Последний писк сканера утонул в гуле холодильных установок. Вероника провела влажной ладонью по форменному жилету и с облегчением выдохнула. Смена окончена. За шестидесятиградусной чертой жизни каждый такой финиш ощущался маленькой победой. Поздний вечер лениво сочился в окна супермаркета, размывая контуры припаркованных машин на фоне пасмурного красноярского неба. Лето в этом году выдалось капризным, как избалованный ребенок: то жарило до асфальтовой липкости, то затягивало небо свинцовой хмарью, грозя холодным енисейским ветром.
Вероника привычно пересчитала кассу. Пальцы, на удивление ловкие для ее лет, порхали над купюрами. В этой механической работе была своя медитация, свой порядок, который она так ценила. Она была лучшим кассиром в их «Командоре». Не по скорости — молодежь с их нервными пальцами была проворнее, — а по отсутствию ошибок. За пять лет — ни одной недостачи, ни одного скандала, который бы она не погасила своей спокойной, чуть усталой улыбкой. Люди чувствовали ее основательность и стихали. Она была как старый утес на берегу бурной реки, о который разбивались волны чужого раздражения.
Сложив деньги в инкассаторскую сумку и расписавшись в журнале, она прошла в подсобку. Сняла жилет, повесила бейдж «Вероника Павловна, кассир-операционист» на крючок. В своей обычной одежде — свободных льняных брюках и серой футболке — она снова стала собой. Не функцией, не должностной единицей, а женщиной, у которой в сумке лежит старенький пленочный «Зенит», а в голове — планы на завтрашнюю фотоохоту на Столбах. Она любила ловить свет. Особенно тот, что пробивался сквозь тучи, ложился на мокрые камни, серебрил листья. В этом пробивающемся свете было больше правды и надежды, чем в прямолинейном солнечном сиянии.
Она уже выходила из служебного входа, вдыхая влажный, пахнущий пылью и тополями воздух, когда карман завибрировал. На экране высветилось «Дашенька». Младшая сестра. Вероника улыбнулась. Наверное, опять какой-то предсвадебный психоз. До торжества оставалось два дня.
— Да, Дашуль, — ответила она, шагая к остановке.
— Вероника… Вероника! — голос сестры был сдавленным, рваным, на грани истерики. — Он пропал.
— Кто пропал? Котенок твой опять сбежал?
— Андрей! — взвизгнула Дарья в трубку. — Андрея нет! Он не отвечает! Телефон выключен! Его нет дома! Вероника, я не знаю, что делать!
Мир качнулся. Улыбка сползла с лица Вероники, оставив после себя ощущение стянутой кожи. Андрей. Жених. Тихий, надежный, влюбленный в Дашку по уши. Пропал за два дня до свадьбы.
— Успокойся, — голос Вероники прозвучал ровно, почти механически, как будто она пробивала очередной товар. — Где ты сейчас?
— Я у него… у нас… в квартире. Тут все… платье мое висит… его костюм… Вероника, я с ума сойду!
— Сиди там. Ничего не трогай. Я еду.
Она развернулась и пошла в противоположную сторону, к стоянке такси. Оптимизм, который она так тщательно культивировала в себе последние годы, трещал по швам, как старая ткань. Внезапно налетевший порыв ветра бросил ей в лицо горсть холодных капель. Начинался дождь.
Квартира, которую Андрей и Дарья вместе обставляли последний год, встретила Веронику оглушительной тишиной. Тишиной, наполненной кричащими предметами. На спинке стула висело облако свадебного платья. На вешалке в прихожей — идеально отглаженный костюм жениха. На столе — коробки с бокалами, ленты, какие-то фигурки на торт. Все это выглядело теперь декорациями к трагедии.
Дарья сидела на полу посреди комнаты, обхватив колени руками. Ее лицо, обычно живое и смешливое, превратилось в заплаканную маску.
— Я звонила его родителям. Они ничего не знают. Говорят, утром он был бодрый, собирался забирать торт… или что-то еще… я не помню! — она всхлипнула. — Я звонила в больницы, в морг… Вероника, я звонила в морг!
Вероника опустилась рядом, положила руку сестре на плечо. Плечо дрожало.
— Так. Давай по порядку. Когда ты с ним говорила в последний раз?
— Вчера вечером. Все было хорошо. Мы смеялись, обсуждали, кто из гостей больше выпьет. Он сказал: «Люблю тебя, моя сумасшедшая». А утром… утром я написала ему сообщение, он не ответил. Я подумала, занят. Потом позвонила — абонент недоступен. И так весь день. Вечером я не выдержала, приехала сюда своим ключом. А тут… пусто.
Взгляд Вероники скользнул по комнате. Все было на своих местах. Паспорт Андрея лежал на комоде. Бумажник тоже. Взял только телефон и ключи от машины. Машины под окнами не было.
И тут что-то в памяти Вероники щелкнуло. Болезненно, как смещающийся сустав. Эта сцена. Эта паника. Это ощущение брошенности и пустоты в идеально обставленной квартире. Она видела это раньше. Только роли были распределены иначе.
Сорок лет назад. Другая квартира, маленькая хрущевка на правом берегу Красноярска. Она, двадцатилетняя Вероника, стоит с маленьким чемоданчиком в дверях. А напротив нее — Федор. Ее Федор. Простой, немногословный парень с завода, с руками в мозолях и бездонными, преданными глазами. Он не понимает. Он только что вернулся со смены, а она… она уходит.
— Куда ты, Верочка? — его голос тихий, растерянный. — У нас же… через неделю… роспись.
Она смотрит на него, на его рабочую куртку, на его наивное, любящее лицо. И чувствует удушье. Ей тесно в этой квартире, в этом городе, в этой его простой и понятной любви. Она только что познакомилась с фотографом из местного театра, богемным, интересным, который говорил ей о перспективах, о выставках в Москве, о свободе творчества. И Федор со своей любовью, со своим заводом и планами на дачу вдруг показался ей клеткой.
— Федя, прости, — говорит она, и ее собственный голос кажется ей чужим, жестоким. — Я так больше не могу. Мне нужно больше, чем просто… это. Мне нужен простор.
Она не помнила, что он ответил. Кажется, ничего. Он просто смотрел на нее, и в его глазах было то же выражение, что сейчас на лице ее сестры. Выражение мира, рухнувшего в одно мгновение.
— Вероника! Ты меня слышишь? — голос Дарьи вернул ее в настоящее. — Что нам делать? В полицию?
— Да. Пойдем напишем заявление. О розыске, — слово «розыск» прозвучало дико рядом со словом «свадьба».
В отделении полиции их встретил усталый дежурный, капитан с залысинами и потухшим взглядом. Он выслушал сбивчивый рассказ Дарьи, задал несколько формальных вопросов.
— Сколько лет жениху? Тридцать два? Не женат, не привлекался… Понятно. Заявление, конечно, примем. Но, девушка, вы же понимаете… — он пожевал губами. — Мужики перед ЗАГСом — народ пугливый. Бывает, бегут. Передумал, испугался ответственности. Через недельку объявится где-нибудь у друзей в гараже.
— Андрей не такой! — вскрикнула Дарья. — Он не мог! Он меня любит!
Капитан вздохнул. Он видел сотни таких историй. Вероника молча смотрела на него. Она не спорила. Потому что знала — мог. Любой мог. Даже самый любящий. Она сама была тому доказательством.
Следующий день превратился в вязкий, мучительный кошмар. Они обзванивали друзей Андрея. Те были в шоке. Никто ничего не знал. Один из них, шафер, смущенно предположил, что, может, Андрей решил устроить «последний свободный вечер», но чтоб на сутки пропасть с выключенным телефоном…
Вероника взяла на себя самые тяжелые разговоры. Она позвонила в ресторан, отменила банкет, потеряв задаток. Позвонила ведущему, фотографу, в салон, где заказывали торт. С каждым звонком она чувствовала, как будто отрезает по кусочку от будущего своей сестры. А на самом деле — от своего прошлого. Каждое ее «извините, свадьба отменяется» отдавалось эхом того ее давнего «прости, мне нужен простор».
Вечером они снова сидели в пустой квартире. Дарья лежала на диване, укрывшись пледом, и тупо смотрела в стену. Она больше не плакала, слезы кончились.
— Может, с ним что-то случилось? — прошептала она. — Авария… или…
— Его машину не находили в сводках ДТП, — ровным голосом ответила Вероника, хотя сама уже ни в чем не была уверена. Она методично убирала со стола свадебную мишуру, складывая ее в мусорный пакет. Эта деятельность помогала не думать.
И в этот момент телефон Дарьи, лежавший на столе, пиликнул. Сообщение. Не от Андрея. От неизвестного номера. Дарья вскочила, схватила телефон.
Это был скриншот. Скриншот переписки. А в ней — одно-единственное сообщение, отправленное с аккаунта Андрея какому-то «Сергею Гараж».
«Серега, если будут спрашивать — я в Абакан умотал по работе срочно. Скажи, что-то с поставкой. Потом объясню. Мне нужен перерыв от всего этого. Мне нужен простор».
Дарья медленно опустила телефон. Ее глаза стали стеклянными. Она прочитала последнюю фразу вслух, по слогам, будто не понимая смысла слов.
— Мне… нужен… простор.
Для Дарьи это была просто фраза. Жестокая, бессмысленная, убивающая все.
Для Вероники это был звук летящего бумеранга, который сорок лет кружил где-то в стратосфере и вот теперь со свистом вернулся и ударил ее наотмашь, прямо между глаз.
Мир сузился до этих трех слов. Простор. Ей нужен был простор. Она его получила. Просторную, пустую жизнь. Одинокие вечера. Тишину в квартире, не нарушаемую ничьими шагами. Она научилась называть это свободой. Она гордилась своей независимостью. Она находила красоту в одиноких прогулках с фотоаппаратом. Она убедила себя, что сделала правильный выбор.
И вот теперь, глядя на разбитую вдребезги сестру, она поняла, какую цену заплатил за ее «простор» другой человек. Федор. Она впервые за сорок лет по-настояшему, до физической боли в груди, осознала, *что* она с ним сделала. Она не просто ушла. Она аннулировала их общее прошлое и растоптала их общее будущее. Она оставила его в квартире, полной несбывшихся надежд, точно так же, как Андрей оставил Дашу.
Зеркало было идеальным. Даже погода за окном — тоскливая, пасмурная, без единого лучика — казалось, отражала состояние ее души в тот далекий день.
Дарья снова начала плакать. Но это был уже другой плач. Тихий, безнадежный, как дождь, который монотонно стучал по карнизу. Вероника подошла к сестре, обняла ее. Она не говорила банальностей вроде «все будет хорошо» или «он тебя не достоин». Она просто молча гладила ее по волосам, а в ее голове билась одна мысль: «Вот оно. Вот как это было. Вот что он чувствовал».
И тогда она сделала странную вещь. Она отошла, взяла с полки свою сумку и достала старенький «Зенит». Дарья посмотрела на нее с недоумением.
— Что ты делаешь?
Вероника ничего не ответила. Она вставила новую пленку. И начала снимать. Щелчок затвора прозвучал в тишине комнаты как выстрел. Она сняла свадебное платье на стуле. Костюм в прихожей. Коробки с нераспакованными бокалами. Телефон со скриншотом на экране. И, наконец, она навела объектив на лицо сестры. Заплаканное, опустошенное, но такое родное.
— Зачем? — прошептала Дарья.
— Чтобы помнить, — глухо ответила Вероника. — Некоторые вещи нельзя забывать.
Она снимала не для искусства. Она проводила следственный эксперимент над собственной памятью. Она документировала свое возмездие. Каждый кадр был актом покаяния. Она, всю жизнь пытавшаяся поймать ускользающий красивый свет, теперь заставляла себя смотреть в самую черноту. И эта чернота была отражением ее собственного поступка сорокалетней давности.
Прошла неделя. Свадебная дата миновала, оставив после себя пустоту и неоплаченные счета. Дарья понемногу приходила в себя. Она переехала к Веронике, забрав из той квартиры только свои личные вещи. Остальное — мебель, подарки, мечты — осталось там, в запертом пространстве, как в музее неудавшейся жизни.
Вероника ночами сидела в своей ванной, превращенной в фотолабораторию. При красном свете фонаря она проявляла пленку. На белой бумаге медленно проступали призраки. Вот оно, платье, белое пятно отчаяния. Вот лицо Дарьи, трагическое и прекрасное в своем горе. Вероника смотрела на эти снимки, и ей не было больно. Было… правильно. Она чувствовала, как многолетний груз, который она даже не осознавала до конца, начинает понемногу отпускать. Осознание вины оказалось не разрушительным, а очищающим.
Однажды вечером, перебирая старые записные книжки в поисках какого-то телефона, она наткнулась на пожелтевшую страницу. «Федор». И номер. Городской. Она смотрела на эти цифры, и ее сердце забилось чаще. Что она скажет? Зачем звонить? Чтобы потревожить человека, который давно живет своей жизнью?
Она сидела с телефоном в руке почти час. Потом решительно набрала номер. На том конце долго не брали, а потом раздался спокойный, чуть глуховатый мужской голос.
— Алло.
— Здравствуйте. Могу я услышать Федора? Федора Матвеевича?
— Я вас слушаю.
Вероника замолчала. Это был он. Голос изменился, стал ниже, но она узнала его.
— Федя… это Вероника.
На том конце провода повисла тишина. Не неловкая, а скорее… недоумевающая.
— Вероника? — он как будто пытался вспомнить. — А, Ковалева. Привет. Лет сорок не слышались. Что-то случилось?
Его тон был абсолютно спокойным. Ни обиды, ни злорадства. Просто вежливое любопытство.
— Нет, ничего не случилось, — пролепетала она. — Я просто… нашла номер. Решила узнать, как ты.
— Да нормально все. На пенсии вот. Внуков нянчу. Жена ворчит, что на рыбалку часто езжу, — он усмехнулся. — Ты как сама? В Красноярске все?
— Да, в Красноярске. Работаю. Сестра у меня…
Она запнулась. Рассказывать ему эту историю? Зачем?
— Что сестра? — переспросил он.
— Да нет, ничего. Все в порядке.
Они поговорили еще минут пять. О погоде, о городе, о том, как все изменилось. Он ни разу не упомянул об их прошлом. Ни единым словом, ни намеком. Как будто этого и не было. Как будто она была просто давней знакомой, одноклассницей.
Когда она положила трубку, она почувствовала не облегчение, а укол странной грусти. Бумеранг вернулся не от него. Федор давно вычеркнул ее из своей жизни, перелистнул страницу и написал новую, счастливую главу. Все это время она была в плену у собственного поступка, а не у его обиды. Возмездие пришло не от человека. Оно пришло от жизни, которая с пугающей точностью воссоздала ситуацию, заставив ее посмотреть на себя со стороны.
Через месяц Дарья вернулась на работу. Она похудела, в глазах появилась стальная твердость, которой раньше не было. Она все еще вздрагивала от телефонных звонков, но уже могла улыбаться. Андрей так и не объявился. Он просто исчез, растворился в том «просторе», который ему был так нужен.
Однажды воскресным утром сестры поехали на Столбы. Погода стояла чудесная. После долгих дождей небо было пронзительно синим, воздух — чистым и звенящим. Они медленно поднимались по тропе, и Вероника, как обычно, несла свой «Зенит».
— Будешь сегодня снимать? — спросила Дарья.
— Обязательно, — улыбнулась Вероника.
Она больше не искала только свет, пробивающийся сквозь тьму. Она научилась видеть красоту и в самой тьме, и в ярком свете. Она подняла фотоаппарат и навела его на сестру. Дарья стояла, прислонившись к огромному валуну, и смотрела куда-то вдаль, на панораму города, раскинувшегося внизу. На ее лице играли солнечные блики, а в глазах, несмотря на пережитую боль, светилась упрямая жажда жизни.
Щелкнул затвор.
Вероника опустила камеру. Она знала, что этот кадр получится. Это будет не просто фотография. Это будет снимок о силе, о прощении и о новом, выстраданном оптимизме. Не том, который она себе придумала, а настоящем. Том, который рождается, когда ты проходишь через мрак и выходишь к свету, зная цену и того, и другого.
Она подошла и встала рядом с сестрой. Внизу шумел невидимый город, а здесь, наверху, был только ветер, сосны и огромный, бескрайний простор. Но теперь это слово больше не пугало ее и не вызывало чувства вины. Это был просто простор. Просто жизнь. И она была готова ее принять. Со всеми ее тенями и светом.