Весенний новосибирский туман, густой и молочный, лениво обтекал девятиэтажку, заглядывая в окна, словно любопытный призрак. Он съедал звуки, и даже далёкий гул машин с Димитровского моста тонул в его ватной тишине. Татьяна сидела в старом кресле, единственном по-настоящему её месте в этой двухкомнатной квартире. Мерное пощёлкивание спиц было единственным звуком, нарушавшим гнетущую тишину. Пряжа цвета вереска послушно ложилась в ровные петли, превращаясь в рукав будущего свитера. Вязание было её медитацией, способом отгородиться от мира, который с каждым днём становился всё более тесным и душным. Ей было пятьдесят восемь, и последние лет десять она чувствовала себя так, словно тоже вяжет, но не свитер, а бесконечный, унылый шарф из долгов, упрёков и несбывшихся надежд.
Дверь в комнату распахнулась так резко, что Татьяна вздрогнула, и одна петля соскользнула со спицы. Михаил ворвался, а не вошёл. Он всегда так делал, когда был взвинчен. Его лицо, обычно просто уставшее, сейчас было искажено обидой и праведным гневом.
– Я так и знал! Опять ты со своей матерью разговаривала! – он не спрашивал, а утверждал.
Татьяна молча подцепила беглянку-петлю, вернув её в строй.
– Я разговаривала с Ириной два дня назад, Миша. Про рассаду.
– Про рассаду! – фыркнул он, прохаживаясь по комнате, от окна к двери, словно тигр в тесной клетке. – Не ври мне, Татьяна! Я вижу по твоему лицу. Она опять тебя накрутила! Опять пела свои песни про то, какой я никчёмный?
– Никто ничего не пел. Успокойся, пожалуйста.
– Успокойся? – он остановился напротив неё, нависая своей грузной фигурой. – Мне на следующей неделе нужно внести платёж за оборудование, а ты мне говоришь «успокойся»? Деньги нужны, Таня! А ты сидишь тут со своим вязанием, как будто в другом мире живёшь!
Татьяна подняла на него глаза. В них не было ни страха, ни злости. Только бездонная, серая усталость, похожая на сегодняшний туман за окном.
– Миша, у меня нет денег. Зарплата только через две недели. Я всё, что было, отдала тебе в прошлом месяце.
– Вот! Вот оно! – он театрально всплеснул руками. – Это её слова! Это Ирина тебе в уши дует! «Не давай ему, Таня, он всё профукает!» Завидует! Всю жизнь завидовала, что ты за перспективного вышла, а не за какого-нибудь слесаря с «Тяжстанкогидропресса»! Твоя мать хочет разрушить наш брак из зависти! – эту фразу, ставшую за последние годы мантрой, он произнёс с такой убеждённостью, будто сам в неё свято верил.
Татьяна опустила взгляд на вязание. Перспективный. Когда-то, тридцать пять лет назад, он и правда казался таким. Молодой инженер с горящими глазами, полный идей и планов. Она тогда работала в книжном на Красном проспекте и видела его насквозь – амбициозного, обаятельного, способного заговорить кого угодно. Он красиво ухаживал, дарил гвоздики, купленные у бабушек у метро, и читал стихи. И она, тихая, домашняя Таня, влюбилась без памяти.
Она тогда отказала Александру. Саша был другим. Спокойный, надёжный, он работал на заводе и звал её замуж, обещая тихую, понятную жизнь в квартире, которую им помогут купить его родители. Он смотрел на неё с такой нежностью, что становилось не по себе. Но рядом с Михаилом всё казалось ярче, значительнее. Жизнь с Александром виделась ей пресной, как больничная каша, а с Михаилом – захватывающим романом с непредсказуемым финалом. Что ж, финал и правда оказался непредсказуемым.
Первые лет пятнадцать всё шло неплохо. Михаил менял работы, искал себя, но всегда приносил деньги. Они купили эту квартиру, родили сына, который давно уже жил своей жизнью в другом городе. А потом начались «проекты». Сначала он решил открыть шиномонтажку. Татьяна взяла кредит. Шиномонтажка прогорела. Потом была идея с оптовой торговлей китайскими игрушками. Она продала дачу, доставшуюся от отца. Игрушки оказались никому не нужны. Каждый провал Михаил объяснял кознями партнёров, нечестной конкуренцией, дурацким правительством, но никогда – своими собственными просчётами.
Она перестала работать в книжном и устроилась в маленький магазинчик «Дачник» на левом берегу. Продавала семена, удобрения, плёнку для теплиц. Работа была сезонная, нервная, но платили стабильно. И она стала единственным источником дохода в семье. Михаил же окончательно перешёл в статус «человека в поиске инвестиций». Он сидел дома, составлял бизнес-планы, вёл с кем-то бесконечные переговоры по телефону и требовал денег на «представительские расходы» и «первоначальные взносы».
– Ты меня вообще слушаешь? – голос Михаила вырвал её из воспоминаний. – Я с тобой разговариваю!
– Слушаю, – тихо ответила она. – Я всё слышу, Миша. Денег нет.
– А кредит? Возьми ещё один кредит! Тебе же дадут, у тебя работа официальная, стаж.
Татьяна горько усмехнулась. На ней уже висело три кредита. Один она почти выплатила, два других были свежими. Она работала шесть дней в неделю, а в единственный выходной ехала на оптовый склад за товаром для своего маленького отдела. Её руки, когда-то мягкие, пахнущие кремом и книжной пылью, теперь были сухими, с въевшейся в кожу землёй от рассады. Она была похожа на выжатый лимон, и единственной радостью оставались эти тихие вечера с вязанием, когда можно было хотя бы на час забыться.
– Мне больше не дадут, – сказала она правду.
– Опять мать твоя! – не унимался он. – Это она тебе запретила! Она спит и видит, как я сломаюсь, как мы пойдём по миру! Чтобы потом прийти и сказать: «А я же говорила!». Ей просто невыносимо видеть, что мы живём лучше, чем она в своей конуре на правом берегу!
Татьяна чуть не рассмеялась. «Лучше». Её мать, Ирина, жила в скромной, но идеально чистой однокомнатной квартире, получала пенсию, подрабатывала консьержкой и ни у кого ничего не просила. А они жили «лучше» – в вечных долгах, ссорах и в этой квартире, где давно не было ремонта, потому что все деньги уходили на «проекты» Михаила.
Ирина никогда не говорила прямо: «Бросай его». Она была мудрее. Она просто задавала вопросы. «Танюша, а ты сама-то как думаешь, получится у него в этот раз?», «А ты себе хоть что-нибудь купила? Пальто-то у тебя совсем старое», «Ты не устала, дочка?». От этих простых вопросов становилось только хуже. Потому что Татьяна знала на них ответы.
Однажды, года три назад, после особенно крупного провала Михаила, когда пришлось занимать деньги у всех знакомых, Ирина сказала фразу, которая впилась в память Татьяны занозой. Они сидели на кухне у матери, и та, помешивая варенье, тихо произнесла: «Смотри, Тань. Такие, как Миша, они с тобой, пока есть, что взять. А как поймёт, что взять больше нечего, так первый побежит разводиться. Пока есть, что делить». Тогда Татьяна обиделась, накричала на мать, сказала, что та ничего не понимает в большой любви и высоких стремлениях. Они не разговаривали почти месяц. А теперь эта фраза звучала в её голове почти так же часто, как и обвинения Михаила.
– Я завтра поговорю с хозяйкой, может, даст аванс, – сказала Татьяна, чтобы прекратить этот бессмысленный спор. Это была ложь. Хозяйка, женщина жёсткая и прижимистая, никогда не давала авансов.
Михаил сразу сменил тон. Гнев улетучился, сменившись снисходительной усталостью.
– Вот видишь, можешь же, когда хочешь. Просто не надо слушать всяких завистников. Мы же семья, Таня. Мы должны друг друга поддерживать. Вот увидишь, этот проект выстрелит. Мы закроем все кредиты, купим новую машину, на море съездим. Ты же хочешь на море?
Он подошёл, неловко погладил её по плечу. От его руки пахло табаком и тревогой. Татьяна не ответила, только плотнее сжала спицы. Море. Она не была на море двадцать лет. Иногда, продавая в своём магазинчике семена экзотических цветов, она представляла себе его – синее, тёплое, с ленивыми волнами. Но эта картинка была такой же далёкой и нереальной, как и бизнес-империя Михаила.
На следующий день туман не рассеялся, а стал ещё плотнее. Татьяна ехала на работу в набитом автобусе, глядя на размытые силуэты домов. Новосибирск казался погружённым в сон. В магазине было промозгло и пахло сырой землёй. Покупателей почти не было – в такую погоду дачники предпочитали сидеть дома. Татьяна перебирала пакетики с семенами, раскладывала удобрения. Эта монотонная работа успокаивала. Здесь она была на своём месте. Она знала каждый сорт томатов, могла посоветовать лучшее средство от тли, и люди ей доверяли.
– Татьяна Петровна, здравствуйте, милая! – в дверях появилась её постоянная покупательница, энергичная пенсионерка в яркой куртке. – Ну и погодка, бр-р-р! Прям как в Лондоне, только без Биг-Бена.
– Здравствуйте, Антонина Сергеевна. Не говорите, – улыбнулась Татьяна.
– Я к вам за «Бычьим сердцем». А то муж мой, Семён, весь мозг мне проел. Говорит, без ваших семян урожая не будет. В прошлом году такие помидоры выросли – закачаешься! Он вас прямо феей нашей дачной зовёт.
Татьяна нашла нужные пакетики.
– Ваш Семён преувеличивает. Это у вас рука лёгкая.
– Да какая там рука! – махнула Антонина Сергеевна. – Это он у меня молодец. Все грядки сам вскопал, теплицу подправил. Ворчит, конечно, что спина болит, а сам всё делает. Говорит: «Для моей хозяюшки – всё, что угодно!». А я ему носки шерстяные вяжу, чтобы ноги в тепле были. Вот, смотрите, какой узор нашла!
Она достала из сумки телефон и показала фотографию сложного аранового узора. Татьяна смотрела на экран, а видела не петли и косы. Она видела Семёна, который копает грядки для своей «хозяюшки». Видела Антонину Сергеевну, которая с любовью вяжет ему носки. Простая, понятная жизнь. Забота. Не великие проекты и не покорение мира, а тёплые носки и вскопанные грядки.
– Красивый узор, – тихо сказала она. – Очень.
Когда Антонина Сергеевна ушла, оставив после себя облачко духов и заряд бодрости, Татьяна долго смотрела в окно на серую пелену тумана. В груди заворочалось что-то тяжёлое и острое. Она вдруг так отчётливо поняла, что Михаил ни разу за последние годы не спросил, устала ли она. Не предложил помочь донести тяжёлые сумки с оптовки. Он вообще не замечал её работы. Для него её магазинчик был просто досадной необходимостью, банкоматом, который иногда давал сбои.
Вечером всё повторилось. Михаил снова был на взводе.
– Ну что? Поговорила с хозяйкой?
– Она отказала, – соврала Татьяна. Она даже не пыталась.
– Я так и знал! – взорвался он. – Ты просто не хотела! Ты специально это делаешь! Тебе нравится видеть меня униженным! Это всё твоя мать! Я запрещаю тебе с ней общаться, ты поняла меня? Запрещаю!
Он ходил по комнате, размахивая руками, а Татьяна сидела в своём кресле и впервые не слушала его. Она думала об Антонине Сергеевне и её муже. О тёплых носках. О вскопанных грядках. О той простой, немудрёной любви, которая заключается не в словах, а в делах. А что делал для неё Михаил? Он только брал. Брал её деньги, её силы, её молодость, её спокойствие.
В кармане халата завибрировал телефон. Татьяна достала его. На экране светилось «Александр». Она не видела этого имени на своём телефоне лет десять, а может, и больше. Её сердце пропустило удар. Она знала, что он тоже живёт в Новосибирске, пару раз они случайно сталкивались в метро, обменивались дежурными фразами и расходились.
– Кто это? – подозрительно спросил Михаил, пытаясь заглянуть в экран.
Татьяна, сама не зная почему, нажала на кнопку ответа и приложила телефон к уху.
– Алло?
– Таня? Татьяна, это ты? – в трубке раздался спокойный, чуть хрипловатый мужской голос. – Это Саша. Помнишь такого? Я тут номер твой нашёл в старой записной книжке, решил позвонить, узнать, как ты. Сто лет не виделись.
– Саша... – выдохнула она. – Помню, конечно.
– Как ты живёшь? Всё хорошо? Я слышал, ты где-то на левом берегу работаешь, в садовом магазине. Я как раз недалеко, может, зайти в гости, чаю попить? Если муж не будет против, конечно.
– Муж? – Михаил выхватил у неё телефон. – Ты кто такой, а? Чего тебе от моей жены надо?
Татьяна смотрела на его перекошенное от ярости лицо. На то, как он кричит в трубку что-то про «старых хахалей» и «чужие семьи». И в этот момент что-то внутри неё, что-то долго терпевшее, униженное и молчавшее, наконец-то оборвалось. С таким же сухим щелчком, как иногда рвётся шерстяная нить.
Она молча встала, подошла к Михаилу и забрала у него свой телефон. Он опешил от такой наглости.
– Я перезвоню, – сказала она в трубку и нажала отбой.
– Ты что себе позволяешь?! – зашипел Михаил. – Кто это был? Любовника себе завела, да? Решила меня, значит, на старости лет с рогами оставить?
Татьяна посмотрела ему прямо в глаза. Её взгляд был спокойным и холодным, как вода в Оби подо льдом.
– Это Александр, – ровно сказала она. – Мой одноклассник. Тот самый, за которого мне советовала выйти замуж мама.
Михаил на мгновение растерялся, а потом его лицо снова исказила злоба.
– А-а-а! Так это всё-таки заговор! Вы с мамашей своей всё спланировали! Решили меня извести, квартиру мою себе забрать!
И тут Татьяна рассмеялась. Не истерично, а тихо и горько.
– Квартиру? Миша, эта квартира наполовину моя. И куплена она была, когда ты ещё работал, помнишь такое время? И в ней нет ничего твоего, кроме старого дивана и этих твоих дурацких бизнес-планов в столе.
– Да как ты смеешь... – начал он, но она его перебила. Голос её не дрожал. Он был твёрдым, как замерзшая земля.
– Я всё смею, Миша. Я тридцать лет тебя терпела. Твои проекты, твои долги, твои вечные обвинения. Я работала за двоих, пока ты искал себя. Я выплачиваю кредиты за твои прогоревшие идеи. И всё это время я слушала, что моя мать, единственный человек, который по-настоящему обо мне беспокоится, – мой главный враг.
Она сделала шаг к нему.
– Знаешь, что она мне однажды сказала? «Он с тобой, пока есть, что взять. А потом первый побежит разводиться, пока есть, что делить». Я тогда на неё обиделась. А ведь она была права. Только ты немного просчитался, Миша. Делить уже почти нечего. Ты всё проел. Всё моё терпение, всю мою любовь, все мои деньги.
Он смотрел на неё, как на чужую. Эта тихая, покорная женщина, которая годами молча сносила всё, вдруг превратилась в сурового, незнакомого судью.
– Что... что ты несёшь? – пролепетал он. – Ты не в себе. Это всё она... Ирина...
– Хватит, – отрезала Татьяна. Она повернулась, подошла к своему креслу, взяла в руки вязание. Недовязанный рукав свитера, который она вязала для внука. Она смотрела на него мгновение, а потом решительно потянула за нитку. Ровные петли одна за другой стали распускаться, превращаясь обратно в волнистую, безвольную пряжу. Она тянула и тянула, и моток серой вересковой шерсти падал на пол, как мёртвая змея.
– Что ты делаешь? – испуганно спросил Михаил.
– Начинаю сначала, – сказала она, не глядя на него. Она смотала распущенную пряжу в тугой клубок. Затем подошла к шкафу и достала дорожную сумку. Она не плакала. Слёзы высохли много лет назад. Внутри была пустота и странная, холодная лёгкость.
Она бросила в сумку клубок, спицы, смену белья, паспорт. Подошла к двери.
– Разводиться будем мы, Миша. И делить будем долги. Они ведь у нас общие, мы же семья.
Она вышла из квартиры, не оглядываясь. На лестничной клетке было тихо и пахло пылью. Она спускалась по ступенькам, и с каждым шагом ей становилось легче дышать.
Выйдя из подъезда, она остановилась. Туман немного поредел. Сквозь него пробивался мутный свет фонарей. Было холодно, но эта весенняя промозглость больше не казалась враждебной. Она достала телефон и набрала номер матери.
– Мам? – сказала она в трубку, когда Ирина ответила. – Мам, я еду к тебе. Поставишь чайник?
В ответ раздался тихий, полный облегчения вздох.
– Конечно, дочка. Ставлю. Я тебя жду.
Татьяна пошла к остановке. Впереди, в туманной дымке, угадывались огни большого города. Жизнь не казалась романом с захватывающим сюжетом. Она казалась просто жизнью. Трудной, непонятной, но теперь – её собственной. И где-то там, за рекой, её ждал горячий чай и человек, который никогда не называл её любовь завистью.