К предыдущей статье я уже получила комментарий, что «Ромодановский - голос разума в романе», и это читателю представляется забавным. Я вовсе не считаю того, кого потом назовут «князем-кесарем», голосом разума. Мне представляется важным его мнение потому, что оно идёт вразрез со словами тех, кто готов увидеть в Петре лишь «шпыня ненадобного». Ромодановский, мне кажется, ещё далёк от того, чтобы полностью одобрять петровский замыслы. Он лишь подтверждает мнение, что с «Преображенским» нельзя не считаться.
Наверное, именно после его поездки в Преображенское становится ясна неизбежность скорого столкновения.
Из тех, кто имеет силу на Москве, первым переходит к Петру Борис Голицын. Толстой не слишком подробно знакомит нас с историей этого человека: он не упоминает, к примеру, что именно Голицын был «дядькой» маленького царя и стал одним из главных инициаторов провозглашения малолетнего Петра царём. В романе он как будто исчезнет со страниц после прихода Петра к власти (не получив до́лжной награды, «он плюнул, напился в тот день, кричал: "Чёрт с ними, а мне на своё хватит", и пьяный ускакал в подмосковную вотчину — отсыпаться»), да ещё Стрешнев с Нарышкиным будут переговариваться: «Федька-то лишнее сказал, кровь-то одна у них — у Бориса-та, у Василия-та... Кровь-то им дороже, знать, государева дела...» — «Ах, ах... А мы Борису верим...» А на самом деле Голицын был всё время при Петре, а после смерти царицы Натальи его влияние ещё выросло. Но именно Борис Голицын в романе первым из московских по достоинству оценит Петра: «Доброго ты сына родила, умнее всех окажется, дай срок. Глаз у него не спящий...»
Приезды Голицына как будто побуждают царицу-мать к действиям: «Уйдёт, и у Натальи Кирилловны долго ещё блестят глаза. Волнуясь, ходит по спаленке, думает. Так в беспросветный дождь вдруг проглянет сквозь тучи летящие синева, поманит солнцем. Значит, непрочен трон под Сонькой, когда такие орлы прочь летят...»
Первый шаг – женитьба Петра. Женатый царь считался совершеннолетним, мог действовать… Есть желание и остепенить сына («Женится, успокоится...»), и окружить себя верными людьми («Как псы будут около тебя»).
Пётр, скорее всего, прекрасно понимает цель матери и, хоть и без особой охоты, но соглашается: «Да некогда мне, маменька... Право, дело есть... Ну, надо, — так жените... Не до того мне...» Эта свадьба – ещё один этап в противостоянии Преображенского и Москвы. Меншиков объяснит Петру про Софью: «Что ж, — побесилась, а разве она может запретить тебе жениться?» Но свадьба играется вдали от Кремля, без большого стечения народа («Званых, кроме Нарышкиных и невестиной родни, было мало: кое-кто из ближних бояр, да Борис Алексеевич Голицын, да Федор Юрьевич Ромодановский. Наталья Кирилловна позвала его в посажёные отцы. Царь Иван не мог быть за немочью, Софья в этот день уехала на богомолье»), при этом подчёркнут наряд новобрачного: «На царе были бармы и отцовские, — ему едва не по колена, — золотые ризы. Мономахов венец Софья приказала не давать».
… Ну не могу смолчать! На днях в Дзене появился «исторический» рассказ о свадьбе Петра и Евдокии, из коего можно узнать, что накануне венчания «в Кремлёвском дворце царит лихорадочная тишина». И – продолжение, показавшее всю «глубину знаний» автора: верная горничная Евдокии (и откуда только появилась? Оказывается, «из старинного рода»!) «не знает, что через десять лет её государыня будет заточена в монастырь, а её сын станет величайшим реформатором России». Вот так и насаждаются «знания». Правда, к моей радости, благодарственных комментариев к статье я пока не увидела (хотя "лайки" есть).
