Юлия наткнулась на роковую папку случайно. Николай всегда бросал свой дорогой кожаный портфель на пуфик в прихожей, и сегодня замок-защелка, видимо, не выдержал удара. Портфель раскрылся, и из него выскользнула тонкая пластиковая папка синего цвета, какой пользуются все клерки и бюрократы. Юлия наклонилась, чтобы поднять ее, и сквозь полупрозрачный пластик увидела гербовую печать и знакомую фамилию. Фамилию своей подопечной, Анны Григорьевны.
Она опустилась на пол прямо в прихожей, не снимая пальто. Ветер за окном с воем бился в стекло, раскачивая голые ветки старого тополя. Поздний октябрь в Омске всегда был таким — злым, колючим, с запахом мерзлой земли и первого, еще невидимого снега. Юлия вытащила листы. Договор дарения. Квартира Анны Григорьевны, однокомнатная «хрущевка» на Левом берегу, отходила в собственность… Николая. Ее Николая. А в графе «представитель дарителя, действующий на основании доверенности», стояла подпись. Ее подпись. Корявая, чуть наклоненная влево, отчаянно пытающаяся походить на настоящую.
Холод, начавшийся в кончиках пальцев, медленно пополз вверх по рукам, добравшись до самого сердца. Оно не забилось чаще, а будто замерло, превратившись в кусок льда. Она сидела на полу, в тусклом свете прихожей, и смотрела на поддельную подпись. Двадцать лет гражданского брака. Двадцать лет, которые она считала партнерством, основанным на доверии, раз уж до загса так и не дошли. Он всегда говорил: «Юленька, мы же современные люди, эти штампы — формальность». Оказалось, не только штампы. Подписи тоже.
Она поднялась. Движения были медленными, механическими, словно она управляла чужим телом. Прошла на кухню. В баре, который Николай с гордостью пополнял, нашла бутылку дорогого коньяка. Он пил его по особым случаям. Видимо, сегодня был именно такой. Она налила себе в обычный стакан, не утруждаясь поиском коньячного бокала. Глотнула. Напиток обжег горло, но тепла не принес. Внутри продолжал нарастать лед.
Юлия посмотрела в окно. Напротив, в окнах многоэтажки, горел теплый свет. Семьи ужинали, смотрели телевизор, жили свои обычные, нормальные жизни. Она тоже думала, что живет нормальной жизнью. Социальный работник, 52 года. Не самая денежная, но важная работа. Взрослые дети от первого брака, живущие своей жизнью. Уютная квартира в центре Омска, пусть и съемная. Любимое хобби — коллекционирование старинных флаконов из-под духов. И Николай. Надежный, как ей казалось, тыл.
Она услышала, как щелкнул замок входной двери. Николай вошел, отряхивая с воротника невидимую пыль.
«Ну и ветрище сегодня, просто с ног сбивает! — бодро сказал он, разуваясь. — Юль, ты чего на кухне в темноте?»
Он вошел, щелкнул выключателем и замер, увидев ее с папкой в одной руке и стаканом в другой.
«О, решила моего коньячку попробовать? Правильно, иногда надо».
Он попытался улыбнуться, но глаза уже бегали, оценивая ситуацию.
«Что это, Коля?» — ее голос прозвучал ровно, без единой дрогнувшей ноты.
«А, это… — он махнул рукой, стараясь выглядеть беззаботным. — Рабочие моменты. Ерунда».
«Чья квартира?» — она положила папку на стол.
«Да так, один объект подвернулся выгодный. Решил вложиться».
«Анна Григорьевна — это „объект“? — Юлия посмотрела ему прямо в глаза. — Ей восемьдесят шесть лет, Коля. У нее деменция начинается. Она мне верит, как себе».
«Юль, перестань, — он сделал шаг к ней, но остановился. — Это просто бизнес. Старуха все равно одна, наследников нет. Квартира отошла бы государству. А так… нам будет на что старость встретить. Я же для нас стараюсь».
«Для нас? — она тихо усмехнулась. — А подпись мою тоже „для нас“ нарисовал?»
Николай побледнел. «Юля, ты преувеличиваешь. Это формальность. Я все устроил, все чисто. Она сама хотела…»
«Она не помнит, что ела на завтрак. Не ври хоть сейчас».
Тишина на кухне стала густой, тяжелой. Слышно было только, как воет ветер за окном.
«Завтра суббота, — сказала Юлия, глядя не на него, а на темное стекло. — У тебя есть время до вечера, чтобы собрать вещи и съехать».
«Что? — он опешил. — Юля, ты в своем уме? Из-за какой-то бумажки? Двадцать лет…»
«Двадцать лет ты жил с человеком, которого, как оказалось, совсем не знал. И я тоже».
«Да куда ты пойдешь в твоем возрасте? — в его голосе прорезалось раздражение. — Кому ты нужна? Мы же семья!»
«Семья не подделывает подписи, чтобы украсть квартиру у больной старухи, прикрываясь моей репутацией, Коля. Уходи».
Это было не прошение и не ультиматум. Это был факт. Точка невозврата была пройдена. Он что-то еще говорил, кричал про неблагодарность, про ее идеализм, про то, что она ничего не понимает в жизни. Она молча допила коньяк и вышла из кухни, оставив его одного с синей папкой на столе.
Первым делом она позвонила Марине. Подруга, с которой они прошли огонь, воду и перестройку, ответила после первого гудка.
«Что стряслось?» — без предисловий спросила она. Марина всегда чувствовала беду.
«Приезжай. Только чайник поставь».
Через сорок минут Марина уже сидела на ее кухне, крепко сжимая в ладонях чашку с обжигающим чаем. Юлия молча протянула ей договор. Марина, юрист по профессии, пробежала его глазами, и ее лицо окаменело.
«Вот же тварь, — выдохнула она, и в этом слове не было злости, только констатация. — Что будешь делать?»
«С ним — все решила. Он съезжает, — Юлия смотрела на свои руки, лежавшие на столе. — Главное сейчас — Анна Григорьевна. Эту сделку нужно аннулировать. И сделать так, чтобы моя репутация… чтобы я не села, Марина».
«Не сядешь, — твердо сказала подруга. — Подпись поддельная, это докажет любая экспертиза. Ты потерпевшая, как и старушка. Завтра с утра идем к моему знакомому адвокату. Потом — заявление в полицию. На Николая. Ты готова?»
Юлия подняла на нее глаза. В них не было слез, только холодная, стальная решимость.
«Готова».
Следующие недели превратились в один сплошной спринтерский забег. Адвокат, полиция, разговоры с начальством на работе. Начальница, женщина старой закалки, посмотрела на Юлию долгим взглядом и сказала: «Я тебя двадцать восемь лет знаю, Петровна. Или думала, что знаю. Но если это правда, и ты сама все вскрыла… действуй. Мы поддержим».
Это было больше, чем просто слова. Это был вотум доверия. Николай исчез. Собрал вещи, пока ее не было дома, и испарился. Не звонил, не писал. Видимо, понял, что торг неуместен.
Юлия начала искать квартиру. Ей было тошно оставаться в стенах, пропитанных ложью. Она нашла небольшую «двушку» в тихом районе, недалеко от Иртышской набережной. Старый кирпичный дом, высокие потолки. Дороговато, но она решила, Gчто справится.
Начался процесс переезда. Она не брала ничего из совместно нажитого. Только свои книги, одежду и самое главное — свою коллекцию. Десятки флаконов, которые она собирала годами. Старинное стекло Lalique, крошечные фиолки в серебряной филиграни, строгие советские флаконы «Красной Москвы». Она заворачивала каждый в мягкую бумагу, укладывая в коробки. Это была ее территория, ее история, не замаранная предательством. Среди вещей не было ни одной совместной фотографии с Николаем. Прошлое было аккуратно отсечено.
Марина помогала с переездом. Таскала коробки, шутила, поила Юлию кофе из термоса.
«Слушай, а ты молодец, — сказала она, когда последняя коробка была занесена в новую, еще пахнущую краской квартиру. — Другая бы в депрессию впала, а ты как будто крылья расправила».
«Просто дышать стало легче», — просто ответила Юлия.
Через месяц раздался звонок. Незнакомый номер. Это был следователь. Он сообщил, что Николай задержан при попытке выехать из страны. Дело по факту мошенничества передается в суд. А еще он сказал, что в ходе обыска у него нашли еще несколько подобных договоров на другие квартиры. Николай поставил это на поток. Юлия была лишь первым звеном в его плане. А ее безупречная репутация социального работника — идеальным прикрытием.
После этого звонка Юлия вышла на балкон своей новой квартиры. Ветер с Иртыша был холодным, но уже не злым, а свежим. Он пах речной водой и свободой. Она смотрела на широкую темную реку, на огни другого берега. Мосты, соединяющие город, казались прочными и надежными. Она свой мост в прошлое сожгла. И не жалела.
Новая жизнь обустраивалась медленно, но верно. На работе ее не просто оправдали, но и предложили возглавить отдел по работе с кризисными ситуациями. «У тебя теперь есть уникальный опыт», — с кривой усмешкой сказала начальница. Юлия согласилась.
Она начала распаковывать свою коллекцию. Расставляя флаконы на специально купленной для них полке, она брала каждый в руки, вспоминала, где нашла его. Этот — на блошином рынке в Тобольске, тот — выменяла у такого же коллекционера из Екатеринбурга. Вот этот, в форме цветка, — подарок Марины. Каждый флакон был маленьким якорем, державшим ее на плаву, напоминанием о том, кем она была и остается.
В одно из воскресений она отправилась на местный «развал» у Музыкального театра, где собирались омские коллекционеры. Просто побродить, посмотреть, подышать этой атмосферой старых вещей. Она долго разглядывала стенд с советскими значками, когда услышала рядом тихий голос:
«Простите, это ведь не „Северное сияние“? Поздний выпуск, тридцатые годы?»
Она обернулась. Рядом стоял мужчина ее возраста, может, чуть старше. Интеллигентное лицо, внимательные глаза, в руках он держал крошечный стеклянный флакончик, который Юлия держала минуту назад.
«Нет, — улыбнулась она. — Это ленинградская фабрика, но не „Сияние“. У них другая огранка донышка. Видите?»
Она взяла флакон и показала ему почти невидимые детали.
«Поразительно, — сказал он. — Я Артем. Собираю старое стекло, но в парфюмерии не силен».
«Юлия. А я как раз по этой части».
Они разговорились. Оказалось, Артем — реставратор в музее Врубеля. Недавно пережил тяжелый развод. Они говорили легко, как будто знали друг друга давно. О стекле, о красках, об истории Омска, о том, как важно иметь в жизни что-то, что принадлежит только тебе.
Когда они прощались, Артем сказал: «Знаете, на следующей неделе в город привозят частную коллекцию уральских самоцветов. Если хотите, можем сходить вместе. Я мог бы рассказать вам много интересного о камнерезном искусстве».
«Я с удовольствием», — ответила Юлия, и впервые за долгие месяцы ее улыбка была абсолютно искренней и теплой.
Вечером, сидя в своей уютной кухне, она пила чай и смотрела на полку с флаконами. Они поблескивали в свете лампы, как россыпь драгоценных камней. Каждый был обещанием. Обещанием, что даже после самой страшной бури наступает штиль. Что можно начать заново и в пятьдесят, и в шестьдесят. Что главная ценность — не совместно нажитое имущество, а то, что ты сумел сберечь внутри себя.
Зазвонил телефон. Марина.
«Ну что, Петровна, как жизнь молодая?» — весело спросила она.
«Знаешь, Марина, кажется, налаживается», — ответила Юлия, глядя на город за окном.
«Я в тебе не сомневалась. Ты у нас кремень. Только не тот, из которого искры высекают, а тот, который со временем в опал превращается. Красивый и драгоценный».
Они еще немного поболтали, и когда Юлия положила трубку, на телефон пришло СМС.
От Артема.
«Юлия, добрый вечер. Нашел сегодня на одном аукционе вот это. Подумал, вам будет интересно».
К сообщению была прикреплена фотография. Редчайший флакон от Guerlain, эпохи ар-деко, тот самый, за которым она безуспешно охотилась несколько лет.
Юлия улыбнулась. Ветер за окном стих. Впереди была новая, еще не рассказанная история. И она была к ней готова.