав грязью сапоги.
Дверь распахнулась.
— Садись, — рявкнул Николай. — Пешком она пошла... До станции три километра, у тебя колени.
— Я на электричку, — упрямо сказала я.
— Я отвезу тебя на твою чертову электричку! Садись!
Мы ехали молча. В машине пахло бензином и его корвалолом. Но он поехал за мной. Он не остался.
На перроне мы стояли как два чужих человека. Подошла электричка.
— Ну всё, езжай, — буркнул он.
— Поехали со мной, Коля. Пожалуйста.
Он посмотрел на меня своим усталым, потухшим взглядом. В его глазах я видела борьбу: привычка быть старым против крохотной искорки вины за забытую годовщину.
Двери зашипели, открываясь.
Он сплюнул, махнул рукой и шагнул в тамбур.
— Только ради того, чтобы ты одна не потерялась, — проворчал он.
Часть 4. Призраки счастья
Поездка была катастрофой. Сначала так казалось. В вагоне было душно, пахло мокрой одеждой. Николай сидел, отвернувшись к окну, и демонстративно страдал.
— Дует, — комментировал он. — Сиденья жесткие. Зачем мы это делаем?
Но когда мы вышли в Звенигороде, дождь прекратился. Выглянуло бледное, холодное солнце. Мы шли по старым улочкам. Я затащила его в пекарню, купила те самые булки с корицей.
Он откусил кусок, и его лицо вдруг разгладилось.
— Как в детстве, — пробормотал он. — Мать такие пекла.
Мы сидели на скамейке в парке. Я смотрела на него и видела проблески того Коли из письма.
— Знаешь, — сказала я осторожно. — Я нашла ту книгу. «Три мушкетера».
Он напрягся.
— И что?
— Ничего. Просто вспомнила, как ты читал мне её вслух, когда я болела гриппом восемь лет назад. Ты делал смешные голоса за Портоса.
Уголки его губ дрогнули.
— Я был моложе.
— Ты был живым, Коля. Ты не боялся жить.
— Я и сейчас живу! — вспылил он. — Просто... Вера, ты не понимаешь. Тело сдает. Я чувствую, как время уходит. Я хочу сохранить то, что осталось, а не расплескать.
— Сохранить в консервной банке? — тихо спросила я. — Коля, мы консервируем себя заживо.
Мы вернулись домой поздно вечером. Усталые, но какие-то другие. Между нами уже не было стены льда — была стена рыхлого снега. Её можно было пробить.
Но дома нас ждал сюрприз. На калитке висела записка. Риелтор. «Мы приезжали. Вас не было. Клиенты очень недовольны. Николай Петрович, перезвоните срочно, они готовы отказаться от сделки».
Николай прочитал записку, и его лицо снова стало серым. Страх вернулся.
— Ты... — он повернулся ко мне, сжимая бумажку в кулаке. — Ты всё испортила. Они могли дать хорошую цену. Ты врала мне!
— Я спасала нас!
— Спасала? Ты играешь в игры! Я звоню им сейчас же. Я буду извиняться, унижаться, но я продам этот проклятый дом!
Он ушел в кабинет, хлопнув дверью. Я осталась одна в темном коридоре. Список в кармане жег бедро. Остался последний пункт. Самый страшный.
Часть 5. День открытых дверей
Следующие два дня прошли в режиме холодной войны. Николай разговаривал со мной односложно, только по делу. Он добился повторного визита покупателей. «В субботу, в 12:00. И чтоб никаких фокусов, Вера. Пожалуйста. Дай мне просто закончить с этим».
Он выглядел таким измученным, что мне стало его жалко. Может, я действительно эгоистка? Может, ему действительно нужен этот покой, эта «двушка» и телевизор? Я почти сдалась.
Наступила суббота. Приехали покупатели — те самые, на джипе. Мужчина с золотой цепью на шее и его жена, которая смотрела на наш сад как на мусорную кучу.
— Ну, домик под снос, понятно, — громко сказал мужчина, пиная крыльцо. — Гниль одна. Тут работы экскаватору на час.
Николай семенил рядом, кивал.
— Да, да, старый дом, конечно... Но участок хороший, газ есть...
— Деревья эти тоже корчевать, — махнула рукой женщина, указывая на любимую яблоню Коли, которую он прививал сам. — Тени много, бассейн не прогреется.
Я смотрела на мужа. Я ждала, что он скажет. «Это не просто деревья, это Антоновка!». Но он молчал. Он сгорбился, втянул голову в плечи.
— Как скажете, — пробормотал он. — Главное, документы в порядке.
И тут я поняла: если мы продадим дом этим людям, Коля умрет. Не физически, нет. Он умрет как личность. Он предаст все, что любил, ради комфорта.
Я вышла вперед.
— Дом не продается, — громко сказала я.
Покупатель обернулся, жуя жвачку.
— Чего?
Николай побелел.
— Вера, уйди. Не слушайте её, она... нездорова.
— Я здорова! — крикнула я. — А вот ты, Коля, болен трусостью! Ты позволяешь им топтать твой труд? Твою яблоню? Ты себя слышишь?
— Заткнись! — заорал Николай. Впервые в жизни он заорал на меня при людях. — Ты хочешь, чтобы я сдох на этих грядках? Я не могу больше! Я старик! Я хочу покоя!
Покупатели переглянулись.
— Так, семейные разборки нам не нужны, — брезгливо сказал мужчина. — Николай Петрович, разберитесь с женой. Мы подождем в машине.
Они вышли за калитку. Мы остались вдвоем посреди двора. Ветер трепал остатки листьев.
