Наверное, настало время обратиться к главному герою романа. Мне много пришлось читать (и мои комментаторы в стороне не остались), что выведенный А.Н.Толстым образ не соответствует реальному царю, что писался роман по заказу и должен был показать «передового» царя… Возможно, в какой-то мере это справедливо. Но именно в какой-то мере.
Да, Толстым образ Петра переосмысливается, и его царь в романе мало похож на того, кто выведен в рассказе «День Петра». Хотя хочу подчеркнуть, что писатель вовсе не закрывает глаза на многие «перегибы» и жестокости и старается показать нам не памятник идеальному правителю, а живого человека.
И ещё хочу немного и ненадолго отойти в сторону. Одним из комментаторов уже была приведена цитата Л.Н.Толстого, который не видел в Петре ничего положительного. Сама я приводить её просто не хочу, но считаю необходимым указать на некоторые моменты. Да, Толстой (не «красный граф») относился к Петру резко отрицательно, при этом словно закрывая глаза на то, что было сделано во благо страны. Он писал: «С Петра I начинаются особенно поразительные и особенно близкие и понятные нам ужасы русской истории». И дальше следует описание этих ужасов, при этом писатель не останавливается даже перед употреблением нецензурных слов (в характеристике жены Петра), которые обычно при цитировании стыдливо опускаются. Но может быть, я и удивлю кого-то, когда скажу, что данные строки находятся только в черновиках его статьи «Николай Палкин», а в окончательный текст не вошли. Кстати, при жизни Толстого эту статью (без черновиков, естественно) в России пытались напечатать в 1906 году, но все издания были конфискованы.
Личность Толстого очень сложна. И чтобы понять до конца его позицию, наверное, нужно посмотреть, что же предлагает он. Описывая все ужасы власти Петра, не находя ничего светлого и в политике последующих правителей, он указывает только: «Если бы люди верили Богу, то они не могли бы не признавать этой первой обязанности к Нему, исполнять то, что Он написал в их сердце, т. е. жалеть, любить, не убивать, не мучать своих братьев. И тогда слова: Кесарево Кесарю, а Божье Богу имели бы для них значение». То есть, с его точки зрения, нет закона «выше закона любви и жалости к ближним», а потому никакое насилие недопустимо.
Конечно, прекрасно было бы, если бы сама жизнь позволяла следовать этим призывам, но великий писатель как будто не желает видеть реальной жизни… Не нам, конечно, судить Льва Николаевича, но мне представляется, что и принимать его высказывания (в том числе и характеристики кого-либо) в качестве истины в последней инстанции тоже не сто́ит.
А теперь, после этого отступления, вернёмся к роману другого Толстого.
«Все мы родом из детства», - сказал, помнится, А. де Сент-Экзюпери и был, разумеется, совершенно прав.
Если говорить о Петре, можно вспомнить, к примеру, оставшуюся у него с детства любовь к небольшим помещениям. Это отметит и Толстой, уже в третьей книге романа:«Пётр Алексеевич пошёл спать к себе в домик, потому что у генерал-губернатора комнаты были высокие, а он любил потолки низенькие и помещения уютные». Но ведь не только это осталось у него воспоминанием первых лет.
Мы говорим о жестокости (подчас чрезмерной) Петра. Но вспомним, что пришлось ему увидеть ещё мальчиком.
Стрелецкий бунт. И тут поневоле вспомнишь пушкинское «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!») Только что был пущен слух, что «царевича Ивана задушили, царя Петра сейчас кончают», бегут вроде бы спасать их. Но детей вывели на крыльцо – и что же?
«— Ну, что ж, что они живы...
— Сами видим, что живы...
— Все равно не уйдём из Кремля...»
И первое, что подчёркивает автор, рисуя маленького царя, - испуг: «Круглощёкий и тупоносенький, он вытянул шею. Глаза круглые, как у мыши. Маленький рот сжат с испугу», «Круглое лицо Петра исказилось, перекосилось, он вцепился обеими руками в пегую бороду Матвеева». И слышит: «Оттаскивай, не бойся, рви его, — кричали стрельцы, подняв копья, — кидай нам!» На кадре из фильма Матвеев держит Петра, а через мгновение полетит на стрелецкие копья:
И стрельцы, как будто стремившиеся на защиту детей, безжалостны и к ним: «Царевич Иван, отпихнутый, упал и заплакал», «Оттащили царицу, отшвырнули Петра, как котёнка».
Что видит после убийств? «Стрельцы, народ, мальчишки (Алексашка с Алёшкой) ворвались во дворец, разбежались по сотням комнат. Царица с обоими царевичами всё ещё была на крыльце, без памяти».
Удивительно ли, что эти воспоминания преследуют уже и Петра-подростка, и взрослого царя? Царица-мать будет «с содроганием» видеть «Петенькины бешеные, круглые глаза», сокрушаться: «Что-то головка стала у него так дёргаться?» Но повторюсь: удивительно ли это?
После бунта Наталья Кирилловна с сыном живут в Преображенском. Наверное, москвичам нашего времени трудно представить себе, что в ту пору это был далеко не ближний пригород Москвы (село было включено в состав города лишь в 1864 году). «Нецарствующий царь» с матерью находятся здесь практически в ссылке. Будет дано и описание места: «Невдалеке, на пригорке, из-за липовых кущ поднимались гребнистые кровли Преображенского дворца. Когда-то он весь был виден, отражался в реке, нарядный и пёстрый, — теперь зарос листвой, приходил в запустение». «В Преображенском дворце пустынно, только челядь бегает на цыпочках, да по тёмным углам шепчутся старухи — мамки, няньки». Как будет чувствовать себя в такой обстановке мальчик-подросток? И описание его будет дано глазами Алексашки с Алёшкой, которые увидят «мальчика, сидевшего, подперев подбородок. Одет он был чудно — в белых чулках и в зелёном не русском кафтанчике с красными отворотами и ясными пуговицами». И поймём, что хоть и царские у него замашки (пригрозит: «А вот велю тебе голову отрубить»), а остаётся он обычным мальчишкой. Его разыскивают («У ворот и по лугу бегали женщины, крича кого-то, — должно быть, искали мальчика»), а «он, сердито сидя за лопухами, и ухом не вёл», да ещё и скажет: «Сижу, от баб прячусь».
И совершенно по-детски будет реагировать он на показанный ему трюк («Алексашка показал Петру хитрость, — три раза протащил сквозь щёку иглу с чёрной ниткой, — и ничего не было: ни капли крови, только три грязных пятнышка на щеке») – не только посмотрит, но и повторит сам: «Пётр, взяв у него иглу, начал протаскивать её сквозь щёку. Проткнул, протащил и засмеялся, закидывая кудрявую голову: "Не хуже тебя, не хуже тебя!" Забыв о мальчиках, побежал к дворцу, должно быть, учить бояр протаскивать иголки» (и заключение великолепное, конечно). И при этом достаточно щедро расплатится, хоть и не «сахарными пряниками», как просили («Ещё бы тебе царь бегал за пряниками»).
И ведь сохранит воспоминание об этой встрече! Годы спустя, когда Меншиков станет рассказывать, «как встретили на Яузе мальчишку Петра и учили его протаскивать иголку сквозь щёку», - «Так это ты был?.. Ты?.. — изумясь, кричал Пётр. — Ведь я потом тебя полгода искал... За эту иголку люблю, Алексашка!»
Но уже здесь мальчишки увидят то, о чём тогда пренебрежительно скажут: «Пустяками занимается», - но что прочно войдёт в жизнь Петра: «То он катался на карликовой лошадке, и позади скакали верхом толстые дядьки, то шагал с барабаном впереди ребят, одетых в немецкие кафтаны, с деревянными мушкетами, и опять те же дядьки суетились около, размахивая руками».
Наверное, из-за скуки, окружающей юного царя, который «духу старушечьего не переносит», из-за того, что приставленный к нему в «учителя и дядьки» Никита Зотов, бесспорно, «предан больше собачьего» («Скажи ему: — кинься, Никита, на нож, — кинется»), но слишком «светел, лёгок духом» («Не таков бы нужен был дядька норовистому мальчику»), он ищет развлечения в создании того, что потом назовут «потешными полками».
И станет царица сокрушаться: «До сих пор не научился стопами шествовать, — всё бегает, как простой», - а бояре замечать, что «уж больно прыток становится царь-то, — гляди, царапина на щеке, руки в цыпках. Неприлично».
Пока это лишь потехи. Но только пока...
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь