Из рассказов Елизаветы Николаевны Львовой
Государь Павел Петрович, будучи в Москве во время коронации, сказал однажды при Николае Александровиче Львове:
- Как желал бы я иметь хороший план Москвы.
Через несколько времени Львов ему его подносит, гравированный отлично, со всеми подробностями, кругленький, в ладонь величиной. Государь был в восхищении; обнял своего "кума", вышел из кабинета и сказал тут стоящим:
- Отгадайте, что мне Львов положил на ладонь? - Москву.
- Что мудрёного, ваше величество, - сказал Н. А. Львов, - когда у вас Россия под рукой
Николай Александровича Львов, рожденный с необыкновенными дарованиями, имел еще ко всему этому дар употребить всякую ничтожную вещь в пользу и в украшение; поэтому вы можете судить, как он примечал все.
Однажды, гуляя с Обольяниновым (г-н генерал-прокурор и кавалер Пётр Хрисанфович Обольянинов) по Гатчине, он заметил ключ, из которого вытекал ручеек самый прекрасный.
- Из этого, - сказала он Обольянинову, - можно сделать "прелесть", так природа тут хороша.
- А что, - отвечал Обольянинов, - берешься, Николай Александрович, сделать "что-нибудь прекрасное"?
- Берусь, - сказал Н. А. Львов.
- Итак, - отвечал Обольянинов, - сделаем сюрприз Императору Павлу Петровичу. Я буду его в прогулках "отвлекать от того места", пока ты работать станешь.
На другой день, Н. А. Львов, нарисовав план, принялся тотчас за работу; он представил, что "быстрый ручей разрушил древний храм, которого остатки, колонны и капители, разметаны были по местам, а иные, вполовину разрушенные, еще существовали".
Кончил, наконец, Н. А. Львов работу, привозит Обольянинова ее посмотреть; он в восхищении его целует и благодарит.
- Еду сейчас за Государем, - сказал он, - когда привезу его сюда, ты, Николай Александрович спрячься за эти кусты, я тебя вызову.
И в самом деле, как это был час прогулки Государя, он через несколько времени верхом со свитою своей приезжает, сходит с лошади, в восхищении хвалит всё.
Обольянинов к нему подходит, говорит что-то на ухо; Государь его обнимает, еще благодарит, садится на лошадь и уезжает, а Львов так и остался за кустом, и никогда не имел духа обличить Обольянинова перед Государем.
Государь Павел Петровича жил всегда в Гатчине при матушке, Императрице Екатерине Алексеевне и все лето проживал там, когда и воцарился. Он любил очень Н. А. Львова, который часто находился при нем; звал его "кумом", хотя никого из нас он не крестил.
Разговаривая с ним о том, что "Н. А. Львов заметил в чужих краях", узнал, что "он многие постройки сделал у себя в деревне (в Никольском) из земли, составленной с малой частью известки и песка".
- Я хочу, - сказал Государь, - чтобы ты мне построил здесь, в Гатчине, угол избы, с фундаментом и крышей (?).
Н. А. Львов тогда же выписал двух наших мужиков, - Емельяна и Андрея, в Гатчину; стали они работать в саду, куда и Государь Павел, и великий князь Александр Павлович с прекрасною его супругою Елизаветой Алексеевной приходил всякий день смотреть их успех; когда часть стены уже была выведена, Елизавета Алексеевна однажды пришла и острым концом своего парасоля (здесь зонтик) стала стену сверлить; но видя, что едва со всей силою могла сделать в стене только маленькую ямочку, обернулась к Н. А. Львову и сказала ему:
- Je ne m’attendais pas, m-r Lvoff, que votre mur en terre puisse être aussi dûr (Я не ожидала, господин Львов, что ваша земляная стена окажется такой прочной).
Пришёл Государь Павел и, увидев, что уже с самого фундамента земляная стена и крыша соломенная (которая особенным манером крылась), все готово, приказал принести двое золотых часов с цепочками и сам их подарил Емельяну и Андрею.
Это землебитное строение заняло Государя Павла; он тотчас повелел из каждой нашей губернии отправить к нам в Никольское по 2 мужика обучаться оному, что весной и было исполнено; слишком 100 человек явились и с того начали, что стали строить себе казарму, в которой потом и жили.
Государь, увидев оконченный угол в саду гатчинском, сказал Н. А. Львову, чтобы он выбрал в Гатчине, где хочет, место и построил бы ему Приорат.
Николай Александрович отличный был, в тогдашнее время, архитектор. Он нарисовал план Приората, который был Государем утвержден; но несмотря на повеление его "дать место Львову для построения Пpиoрата", Петр Хрисанфович Обольянинов, который тогда был первое лицо при Государе, за разными причинами "в отводе места Н. А. Львову отказывал"; наконец, эта комедия Львову надоела.
Он поручил Обольянинову выбрать самому место. Какое же место выбрал он? Вообразите - болото, в котором собаки вязли. Н. А. Львов, видя, что все это неудовольствие на него происходило от зависти, сказал Обольянинову:
- Я и тут построю Приорат, только он Государю стоить будет более 100 тысяч рублей, потому что я должен осушить это болото.
- Ну, делай, как хочешь, - отвечал Обольянинов и Н. А. Львов приступил к работе. Хотели, по зависти, чтобы она не удалась, и тем переменить мысли Государевы на счет Львова, а вышло иначе; так Богу угодно всегда завистливых людей наказать.
Землю, что вырывали из болота, все возили на одно место и от этого сделался пригорок среди прекрасного озера, на котором Приорат, с башней своею, вышиной двух сажень слишком, сделанный из земляного кирпича, красовался всем на удивление.
Это похоже было на то, что случилось с французским сочинителем Бомарше; он сочинил прекрасную комедию "Женитьба Фигаро"; его стали гнать ужасно и притеснять разным образом; он и написал другую: "Севильский цирюльник", и она имела такой успех, что все тогда же сказали: "On a poursuivi Beaumarchais et il s’est sauvé sur un piédestal" (Мы поставили на пьедестал Луи Бомарше, и он спас себя на пьедестале).
Так случилось и с À. Н. Львовым: он сам выбирал "скромные места" для постройки Приората, а судьба поставила его на возвышенном месте, где прежде не было ни одного деревца, но посаженые Н. А. Львовым, с большим тщанием деревья, - все принялись прекрасно и украсили бывшее болото и даже теперь можно бы было и срубить некоторые, чтобы вид более открыть (написано после 1856 г.).
Вот уже 57 лет, что Приорат стоит неповрежденным; года три тому назад, когда были маневры близ Гатчины, Алексею Федоровичу Львову была в Приорате отведена квартира и он не мог надивиться "как хорош был в нем воздух, и даже живопись, исполненная по сырой штукатурке", что называется по-итальянски "al fresco".
Н. А. Львов недолго радовался всему этому, потому что он скончался в 1807 (1803) году и имел еще огорчение заслужить негодование Государя Павла, которого уверили, что "руками тех мужиков, что присланы были учиться землебитному строению, он будто украшал свое село Никольское".
Он, точно, вынужден был строить, чтобы их учить, но как не подумали, что одной земли для этого было мало, что для строений нужен лес, железо, стекла и пр.; что все эти издержки расстраивали Н. А. Львова, а не богатили, наконец, время доказало, что все строения были не нужны для украшения Никольского, потому что впоследствии моя мать (Мария Алексеевна) принуждена была все их срыть; слишком дорого ей было ненужные строения поддерживать в порядке.
Император Павел приказал однажды Н. А. Львову нарисовать ему проект Аннинского ордена; через несколько часов приказание это было исполнено и Львов принес Государю несколько проектов; он выбрал тот, который и теперь носится, и чтоб доказать Н. А. Львову его к нему расположение, приказал ему на другой день явиться во дворец и сам надел орден св. Анны на шею Львову, который принял его стоя на коленях перед Государем.
Вы можете себе вообразить как дорого ценил Н. А. Львов такую милость.
Николай Александрович Львов, как я вам сказывала уже, жил летом, во время царствования Государя Павла и в Гатчине, и в Павловске, где ему всегда отведена была квартира во дворце.
Однажды в Гатчине он просыпается, встает и, вместе с моею матерью, идет в столовую кофе кушать, как видит, что ничего нет готового. У него был камердинер, верный и добрый человек, но ужасно глупый.
- Степан, - спросил Н. А. Львов, - что же наш кофе?
- Нельзя-с, - отвечает он.
- Как нельзя? - спрашивает Николай Александрович.
- Нельзя-с, часовые у дверей, не пускают выйти.
Н. А. Львов подошел к дверям, ведущим в коридор, где жили многие под разными номерами, и, точно, - видит часовых, которые в дверях сложили ружья свои крестом.
Не понимая, за что бы он был посажен под арест, Н. А. Львов голову себе ломал и никак не мог придумать, что могло случиться ночью; за ужином еще Государь был так к нему милостив, так шутил с ним.
Он ходил по комнате и не мог быть покоен, потому что знал и видел многие примеры, что у кого "поставлены были часовые", того через несколько часов "ссылали с фельдъегерем в Сибирь".
По великой милости Божией, это недоумению недолго продолжалось. Скоро Львов слышит хохот в коридоре, подходит к дверям и видит Обольянинова, который со смехом его спрашивает:
- Что, Николай Александрович, - испугался? А я ошибкой приказал поставить часовнях к № 5-му, когда Государь приказал поставить их к № 3-му.
Дмитрий Николаевич Дятлов, дальний родственник Державина (Гавриил Романович), был адъютантом при Государе Павле Петровиче и часто был свидетелем его горячности и вспыльчивости. Как-то случилось, что сряду при нём были дежурные офицеры, носящие птичьи фамилии: Соколов, Журавлев и наконец, явился Дятлов.
- Это что еще за птица, - в гневе сказал Государь, - не хочешь ли ты "за Неву"?
- Нет, ваше величество, - отвечал поспешно Дмитрий Николаевич.
Государь расхохотался, обнял Дятлова и сказал: "Хорошо отвечал", - ведь за Неву значило "в крепость".
Однажды граф Иван Павлович Кутайсов (который из пленных турок попал в фавориты Государя Павла Петровича, сделался большим барином, имел все ордена и, наконец, получил графское достоинство) шел по коридору Зимнего дворца с Александром Васильевичем Суворовым, который, увидев истопника, остановился и стал кланяться ему в пояс.
- Что вы делаете, князь, - сказал Суворову Кутайсов, - это истопник.
- Помилуй Бог, - сказал Суворов, - ты граф, а я князь; при милости царской не узнаешь, что "этот" будет за вельможа, то надобно его задобрить вперед.
После, неблагонамеренные люди умели так нерасположить Государя Александра Павловича к дяде моему Гавриилу Романовичу Державину, что он решился "подать в отставку", когда его удалили от генерал-прокурорства.
Государь, увидев его, просил Державина остаться в Государственном совете и Сенате.
- Нет, Ваше Величество, - отвечал Державин, - позвольте мне совсем идти прочь, тем более что в Сенате вы меня "не увидите", а в Совете "не услышите".
Другие публикации:
В характере императора Павла I была смесь жестокости с добротой (Рассказы П. X. Обольянинова об императоре Павле I)