…Свадьба сыграна. Вроде бы всё вернулось на прежние позиции, но нет! Пётр уезжает на Переяславское озеро, а на Москве уже готовят откровенную провокацию, пользуясь недовольством из-за неудачных крымских походов: «Половчее к ним надо послать человека, — сквозь зубы сказал Шакловитый, — подбивать их идти в Преображенское, хлеба просить... Пускай их потешные встретят... По царя Петра приказу немцы-де русских бьют, — так мы и скажем». «Над Кремлём нависала грозовая туча», - словно подведёт итог автор.
И Толстой не побоится показать слабость и страхи царя. Услышав от приехавшего на озеро Льва Кирилловича, что «часу нельзя терять», он срывается («Будто снова услышал он крики такие, что волосы встали дыбом, видел наискось раскрытые рты, раздутые шеи, лезвия уставленных копий, тяжело падающее на них тело Матвеева... Телесный ужас детских дней!..»), «у него рот кривился на сторону, выкатывались глаза, невидимое лезвие вонзалось в шею под ухом».
Первое открытое столкновение с Софьей - после обедни в Успенском соборе, когда бояре почти в открытую смеются над Петром: «будто на святках одели мужика в царское платье не по росту», «несуразный вьюноша, и стоять не может, топчется, как гусь, косолапо, шею не держит», «у этого, у кукуйского кутилки, желваки выпячены с углов рта, будто так сейчас и укусит, да — кусачка слаба».
И закончится оно поражением Петра: не удастся ему «взять, по обычаю, образ казанской владычицы и идти на Красную площадь к Казанскому собору»: после отказавшегося Ивана («Не донесу я — уроню»), Софья, «понимающая державный чин», не допускает его к иконе.
Напряжение растёт, к столкновению готовятся. «В Москве было зловеще, в Преображенском — всё в страхе, настороже». Однако на Москве «не загоралось зарево бунта», потому что Шакловитый с прочими «агитаторами» уже потеряли чувство реальности, да к тому же в «озорниках», чьи бесчинства пытаются приписать Льву Кирилловичу Нарышкину, узнают «Стёпку Одоевского» «со товарищи», и вот уже старый караульный отпускает посланного на разведку Василия Волкова, которого Софья приказала казнить: «Ступай на здоровье».
Но и у Петра ещё недостаёт военной силы, он в тревоге ждёт новостей – «Подолгу стоя в ночной сырости на берегу Яузы, Пётр вглядывался в сторону Москвы, — тьма, ни огонька и тишина зловещая».
И снова мы увидим слабость молодого царя (но уже в последний раз!). Услышав от бежавших из Москвы стрельцов, что «собирается сила несметная, точат ножи булатные», он бежит в Троице-Сергиеву лавру – «побежал, как был, в одной сорочке, по переходам». И не побоится писатель откровенного смеха над царём: «Пётр озирался, вздрагивая, бил лошадь пятками, чтобы опять скакать. Алексашка хватал его лошадь, повторял сердитым шёпотом:
— Да погоди ты, куда ты без штанов, мин херц!»
Потом сам он будет стыдиться своей слабости, а всё понимающий Лефорт станет приводить «примеры из "гиштории Брониуса" про королей и славных полководцев, хитростью спасавших жизнь свою».
И уже в Лавре мы увидим нового Петра – того, кому верят, на чью сторону переходят стрелецкие полки. И этот Пётр, слушающий дельные советы Лефорта и ради «полити́к» соблюдающий внешне старые обряды, одерживает победу («в Лавре пересидели Москву»).
И главная победа – над сестрой, теряющей всякую силу. Не удаётся её попытка приехать в Лавру – ей без всякого почтения объявляют: «Указом царя и великого князя всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца велено тебе, не мешкав, вернуться в Москву и там ждать его государевой воли, как он, государь, насчёт тебя скажет...» Да ещё и добавляют: «А буди настаивать станешь, рваться в лавру, — велено поступить с тобой нечестно... Так-то!..»
И после этого меняется всё: «С того дня. как Софью не пустили в лавру, ничем нельзя было остановить бегства из Москвы ратных и служилых людей». А когда «в октябре Петр пошёл с одними потешными полками в Москву», «вёрст за десять, в селе Алексеевском, встретили его большие толпы народа. Держали иконы, хоругви, караваи на блюдах».
Начинается новая эпоха…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь