Зимний кемеровский вечер окутал город плотным, молочным туманом. Фонари на проспекте Ленина превратились в расплывчатые желтые пятна, а гудки машин звучали глухо, словно доносились со дна реки. Инна, кутаясь в свой старый пуховик, с трудом различала ступени у подъезда. Пахло сыростью, подмерзшей землей и едва уловимым, въевшимся в самый воздух города, призрачным ароматом угля. В свои пятьдесят три она научилась не замечать этот запах, как не замечают тиканье часов в собственной комнате.
Ключ с трудом повернулся в замерзшем замке. В квартире пахло вчерашним кофе и пылью. На вешалке сиротливо висел ее пуховик, а рядом, занимая три крючка, расположилась дорогая мембранная куртка Станислава. Он был дома. Конечно, он был дома.
Станислав, ее гражданский муж последние семь лет, возлежал на диване, подсвеченный синеватым экраном ноутбука. На журнальном столике рядом с ним стояла кружка с недопитым чаем и блюдце с крошками от печенья. Он даже не повернул головы, когда она вошла.
— Привет, — устало бросила Инна, стягивая с ног промокшие сапоги. Спина гудела после двенадцатичасовой смены в аптеке. Сегодня был особенно тяжелый день: сбой в компьютерной системе, из-за которого все рецепты пришлось обрабатывать вручную, и скандальная дама, требовавшая антибиотик без назначения, угрожая жалобами в Минздрав.
— Угу, — промычал Станислав, не отрываясь от экрана. — Там на кухне макароны остались. Разогреешь себе. И мне заодно, чё-то проголодался.
Инна молча прошла на кухню. В раковине громоздилась гора посуды. Она вздохнула, достала чистую сковородку и поставила разогреваться вчерашние макароны. Она уже не злилась, не обижалась. Чувства притупились, осталась только глухая, ноющая усталость, похожая на хроническую боль. Она была ломовой лошадью, и эта роль стала для нее привычной.
— Инн, слушай, тут проект один горит, — донесся голос Станислава из комнаты. — Надо бы вложиться. Сумма небольшая, тысяч тридцать. Но отдача будет бешеная, к лету удвоимся.
Инна помешивала макароны деревянной лопаткой. Проекты. За семь лет она слышала об этих «проектах» сотни раз. Криптовалюта, инвестиции в стартапы по доставке корма для улиток, разработка мобильного приложения для поиска парковочных мест в Новокузнецке. Все они требовали «небольших» вложений из ее зарплаты фармацевта и заканчивались ничем. Станислав, бывший инженер, уволенный по сокращению шесть лет назад, с тех пор находился в «активном поиске себя», который в основном проходил на их диване.
— У меня нет тридцати тысяч, Стас, — ровно ответила она. — В прошлом месяце мы меняли трубы. Я взяла аванс.
— Ну так займи у кого-нибудь, — беззаботно предложил он. — Ты же общительная. У тебя на работе полно подруг. Это же инвестиция в наше будущее!
В этот момент в прихожей пронзительно зазвонил ее телефон. Инна вздрогнула. Она оставила его в кармане пуховика. Выключив плиту, она пошла отвечать. На экране высветилось «Алексей». Брат. Сердце неприятно екнуло. Алексей звонил редко и, как правило, с дурными вестями.
— Да, Лёш, — ответила она, присаживаясь на обувную полку.
— Привет, сестренка! — голос брата в трубке был неестественно бодрым и пропитанным злым весельем. — Сидишь? А то лучше присядь. У меня для тебя новость — огонь! Только что от нотариуса. Мамкино завещание огласили.
Инна замерла. Мама, Нина Павловна, ушла полгода назад. Тихая, скромная женщина, всю жизнь проработавшая в библиотеке. Они с Алексеем ждали, когда можно будет вступить в наследство – трехкомнатная квартира в старом, но добротном доме в центре. Алексей уже распланировал, как они ее продадут и поделят деньги.
— И что? — тихо спросила Инна.
— А то! — захохотал Алексей в трубку. Его смех был неприятным, дребезжащим. — Готова? Наша маман, светлая ей память, оказалась с причудами. Дом она завещала… городскому приюту для бездомных! Представляешь? Каким-то бомжам!
Инна молчала. Туман за окном казался продолжением тумана в ее голове.
— Эй, ты там жива? — не унимался брат. — Это еще не все! Самое смешное впереди. Тебе она тоже кое-что оставила. Лично тебе. Недвижимость, можно сказать!
Он сделал театральную паузу, и Инна услышала, как он фыркнул, сдерживая смех.
— Мама завещала дом бездомным, а тебе только кота! — выпалил он и разразился гомерическим хохотом. — Ее Ваську! С пожизненным содержанием! Нотариус так и зачитал! Представляешь, какое шоу было? Тебе – кота!
Инна медленно опустила телефон. Смех брата все еще звенел в ушах, как треск разбитого стекла. Кот. Мамин рыжий, толстый и невероятно ласковый кот Васька. Она вспомнила, как мама гладила его, а он мурлыкал так громко, что, казалось, вибрирует вся комната.
— Ну что там? Кто звонил? — нетерпеливо крикнул Станислав из комнаты. — Макароны сгорели, поди?
Инна вошла в комнату. Станислав оторвался от ноутбука и посмотрел на нее выжидающе.
— Брат, — сказала она бесцветным голосом. — По поводу наследства.
— О! — глаза Станислава загорелись хищным блеском. — Наконец-то! Ну, что? Когда продаем? Я тут прикинул, даже с учетом риелторских, нам должна перепасть неплохая сумма. Миллиона полтора твои точно будут. Как раз на мой проект хватит, и еще останется.
Инна смотрела на него, и пелена, которая застилала ей глаза семь лет, вдруг начала рассеиваться. Она видела не мужчину, с которым делила жизнь, а жадного, нетерпеливого хищника, учуявшего добычу.
— Мама завещала квартиру приюту для бездомных, — тихо произнесла она.
Лицо Станислава вытянулось. Улыбка сползла, как маска.
— В смысле? — переспросил он, повышая голос. — Какому еще приюту? Она что, из ума выжила перед смертью?
— Таково ее решение.
— Да быть не может! Это надо оспаривать! Она была не в себе! Мы докажем! А тебе? Тебе-то что? Не могла же она тебя совсем без ничего оставить!
Инна сделала паузу, собираясь с силами.
— Мне она оставила кота.
На секунду в комнате повисла звенящая тишина. Станислав смотрел на нее, и его лицо медленно наливалось багровой краской.
— Кота? — прошипел он. — Ты издеваешься? КОТА?! Вместо полутора миллионов – облезлого кота?!
Он вскочил с дивана. Ноутбук опасно качнулся на его коленях.
— Да твоя мать просто сумасшедшая старуха! Она всегда меня ненавидела! Это она специально сделала! Чтобы мне насолить! Чтобы мы так и прозябали в этой дыре!
Инна смотрела на него, и в ее душе поднималось нечто странное. Не обида, не гнев, а холодное, ясное понимание. Она вспоминала их знакомство. Он, эффектный, остроумный, сорокапятилетний инженер, окружил ее, застенчивую разведенку, таким вниманием, о котором она и не мечтала. Он восхищался ее руками – тонкими, ловкими пальцами, которые могли и ампулу с лекарством вскрыть без пореза, и мельчайший бисер нанизать на нитку для ее вышивок. «Руки волшебницы», — говорил он.
А потом началось. Сначала его сократили. Он горевал, а она его жалела. Потом он начал искать работу, но все было «не то», «не его уровень». Он говорил, что Кемерово – это болото, которое засасывает таланты. А она брала дополнительные смены в аптеке, чтобы оплачивать счета. Ее рукоделие, ее отдушина – вышивка гладью и бисером – стало источником дополнительного дохода. Она продавала свои картины через интернет, и эти небольшие деньги уходили на «мелкие расходы» Станислава.
Он называл ее «моя пчелка», «моя кормилица». А она чувствовала себя все более выжатой, как лимон, из которого выдавили последнюю каплю сока. Он постепенно изолировал ее от подруг («Они тебе завидуют»), от родственников («Твой брат – жлоб, а мать тебя не ценит»). И она верила.
— Я столько лет на тебя потратил! — бушевал Станислав, расхаживая по комнате. — Я вкладывал в наши отношения всего себя! Я разрабатывал стратегии нашего обогащения! А ты? Ты даже не смогла убедить собственную мать оставить нам нормальное наследство! Все, на что ты способна, – это таскать свои копейки из аптеки и возиться с этими дурацкими тряпочками!
Он презрительно кивнул в сторону угла, где на пяльцах была натянута незаконченная вышивка – зимний пейзаж, заснеженная рябина. Инна делала ее в подарок коллеге на юбилей.
И тут что-то щелкнуло. Как будто внутри перегорел какой-то предохранитель, отвечавший за терпение. Она посмотрела на его искаженное злобой лицо, на разбросанные по дивану бумаги с его «проектами», на гору грязной посуды в раковине. И поняла, что мамино завещание – это не проклятие. Это был самый дорогой подарок, который она могла получить. Подарок прозрения.
Нина Павловна все видела. Она видела, в кого превратился ее сын Алексей, для которого мать стала лишь владелицей квадратных метров. И видела, в какое рабство попала ее дочь. Она не оставила ей денег, которые тут же присвоил бы Станислав. Она не оставила ей дом, который стал бы яблоком раздора и поводом для бесконечных манипуляций. Она оставила ей кота. Живое, теплое существо, которое нужно любить и о котором нужно заботиться. Она напомнила ей о том, что такое настоящая, бескорыстная привязанность.
— Ты прав, Стас, — сказала Инна, и ее голос прозвучал так спокойно и твердо, что он на полуслове оборвал свою тираду. — Ты потратил на меня много лет. И я на тебя. Только я вкладывала деньги, силы и здоровье. А ты – только слова.
— Что? — опешил он.
— Твои проекты, — она обвела рукой комнату, — они здесь, в этой квартире. Это диван, интернет и еда в холодильнике. Все оплачено. Твой главный и единственный успешный проект – это я. Но финансирование закрывается.
Станислав уставился на нее, не веря своим ушам. Перед ним стояла не измученная, покорная Инна, а совершенно другая женщина. С прямой спиной, с холодным блеском в глазах. Усталость с ее лица никуда не делась, но под ней проступила стальная решимость.
— Ты… ты что несешь? — заикаясь, проговорил он. — Ты меня выгоняешь? После всего, что я для тебя сделал?
— А что ты сделал, Стас? — она задала этот вопрос без вызова, с искренним любопытством. — Что конкретно? Ты хоть раз вымыл за собой тарелку? Ты знаешь, где у нас лежат счета за квартиру? Ты помнишь, когда у меня день рождения?
Он молчал, хлопая глазами. Его лицо из гневного стало растерянным и даже жалким. Манипулятор потерял контроль над своей жертвой, и это его обезоружило.
— Собирай вещи, — сказала Инна так же ровно. — Твои «проекты» ждут тебя в другом месте. Квартира моя, она досталась мне от бабушки. Тебе здесь больше ничего не принадлежит.
— Но… куда я пойду? — в его голосе зазвучали плаксивые, манипулятивные нотки, которые всегда на нее действовали. — Зима, вечер… Инночка, ну ты же не зверь…
— У тебя есть друзья, которым ты рассказывал о своих гениальных идеях. Попросись к ним. Или сними комнату. Уверен, на первое время у тебя найдутся «инвесторы».
Она отвернулась от него и пошла в свой угол. Взяла в руки пяльцы с вышивкой. Пальцы привычно легли на ткань. Она посмотрела на красные ягоды рябины, вышитые бисером. Каждая бисеринка – кропотливый труд. Каждая – на своем месте. Так и в ее жизни теперь все должно встать на свои места. Рукоделие, которое Станислав презрительно называл «возней с тряпочками», сейчас казалось ей единственным настоящим и осмысленным делом в этом доме. Оно создавало красоту, а не потребляло чужую жизнь.
Станислав еще что-то говорил, метался по комнате, пытался то угрожать, то давить на жалость. Инна не слушала. Она думала о коте Ваське. Надо будет завтра съездить к нотариусу, забрать его. Купить хороший корм, лоток, игрушки. Она улыбнулась. Впервые за весь вечер. Ей, фармацевту с тридцатилетним стажем, поручили заботу о живом существе. И эта ответственность не пугала, а радовала.
Через час Станислав, собрав в два больших баула свои куртки, ноутбук и «деловые бумаги», стоял в дверях.
— Ты еще пожалеешь, Инна, — бросил он на прощание. — Ты еще приползешь ко мне, когда поймешь, что без мужского плеча ты – ноль. Одна с котом в своей конуре!
Он хлопнул дверью.
В квартире стало тихо. Так тихо, что Инна слышала гудение холодильника и собственное дыхание. Она прошла по комнатам. Воздух словно стал чище. Она открыла форточку на кухне. Морозный, влажный туман ворвался внутрь, принеся с собой запах зимы и свободы. Гора посуды в раковине больше не казалась ей вселенской катастрофой. Это была просто грязная посуда, которую она сейчас вымоет.
Она заварила себе крепкий чай с чабрецом, достала с полки коробку с печеньем и села за кухонный стол. Посмотрела в темное окно, в котором отражалась она сама – уставшая женщина средних лет с едва заметной улыбкой на губах.
Да, она осталась одна. В пятьдесят три года. В туманном сибирском городе. С ипотекой, которую еще платить и платить. С работой, которая выматывает. Но впервые за долгие годы она не чувствовала себя одинокой. Она чувствовала себя свободной.
Мама все сделала правильно. Она не оставила ей мертвый капитал, который принес бы только ссоры и разочарования. Она оставила ей жизнь. Ее собственную жизнь. И кота. Как символ тепла, уюта и бескорыстной любви, о которой Инна почти забыла.
Она отпила горячий чай. За окном туман начал понемногу рассеиваться, и сквозь него проступили редкие огни соседних домов. Завтра будет новый день. Нужно будет позвонить Алексею и сказать ему спасибо. Не за кота. А за тот звонок, который разбил ее клетку. Она доделает свою вышивку. И съездит за Васькой. Впереди было много дел. И это было прекрасное, оптимистичное чувство. Чувство начала.