Одна из важных страниц в жизни Петра Первого и, соответственно, в романе А.Н.Толстого – заграничное путешествие, вошедшее в историю как Великое посольство.
Стали уже поговоркой слова А.С.Пушкина, что основанием Петербурга Пётр смог «в Европу прорубить окно», но ведь началось всё гораздо раньше, и Великое посольство – одна из начальных вех. Оно длилось больше года – с марта 1697-го по август 1698-го, однако ещё раньше (22 ноября 1696 года) появился «указ пятидесяти лучшим московским дворянам, чтоб собирались за границу — учиться математике, фортификации, кораблестроению и прочим наукам». Как и многие деяния Петра, этот был не слишком понятен его подданным. Зачем обучаться наукам, «без коих, слава Богу, жили от Володимера святого»? «Взвыли во многих домах в Москве, но об отмене просить или высказываться за немощью — побоялись. Молодых людей собрали, благословили, простились как на смерть».
Историк С.М.Соловьёв уже давно разъяснил причины этого указа: с помощью «учёных монахов» «нельзя было сделать Россию одной из главных держав Европы, для этого нужны были другие люди, другие средства. Для этого нужна была не одна школьная и кабинетная работа, для этого нужна была страшная, напряжённая деятельность, незнание покоя; для этого сам Петр идет в плотники, шкипера и солдаты». Царь не мог окружить себя только иностранными специалистами, «ибо ему не нужно было делать новое дело чужими руками, что было бы легко для него, но не прибыльно для России: ему нужно было приучать русские руки к новому необходимому делу».
К слову – небольшое отступление. Часто можно встретить сведения, что первым счёл необходимым посылать молодых людей для обучения за границу не Пётр, а Борис Годунов, и это, несомненно, так. Но что сталось с теми людьми? Смутное время на то и Смутное, чтобы всё перемешать, но первый царь из Романовых, Михаил Фёдорович, предпринял поиски этих «студиозов» (учились они, кстати, в Кембридже), считая полученные ими знания нужными для страны. Об их судьбе писал уже в XIХ веке историк, академик Петербургской академии П.П.Пекарский: найти их удалось, судьба их оказалась вполне благополучной, но возвращаться «в Московию» они отказались…
И теперь вернёмся к Великому посольству, в ходе которого Пётр не только вёл переговоры, но и действительно обучался корабельному искусству.
В романе ясно сказано о причинах и целях его – после взятия Азова «русские накликали большую войну со всей турецкой империей», «и мысли теперь не было о завоеваниях, а лишь уцелеть на первых порах, буде турки пожелают воевать Россию с моря и суши». Нужны союзники, нужны перестройка армии и всего государства, а главное – нужны деньги. Поразительно царское решение – «послать со всей пышностью великое посольство и при нем поехать самому — переодетым, как на машкараде, — под видом урядника Преображенского полка Петра Михайлова».
Наверное, настроение многих из едущих с Петром отражает простодушная реплика Алёшки Бровкина: «Ну, чаво, чаво... Чай, все-таки боязно, — вдруг это мы — и к ним». И действительно, предстоит увидеть и узнать многое.
Я прошу прощения за слишком большую цитату (меня уже упрекали за подобное некоторые комментаторы), но без неё никак не могу обойтись, считая, что лучше Толстого не скажешь: «Получилось так "Вы-де нас считали закоснелыми варварами, и мы хоть и цари и прочее и победители турок под Азовом, но люди мы не гордые, простые, лёгкие, и косности у нас может быть меньше вашего, — спать можем на полу, едим с мужиками из одной чашки, и одна забота у нас — развеять нашу темноту и глупость, поучиться у вас, наши милостивцы..". Расчёт был, конечно, верный: привези в Европу девку с рыбьим хвостом, там бы так не удивились... Помнили, что ещё брат Петра почитался вроде бога... А этот — саженного роста, изуродованный судорогою красавец плюёт на царское величие ради любопытства к торговле и наукам... Сие невероятно и удивительно».
Намерение царя выполняется: конечно же, реальное руководство миссией осуществляет именно он, но официально «великими полномочными послами выбрали Лефорта, сибирского наместника Федора Алексеевича Головина, мужа острого ума и знавшего языки, и думного дьяка Прокофия Возницына», но то, что он вместе с Меншиковым находится официально только в числе волонтёров, позволяет ему не отвлекаться на пышные церемонии. А они должны быть «столь пышными, как никогда и нигде того не случалось»! Мы читаем про роскошный въезд посольства в Кёнигсберг: «В развалистой, кругом стеклянной карете ехали три посла — Лефорт, Головин и Возницын — в атласных белых шубах на соболях, с бриллиантовыми двуглавыми орлами на бобровых, как трубы, горлатных шапках. Сидели они, откинувшись, неподвижно, как истуканы, сверкая перстнями на пальцах и на концах тростей». Но к этому времени Пётр уже успел не только провести свои переговоры с курфюрстом Бранденбургским, но и неделю совершенствовать своё умение «стрелять из пушек по мишеням», а позднее «понять, что значит политическая игра», вмешавшись в выборы польского короля и добившись-таки, чтобы избран был Август, который «поклялся русскому резиденту в Варшаве, что будет заодно с Петром».
Наверное, ключевой является сцена встречи русского царя с семьёй ганноверской курфюрстины, потому что в ней отразится большинство черт его характера, не случайно автор приведёт выдержку из дневника курфюрстины: «Это — человек очень хороший и вместе очень дурной. В нравственном отношении он — полный представитель своей страны». А для нас, конечно, очень важно другое: почувствовав тепло и внимание, царь расскажет и о том, с чем пытается бороться («Страна наша мрачная. Вы бы там со страху дня не прожили. Сижу здесь с вами, — жутко оглянуться... Под одной Москвой — тридцать тысяч разбойников…»), и о том, почему бывает жестоким («Я не зол... А пожить с нашими в Москве, каждый бешеным станет... В России всё нужно ломать, — всё заново... А уж люди у нас упрямы! — на ином мясо до костей под кнутом слезет...»), и о том, что жестокость эта подчас сильно преувеличена слухами: «Говорят про меня — я много крови лью, в тетрадях подмётных, что-де я сам пытаю... Так вы тому не верьте...»
И поведает главную свою любовь: «Больше всего люблю строить корабли... Галера "Принкипиум" от мачты до киля вот этими руками построена (разжал, наконец, кулаки, показал мозоли)... Люблю море и очень люблю пускать потешные огни. Знаю четырнадцать ремёсел, но ещё плохо, за этим сюда приехал…»
Может быть, эта сцена – единственная, где мы увидим, что Пётр позволит себе на какой-то момент насладиться покоем (ведь знатные дамы будут считать его поведение «хотя и страшноватым, но восхитительным» и станут «прощать ему и грязные ногти, и то, что вытирал руки о скатерть, чавкал громко, рассказывал о московских нравах, ввёртывал матросские словечки, подмигивал круглым глазом и для выразительности пытался не раз толкнуть локтем Софью-Шарлотту»).
И, разумеется, несколько комическое, но очень естественное завершение этой сцены, когда Пётр пошлёт «в обоз за своими музыкантами» и «под средневековыми сводами» раздастся «дьявольская музыка» и начнётся пляска: «Подоспевшие из сада волонтёры разобрали дам и хватили вприсядку с вывертами, татарскими бешеными взвизгами. Крутились юбки, растрепались парики. Всыпали поту немкам». И – волнующий вопрос: «отчего у дам жесткие рёбра?» А курфюрстина, «смеясь до слёз», пояснит: «Сие не рёбра, а пружины да кости в наших корсетах».
Но вслед за этой минутой веселья – многие дни трудов…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь