Рассказы П. X. Обольянинова об императоре Павле I
Петр Хрисанфович Обольянинов, из бедных дворян Псковской губернии, служил в разных губерниях, сначала мелким чиновником, а потом советником по соляной части. Переходы по службе, из одного места в другое, дали ему возможность практически изучить почти всю Россию, и он сделался знатоком своего отечества.
Неизвестно, по какому случаю Обольянинов попал на службу в Гатчину, и хотя не был особенным любимцем Павла Петровича, но успел оказать ему преданность свою и некоторые услуги. Этому способствовала жена Обольянинова, женщина простая и необразованная, но умная и бойкая.
Великий князь бывал в такой нужде, что иногда не имел хорошего обеда (?!). Обольянинова приносила ему сама или присылала со слугой вкусные пироги и другие кушанья.
По восшествии на престол Павла, Обольянинов не решился ехать к императору. Он притворился нездоровым и отправил в Петербург своего человека узнать, что толкуют в столице о новом государе. Сам ли собой, или по научению своего господина, слуга находился неотлучно около дворца.
Павел I-й, выходя из дворца, заметил этого слугу, когда-то приносившего ему пироги в Гатчине, тотчас узнал его и спросил:
- Ты человек Обольянинова? Здоров ли Петр Хрисанфович?
Получив в ответ, что Петр Хрисанфович не здоров, государь сказал:
- Врешь ты, он здоров; скажи ему, чтоб приехал ко мне.
Отсюда началось быстрое возвышение Обольянинова.
В четыре года он достиг чина генерала от инфантерии, получил ордена св. Анны, Александра, Андрея и Иоанна Иерусалимского, все с бриллиантами, и 3500 душ крестьян.
В первые годы этого возвышения он был генерал-провиантмейстером, между тем генерал-прокуроры: граф А. Н. Самойлов, князь Алексей Борисович Куракин, князь П. В. Лопухин и А. А. Беклешов, сменялись один за другим.
Придумывая, кого бы назначить генерал-прокурором после Беклешова, уволенного от этой должности 2-го февраля 1800 года, император Павел прибегнул к любимому им средству - метанию жребия.
Написав на бумажках имена своих любимцев, он свернул бумажки, положил их перед образом, помолился и потом, перемещав, вынул одну из них. На ней было имя Обольянинова. Веруя в жребий, как в указание свыше, Павел, 2-го февраля 1800 года, назначил Обольянинова генерал-прокурором и называл его: "Богом данным".
Обольянинов не получил в молодости образования, и с практическими познаниями, приобретенными на службе в провинциях, казалось только и мог быть хорошим судьей или прокурором. Но он имел много природного ума, верный взгляд на поступки человеческие и на производство дел, был сметлив и осторожен, говорил сильно и правдиво.
В нем было еще достоинство, важное для начальников: держаться талантливых подчиненных и работать их руками. От прежних генерал-прокуроров, между другими чиновниками, достался ему М. М. Сперанский. Довольно и одного такого чиновника, чтобы канцелярия была блестящей. Перед государем, объясняя дела на словах, он выдерживал доклад с честью, бумаги в канцелярии его всегда писались превосходно.
Умея держать себя, при частых вспышках гневного императора, и терпеливо переносить неприятности, не выбегая вперед перед другими и с точностью исполняя прямые обязанности своей должности, Обольянинов был любим государем продолжительнее, чем многие более его образованные и талантливые люди, и на скользком месте генерал-прокурора удержался до самого конца царствования Павла 1-го.
Преданный своему благодетелю, он, однако же, не вовлекся ни в низкое угодничество, ни в жестокости того времени, и сохранил имя доброго человека.
В ночь, с 11-го на 12-е марта 1801 года, Обольянинов сидел и писал в своем кабинете. Вдруг входит к нему плац-майор и объявляет: По высочайшему повелению, вы арестованы и должны следовать за мной на гауптвахту.
- Тише говорите, - сказал Обольянинов, - не разбудите жены, она спит за этим простенком, не потревожьте моих домашних.
Он сам нашел шубу и шапку, оделся и, крадучись из своего дома, отправился за плац-майором. Генерал-прокурора поместили на гауптвахте, в комнате грязной, наполненной запахом солдатского табаку.
- Но я, - после рассказывал Обольянинов, - ни о чем не зная, крепко спал во всю ночь.
На следующее утро его освободили. Тут только узнал он, что арестован был по распоряжению злонамеренных людей, и что император Павел умер.
Он отправился во дворец поклониться телу своего благодетеля
Император Александр I-й хотел оставить Обольянинова на службе, но он отказался. Испросив отставку, Обольянинов удалился в Москву, по обычаю других вельмож того времени, еще и потому, что пожалованные ему имения находились ближе к древней столице, во Владимирской губернии.
Во время коронации, на одном из балов, Александр, подведя императрицу-супругу к Обольянинову, сказал:
- Вот наш почтенный Петр Хрисанфович.
Обольянинов низко поклонился и на вопрос о здоровье отвечал:
- Ваше величество, я здесь молодею от радостей.
Государь отошел от него с заметным неудовольствием.
В Москве Обольянинов жил богато и держал себя большим барином. Считавшийся обыкновенным на месте генерал-прокурора, он сделался в отставке лицом замечательным. Все уважали его и смотрели на него с любопытством.
В 1812 году он был избран московским дворянством в число членов комитета, который был учрежден тогда для сбора и вооружения ополчения. Император Александр, прибыв из армии в Москву и принимая дворян, сказал Обольянинову:
- Я рад, Петр Хрисанфович, что вижу вас опять на службе.
- Я и не оставлял ее, - отвечал бывший генерал-прокурор.
- Как? - спросил государь.
- Дворянин, - продолжал Обольянинов, - который управляет крестьянами и заботится о них, служит государю и отечеству.
Чем старше становился он, тем сильней высказывал свои мысли, и часто был резок в разговоре. Однажды император Александру отойдя от него, сказал: - С ним нельзя говорить в перчатках. Несмотря на это, император Александр I пожаловал ему за труды по сбору и вооружению ополчения орден св. Владимира 1-й степени.
После того Обольянинов, сряду несколько трехлетий, был избираем московским дворянством в губернские предводители.
К Обольянинову съезжалась вся московская знать; но он был чувствителен ко всякому знаку уважения и принимал у себя с чрезвычайной благодарностью даже небольших чиновников и дворян. Он и в отставке умел поддержать славу доброго человека. Многие посещали его именно с тем, чтобы иметь покровителя и нередко прибегали к нему с просьбами. Он не только не скучал ими, но старался показать свое значение, где вызывали его на доброе дело. В этих случаях он был тверд и настойчив.
Однажды явившийся к нему чиновник Апятов рассказал, что его вытеснили из службы и оставили с семейством без куска хлеба. - Служи по выборам; я за тебя похлопочу, - было ответом Обольянинова. После того, при первых дворянских выборах, Апятов был избран в заседатели гражданской палаты. Но дня через два он снова прибежал к своему покровителю и с плачем рассказал, что военный генерал-губернатор, князь Д. В. Голицын, не утверждает его в должности.
Обольянинов вспыхнул; надел мундир, все ордена и сам отправился к генерал-губернатору. Тот, видя старика в полном параде, встретил его с удивлением.
- Ты, - сказал Обольянинов (он всем говорил "ты"; но никто, даже князь Д. В. Голицын, не объяснялись с ним иначе, как чрез "вы"), - ты не хочешь утвердить Апятова, которого, по моему предложению, избрали все дворяне, как человека способного?
Князь доказывал, впрочем, без доказательств, что Апятов уволен, хотя с чистым аттестатом, но по сомнению в делах нечистых, спорил и не соглашался утвердить его в должности заседателя.
Тогда Обольянинов, встав с видом почтительным, начал убедительно просить за Апятова. Как и это не помогло, то он, гордо выпрямясь, сказал: - Ваше сиятельство (перемена на титул и на "вы" означала на его языке сильное негодование) вы не утверждаете Апятова; так я отправлю к государю императору донесение, что не могу более оставаться губернским предводителем, потому что вами попирается грамота, жалованная дворянству, ниспровергнуты правила выборов и оскорблено, в лице губернского предводителя, дворянство московской губернии!
Князь Голицын едва успокоил разгневанного старика и должен был уступить его ходатайству.
Такой настойчивостью Обольянинов поставил себя в такое положение, что ему не смели отказывать, и многие благословляли его имя.
Любопытны суждения его о проступках и преступлениях политических.
- Я сам, - говорил он одному из служащих по высшей полиции, - управлял этою частью (прежде дела высшей полиции были в ведении генерал-прокурора) и знаю ее. Не будь шпионом; умей обязанность свою сделать святою. Не суди строго тех, которые невыгодно отзываются о правительстве или о государе; но рассмотри, из какого побуждения истекают слова их.
Часто осуждают потому, что любят. Кому дороги Отечество и Государь, тот не может удержаться от упрека, если видит недостатки в правительстве или в государе. Не ищи заговорщиков и опасных замыслов вдали: революция - у трона.
Не менее любопытно суждение его о хитрых людях. Кто-то выразил удивление, что и глупые люди бывают хитрыми, тогда как, казалось бы, хитрость не может быть без ума. Обольянинов сказал:
- Вы смешиваете одно с другим; хитрость не ум, но особое свойство; она заменяет ум у тех, которые не имеют его. Истинный ум - свет Божий: он прост и ясен.
Обольянинов был неограниченно предан государям. В последние годы жизни, он уже никуда не выезжал и не мог явиться к императору Николаю I во время пребывания его в Москве.
Однажды слуги докладывают ему, что государь император приближается к их дому, возвращаясь со смотра войск. Обольянинов приказал приподнять себя и подвести к окну. Когда государь поравнялся против его окна, хилый старик благоговейно поклонился.
- Видел, - говорил он близким, - не видел государь меня, а я доволен, что поклонился ему.
Об этом в тот же день узнал государь. На другое утро к дому Обольянинова подъехал молодой генерал. Войдя в переднюю, он быстро сбросил с себя шинель. и сказал слугам: - Я войду без доклада.
Старик сидел в больших креслах, в своем кабинете, одетый в шелковый, широкий сюртук, который он носил дома вместо халата. Увидев внезапно вошедшего генерала, он тотчас узнал в нем особу августейшего семейства. Обольянинов смутился, извинялся и не знал, что делать.
- Прежде всего, - сказал великий князь, - прошу вас, Петр Хрисанфович, не беспокоиться и не думать одеваться.
Усадив старика в его большое кресло, великий князь сел против него и разговаривал с ним более часа. По отъезде великого князя, Обольянинов, в восторге и сквозь слезы, рассказывал: - Он говорил со мной о старине; какой он добрый, какой он умный!
Обольянинов дожил до глубокой старости. В последние два года он потерял употребление ног, его возили по комнате на креслах, сделанных в виде колясочки. Это ослабление сил, при незлобии его, при его всегдашней добродушной приветливости, еще более увеличивало уважение к нему, которое доходило до того, что на него смотрели как на праведника. Даже дамы целовали у него руку и он, чувствуя себя в положении достойном этой чести, не отнимал руки, когда кто-либо желал поцеловать ее.
В последние два дня он не то что был болен, но, выражаясь евангельским словом, скорбел; он приказал возить себя на креслах по всем комнатам, и каждому из домашних своих говорил: - Прости, прости! После того он потребовал духовника, исполнил весь долг христианский и тихо навсегда уснул. Это было в 1848 году.
Рассказы Петра Хрисанфовича Обольянинова об императоре Павле
В характере Павла I была смесь жестокости с добротой, или, лучше сказать, в равное время, он был совершенно различным человеком.
В минуты гнева он был ужасен. Не было безделицы, которая не показалась бы ему величайшим преступлением, и не было границ в наказаниях, кроме только смерти, которой он никому не изрек. В нем было множество электричества. Во время сильного гнева, волосы на голове его все вставали вверх (точное выражение Обольянинова). Кто не выносил грозы, тот погибал; но если навлекший гнев, по придворному искусству или присутствию духа, умел выждать и перетерпеть, то Павел скоро смягчался.
В расположении же спокойном и веселом, Павел был обворожителен. Она принимал увлекательно, шутил со своими приближенными, ласкал, щекотал их, был больше другом, чем государем; нельзя было не предаться ему всей душой.
В этом счастливом расположении не было меры его милостям и щедрости. Превышение меры и здесь производило вред своего рода. Нередко чрезмерные милости считались выше заслуги и царская награда теряла свое значение.
Нецеремонное обращение и шутки с докладчиком обыкновенно вдруг прерывались словами: - Пойдемте, сударь!
Павел после того вел докладчика в кабинет свой, садился за столик, самый маленький, так что докладчики, которых он всегда сажал против себя, были к нему в полном смысле лицом к лицу.
Тут он уже нисколько не походил на прежнего Павла и, произнеся повелительно: - Извольте, сударь, докладывать, - принимал осанку гордую, царскую. Трудно было выдерживать его строгий, проницательный взгляд.
Павел был много начитан, знал закон, как юрист, и при докладах, вникал во все подробности и тонкости дела. Нередко он спорил с докладчиком. Если по делу кто-либо обвинялся, то Павел оправдывал его или выискивал обстоятельства к извинению преступления; в тяжбах брал сторону того, кому отказывалось в иске; требовал от докладчика указать ему факты в деле или прочитать подлинник бумаги.
Словом, он был в полном смысле адвокатом истца или ответчика. Иногда государь вспыхивал и докладчик забывал, с кем имеет дело, так что спор доходил до шума и криков. Однажды Кутайсов, во время доклада Обольянинова, выбежал от страха из государева кабинета и после спрашивал у Обольянинова:
- Что у вас происходило? Я думал, что вы подеретесь!
Горе было тому докладчику, который увеличивал преступление обвиняемого, неточно или лукаво излагал дело! Но если докладчик побеждал Павла истиной доводов и брал верх правдивостью взгляда, то император бывал чрезвычайно доволен.
- Хорошо, благодарю вас, - говорил он в таких случаях, - что вы не согласились со мной, а то вам досталось бы от меня.
Еще в то время, как Обольянинов был генерал-провиантмейстером, Павел однажды потребовал его к себе. Войдя в залу, перед государевым кабинетом, Обольянинов увидел поставленные на длинном столе горшки со щами и кашей, баклаги с квасом и ковриги ржаного хлеба. Он не понимал, что это значит. Великий князь, наследник Александр Павлович, выходя от государя, пожал руку Обольянинову и сказал: - Дурные люди всегда клевещут на честных!
Это привело Обольянинова еще в большее изумление. Он вошел к государю, который был уже весел и встретил его словами:
- Благодарю вас, Петр Хрисанфович, благодарю: вы хорошо довольствуете солдата. Мне донесли, будто их кормят хлебом из тухлой муки, щами из гнилой капусты, и дурной кашей - все ложь. Я приказал принести ко мне из всех полков солдатскую пищу, сам пробовал и нахожу ее превосходной. Благодарю вас.
Обольянинов просил поручить доверенному лицу освидетельствовать все припасы в магазинах. Но государь сказать:
- Верю, верю, вам, Петр Хрисанфович, и опять благодарю.
Когда Обольянинов был уже генерал-прокурором, Павел в одно утро неожиданно послал за ним. Войдя в кабинет, Обольянинов увидел, что государь широкими шагами ходит по комнате в страшном гневе.
- Возьмите от меня вора! - сказал Павел.
Обольянинов стоял в недоумении.
- Я вам говорю, сударь, возьмите от меня вора!
- Смею спросить, ваше величество, кого?
- Барона Васильева (впоследствии граф, министр финансов при Александре I) сударь; он украл четыре миллиона рублей.
Обольянинов начал было оправдывать этого славившегося честностью, государственного казначея.
- Знаю! - закричал Павел, - что вы приятель ему; но мне не надобно вора. Дайте мне другого государственного казначея.
- Ваше величество, - отвечал Обольянинов, - извольте назначить сами; я не имею ни на кого указать; или, по крайней мере, дозвольте мне подумать несколько дней.
- Нечего думать, назначьте сейчас и приготовьте указ мой сенату.
- Ваше величество, - сказал Обольянинов, - указом нельзя сделать государственного казначея.
Павел вышел из себя и подбежал к генерал-прокурору.
- Как ты осмелился сказать, что мой указ не сделает государственного казначея?
С этими словами император схватил Обольянинова за грудь и потом так его толкнул, что тот отлетел к стене. Обольянинов считал себя погибшим: губы его шептали молитву и он думал, что на земле это его последняя молитва. Но Павел опомнился и начал успокаиваться.
- Почему вы, сударь, защищаете барона Васильева?
- Потому, - с твердостью отвечал Обольянинов, - что я его знаю, и уверен, что он неспособен на подлое дело.
- Но вот отчет его; смотрите, тут недостает четырех миллионов!
Обольянинов читает и, действительно, видит этот недостаток. Полный удивления, он говорит:
- Ваше величество изволили справедливо заметить, но, - прибавил он, - никогда не должно осуждать обвиняемого, не спросив прежде у него объяснений; позвольте мне сейчас съездить к нему и узнать, что он скажет.
- Поезжайте, - сказал император, - и от него тотчас опять во мне; я жду с нетерпением его ответа.
Обольянинов отправился. Выяснилось, что в отчете государственного казначея были пропущены те четыре миллиона, на какие-то чрезвычайные расходы, которые Павел сам приказал не вносить в общий отчет, и подал об них особую записку.
- Доложите государю, - говорил барон Васильев, - что я представил эту особую записку еще прежде, и его величество, сказав, что прочтет после, изволил при мне положить ее в такой-то шкаф, на такую-то полку, в своем кабинете.
Обрадованный генерал-прокурор прискакал к государю и доложил обо всем. Павел, ударив одной рукой себя по лбу, другой указывая на шкаф, сказал: - Ищите тут! Записка была найдена и все объяснилось к чести государственного казначея.
- Благодарю вас, Петр Хрисанфович, - говорил он, - благодарю вас, что вы оправдали барона Васильева и заставили меня думать о нем, по-прежнему, как о честном человеке. Возьмите Александровскую звезду с бриллиантами, отвезите ее к барону Васильеву и объявите, что я, сверх того, жалую ему пятьсот душ крестьян (Васильев был уволен 23-го ноября 1800 г., а на его место назначен Державин).
Тверской прокурор донес Обольянинову, что в Тверь приезжал фельдъегерь и, по высочайшему повелению, взяв губернатора, повез его в Петербург. Обольянинов приказал тотчас справиться в сенате о числе и положении дел в Тверском губернском правлении. Оказалось, что за этим правлением считается 15 тысяч нерешенных дел - число, по тогдашнему времени, огромное!
Вдруг государь потребовал в себе Обольянинова. Предугадывая причину, генерал-прокурор был доволен, что предварительно запасся справкой. Павел был в гневе и первым вопросом его было:
- Сколько дел в Тверском губернском правлении?
- 15 тысяч, - отвечал генерал-прокурор.
- Да, - продолжал император, - 15 тысяч дел! Губернатор уже привезен сюда; я сам сорвал с него аннинскую ленту и посадил его в крепость.
- Этого мало, - сказал Обольянинов, - заключение в крепость отнесут к какому-либо государственному преступлению и не принесет никакой пользы; надобно его судить, раскрыть запущение по губернии, строго наказать по законам и объявить во всеобщее сведение, для примера и в страх другим губернаторам.
- Правда, правда, Петр Хрисанфович, - говорил убежденный император, - сейчас же отправься в сенат, прикажи привезти туда губернатора в арестантской карете и судить его в 12 часов; потом доложи мне о решении.
Генерал-прокурор исполнил в точности волю государя. Через 12-ть часов он явился во дворец.
- Что? - скрашивает Павел, - кончен ли суд? К чему приговорен губернатор?
- Сенат оправдал его, ваше величество, - был ответ Обольянинова.
- Как! - вскричал государь вспыхнув.
- Да, - продолжал Обольянинов; - Сенат нашел, что этот губернатор определен в Тверь только два месяца тому назад, дела были запущены еще до него, и не при одном его предшественнике, а при нескольких губернаторах, и теперь не доберешься, который из них положил начало беспорядку; привезенный же сюда губернатор, в два месяца, не мог не только исправить, но и узнать положение старых дел.
Павел более и более убеждался справедливостью этого донесения и, наконец, совершенно успокоившись, благодарил Обольянинова, поручил ему благодарить и сенат за прямодушное оправдание невиновного. Потом, сев к своему столу, он собственноручно написал указ о пожаловании оправданного губернатора (действительного статского советника) в тайные советники и сенаторы, повелевая ему присутствовать в том самом департаменте сената, которым он оправдан, а в Тверь назначить другого, опытного в делах, губернатора.
Еще раз Обольянинов был, неожиданно, потребован во дворец и нашел государя также в страшном гневе.
- Что это такое? - говорил Павел, - до чего я дожил? За что Господь Бог меня наказывает? Близ столицы появились и размножаются молокане, которые в изуверстве своем изрыгают хулы на православную церковь нашу и на власть царскую! Я приказал схватить двух главных изуверов и представить ко мне. Они здесь; прикажи ввести их сюда.
Еретики вошли, сердито смотря исподлобья; не поклонились государю и, забросив руки назад, прислонились к стене.
- Почему вы не кланяетесь мне? - грозно вскричал Павел.
- А ты кто? - сказал старший из них, - разве ты Бог? Ты человек, как и мы, такой же грешный. Богу одному подобает кланяться!
Озадаченный дерзким ответом, государь остался на минуту в молчании, и потом, указывая на образ, спросил: - А почему вы, войдя сюда, не перекрестились и не поклонились Богу?
Изувер отвечал кощунством.
Павел был чрезвычайно набожен и глубоко уважал все обряды веры. Дерзость молокана взволновала в нем кровь. Гнев его разразился страшными криками.
- Что ты сердишься? - равнодушно говорил изувер, - мы все делаем, что от нас требуют: налагают подати на нас - мы вносим их; сдают нас в рекруты - мы служим; гонят нас на дороги и другие работы - мы идем и работаем; чего тебе еще надобно? Ты веруешь по своему, мы веруем по своему; мы не трогаем тебя, и ты нас не трогай.
Павел ходил по комнате в недоумении и молчал. Обольянинов, наконец, прервал это молчание и решился просить, чтоб ему дозволено было употребить старание привести их в рассудок. Махнув рукой, Павел отрывисто сказал: - Делай с ними, что хочешь!
Обольянинов приказал посадить изуверов в крепость, назначил к ним умного священника, для увещаний, запретил давать им книги, бумагу и все письменные принадлежности до того времени, когда они изъявят готовность написать повинную.
Наставленья священника и заключение подействовали. Через две или три недели молокане потребовали бумаги, откровенно сознались, что вовлеклись в ересь из корысти и просили пощады. Павел был чрезвычайно доволен такою развязкой дела; но повелел, чтобы раскаявшиеся еретики говели, исповедались у нашего священника, принесли бы в церкви всенародное покаяние и потом приобщились по обряду православия. Все было исполнено.
#librapress