101 История Жизни

Капли бились о стекло высокого окна с настойчивостью назойливого просителя. Зинаида провела пальцем по шёлковой блузке на плече клиентки, расправляя невидимую складку. — Вот видите, Алевтина Марковна? Этот оттенок не кричит, он поёт. Он делает ваши глаза цвета грозового неба. Алевтина, женщина лет шестидесяти пяти с потухшим взглядом, который Зинаида поклялась зажечь, недоверчиво смотрела на своё отражение. Она наняла Зинаиду, модного казанского стилиста для «элегантного возраста», по рекомендации подруги, но всё ещё не верила, что в её жизни могут быть какие-то новые «песни»...

Сырой, напитанный влагой воздух Краснодара просачивался даже сквозь плотно прикрытую дверь магазина. Весна в этом году выдалась капризной, серой, и низкие тучи, казалось, цеплялись за крыши домов на улице Красной, роняя на город унылую морось. Внутри «Кубанской мастерицы» было тепло и пахло льном, сухими травами и воском. Екатерина, хозяйка лавки, стояла за высоким дубовым прилавком, перебирая мотки мулине. Её пальцы, чуть огрубевшие от постоянной работы с нитками и тканью, двигались с привычной, завораживающей точностью...

Ветер с Волги врывался в приоткрытую дверь аптеки, принося с собой запах речной воды и пыли с Большой Покровской. Людмила пересчитала кассу в третий раз, хотя знала, что всё сошлось еще с первого. Просто ритуал. В свои пятьдесят три она жила ритуалами. Утренняя чашка кофе с видом на Стрелку из окна своей квартиры. Вечерняя прогулка по набережной Федоровского, если погода позволяла. Новые мазки на холсте, пахнущем льняным маслом и скипидаром, — её личная терапия. И вот этот, аптечный, — закрытие смены, проверка кассы, выключение света над витринами с яркими коробками обещаний здоровья...

— Так вот оно что… — шепот сорвался с губ Зинаиды, утонув в тихом гудении системного блока. Пальцы застыли над клавиатурой. На экране светился отсканированный документ, присланный сочувствующей коллегой с короткой припиской: «Зиночка, будь осторожна. Это Андрей пустил по родительскому чату». Официальный бланк гимназии, строгие строки, набранные бездушным Times New Roman, складывались в жалобу. Жалобу на нее, Зинаиду Аркадьевну Белозерову, учителя русского языка и литературы с тридцатилетним стажем...

Свинцовое челябинское утро навалилось на стекла цветочной лавки тяжелой, влажной пеленой. Ольга зябко потерла плечи, кутаясь в толстый кардиган. Холод просачивался не столько через щели в старой раме, сколько изнутри, вымораживая кончики пальцев и стягивая грудь знакомой тревогой. На экране ноутбука застыла унылая цифра. Остаток на счете. Он был почти таким же, как и вчера, и неделю назад – смехотворным, унизительным. «Я верну через неделю!» Два года. Сто четыре недели. Семьсот тридцать дней. Голос Антона, уверенный, чуть снисходительный, прозвучал в ее голове так ясно, будто он стоял рядом...

Такси ползло по мокрой улице Баумана, размазывая неоновые вывески по лобовому стеклу. Лидия смотрела на расплывчатые огни, не видя их. В руках она мертвой хваткой сжимала картонную коробку с тортом, который еще несколько часов назад казался ей гениальной идеей. Дурацким, наивным, детским жестом. Букет — тяжелые, бордовые, пахнущие оранжереей розы — она оставила в грязном ведре на лестничной клетке чужого дома. Ей показалось, что они задохнутся там быстрее. — Куда сворачивать во двор, ханум? — голос водителя, с легким татарским акцентом, вырвал ее из оцепенения...

Анастасия Андреевна держала в руках приказ, отпечатанный на тонкой, почти прозрачной бумаге. Он казался хрупким, но слова, набранные бездушным четырнадцатым кеглем, обладали весом чугунной плиты. «В рамках оптимизации и внедрения инновационных образовательных методик… пересмотреть и унифицировать планы занятий… исключить практики, не соответствующие современным цифровым стандартам…» Поздно вечером, в тишине своей омской квартиры, где пахло воском для паркета и сушеными травами, эти слова звучали как приговор...

– Я вернулась, – голос Инны, чуть охрипший после долгого молчания в такси из аэропорта, прозвучал в собственной квартире непривычно гулко. Она поставила на паркет в прихожей свой видавший виды рюкзак, из которого пахло вулканической серой, соленым ветром и свободой. Екатерина, лучшая подруга и самопровозглашенная хранительница домашнего очага, тут же подхватила его, кряхтя скорее для вида, чем от тяжести. – С возвращением, путешественница ты наша. Ну, рассказывай! Камчатка хоть стоит тех денег? Медведи не съели? Утро в Уфе выдалось под стать настроению Екатерины – хмурым и обеспокоенным...

Зимний ижевский туман, густой и влажный, как мокрая вата, съедал огни фонарей и превращал знакомый проспект в декорацию к фильму о потерянных душах. Нина сидела за столом, склонившись над экраном ноутбука. Бесконечные столбцы технической документации на немецком плыли перед глазами. «Система гидравлического запирания затвора», «допуски и посадки для прецизионных деталей»... Слова, которые за тридцать лет работы переводчиком стали почти родными, сегодня казались чужими и враждебными. Ей было пятьдесят...

– Я задержусь на работе, завал, – короткое сообщение от Антона вспыхнуло на экране телефона. Зинаида улыбнулась. Она представила его, склонившегося над чертежами, серьезного, сосредоточенного. Антон был архитектором, и его «завалы» случались часто, особенно перед сдачей крупного проекта. Она как раз собиралась написать ему что-то ободряющее, как палец, скользнувший по экрану, случайно открыл ленту соцсети. И замер. Первой была фотография со страницы какой-то незнакомой девушки. Яркая, шумная компания в дорогом ресторане на Рождественской...

— Так вот оно что, Жанна. Вот оно, значит, как. Инна Григорьевна нажала отбой, и палец ее, сухой и твердый от земли, на несколько секунд замер над потухшим экраном. Телефон лежал на старом кухонном столе, покрытом выцветшей клеенкой с подсолнухами. За окном шелестел дождь, ленивый и бесконечный, как это ульяновское лето. Он стучал по железному отливу, размывал контуры многоэтажек Засвияжья, превращал зеленый двор в акварельное пятно. Тревога, которая последние недели сворачивалась тугим комком где-то под ложечкой, наконец разжалась, заполнив грудь холодной, звенящей пустотой...

Дверь открыла немолодая женщина в застиранном халате, перепоясанном веревкой. Из-за ее плеча пахнуло кислыми щами и дешевым табаком. Она смерила Галину подозрительным, выцветшим взглядом, скользнув по дорогому кашемировому пальто, по коробке с тортом из лучшей кондитерской на Невском, по тугому букету кремовых роз, дрожащих на осеннем ветру, что врывался в грязную парадную. – Чего надо? – голос был хриплый, прокуренный. Галина сглотнула, холодный воздух обжег горло. Шестьдесят два года она представляла этот момент...