— Ты довольна? — прошипел Николай. — Ты унизила меня. Ты уничтожила сделку.
— Я пытаюсь вернуть тебя к жизни!
— Мне не нужна такая жизнь! — он схватился за сердце. — Где мои таблетки... Ты доведешь меня до инфаркта, Вера. Я ненавижу этот дом. И, кажется, я начинаю ненавидеть твое упрямство.
Он пошел к дому, шатаясь. Я стояла и смотрела ему вслед. Было ощущение, что всё кончено. Я проиграла.
Часть 6. Письмо
Вечер был страшным. Николай лежал в спальне, отвернувшись к стене. Пахло валерьянкой. Я сидела на кухне и крутила в руках конверт.
Пункт 5: «Если ничего не помогло — покажи мне это письмо. Это крайняя мера. Используй, только если я стану совсем невыносимым мудаком».
Я встала. Терять было нечего.
Я вошла в спальню и включила свет. Он зажмурился.
— Выключи. Голова болит.
— У меня есть лекарство, — сказала я.
Я подошла и бросила конверт ему на грудь.
— Что это? — он приоткрыл один глаз.
— Подарок на десятилетие. От того, кто тебя знал лучше, чем ты сам. Читай.
Он неохотно взял конверт, достал листы. Увидел свой почерк. Его брови поползли вверх. Он сел на кровати, включил ночник и начал читать.
Я следила за его лицом. Сначала — раздражение. Потом — недоумение. Потом его губы начали шевелиться, беззвучно повторяя слова.
«...Я обещаю тебе, Вера, что никогда не променяю наши рассветы на телевизор...»
«...Если я буду ныть, напомни мне, как мы танцевали босиком на той свадьбе у Петровых...»
«...Я люблю тебя. Не дай мне погаснуть, Вера. Даже если я буду сопротивляться. Спаси меня от меня самого».
Он читал долго. Перечитывал. Лист дрожал в его руках. Когда он наконец поднял на меня глаза, они были влажными. В них больше не было той мутной пелены раздражения. Там была боль и стыд.
— Я это написал? — хрипло спросил он.
— Ты. Десять лет назад.
— Господи... — он закрыл лицо руками. — Какой же я был... и во что я превратился.
— Ты просто устал, Коля. И испугался.
— Я боялся не справиться, — глухо сказал он из-под ладоней. — Дом ветшает, сил нет, денег мало... Я думал, если мы всё упростим, станет легче. А стало... стало пусто.
Он посмотрел на меня.
— Прости меня. За «климакс». За покупателей. За то, что забыл дату.
— Прощаю, — я села рядом и обняла его за худые плечи. Он уткнулся мне в плечо, как ребенок. Я чувствовала, как его трясет. Скупая мужская истерика, которая копилась годами.
Часть 7. Последний пункт
Мы сидели так минут двадцать. Потом он вытер лицо, высморкался и посмотрел на письмо.
— Тут есть еще постскриптум, — сказал он. — Ты видела?
Я кивнула.
«P.S. Если ты дочитал до этого места и тебе стыдно — пригласи жену на танец. Прямо сейчас. Музыка не обязательна, главное — держать её крепко».
Николай усмехнулся. Криво, горько, но искренне.
— Я даже стоять толком не могу, спина...
— А ты попробуй, — сказала я.
Он медленно, кряхтя, сполз с кровати. Встал. Расправил плечи. Скривился от боли, но не согнулся. Протянул мне руку.
— Разрешите, мадам?
В комнате было тихо, только тикали старые ходики на стене. Мы начали двигаться. Неуклюже, топчась на месте. Он был в пижаме, я в домашнем халате. Но он держал меня крепко.
— Я не хочу продавать дом, — сказал он вдруг шепотом мне в ухо. — К черту их. Пусть яблони растут. Наймем помощника на весну. Справимся.
— Справимся, — ответила я, чувствуя, как по щекам текут слезы облегчения.
— И еще, — он остановился, глядя мне в глаза. — Завтра мы поедем в город. Купим тебе платье. Нормальное, а не этот балахон.
— Зачем?
— Затем, что у меня красивая жена, а я слепой идиот.
Финал. Свет в окне
Через месяц дом выглядел иначе. Нет, мы не сделали евроремонт. Но мы разобрали коробки. Книги вернулись на полки.
Николай все еще ворчал на погоду и пил свои таблетки. Чудес не бывает, старость не уходит по щелчку пальцев. Но теперь, когда он начинал ныть, я просто многозначительно смотрела на полку, где в рамке стояло то самое письмо. Он ловил мой взгляд, осекался и улыбался.
— Понял, понял. Молчу. Пойдем лучше чай пить на веранду? Я там обогреватель поставил.
Мы сидели на веранде, смотрели на первый снег, укрывающий сад.
— Знаешь, — сказал Коля, накрывая мою руку своей. — Хорошо, что ты тогда нашла эту книгу.
— Я тоже так думаю.
— Напишем новое? — вдруг спросил он. — На следующие десять лет?
Я посмотрела на него. Глаза живые, с хитринкой.
— Напишем, — согласилась я. — Только давай без экстрима. Никаких ужинов на крыше зимой.
— Договорились. Но пункт про "любить тебя вечно" оставим.
Я смотрела на снежинки, падающие в свет фонаря, и понимала: самая сложная работа — это не строить дом и не растить детей. Самая сложная работа — не потерять друг друга в тишине будней. Но пока у нас есть слова, чтобы напомнить, кто мы такие, мы справимся.