Ольга Петровна Серова, учитель русского языка и литературы с тридцатилетним стажем, жила жизнь тихую, как осенний дождь за окном. Ее дни были расчерчены на ровные квадраты: звонки, уроки, проверка тетрадей, вечера с книгой и чашкой остывшего чая. Она давно привыкла к особому отношению окружающих — смеси сочувствия и почтительного уважения. Коллеги говорили о ее «стойкости», соседи участливо кивали при встрече, а ученики, самые чуткие из них, иногда смотрели на нее с такой пронзительной жалостью, будто знали о ней что-то, чего не знала она сама. Ольга списывала это на свое одиночество. Мужа нет, дети не случились — вот и вся нехитрая арифметика женской судьбы, вызывающая у людей вздохи. Она и сама порой вздыхала, глядя на свое отражение, но горечи в этом не было — лишь легкая, светлая грусть о том, что могло бы быть, да не сбылось.
Приглашение на встречу выпускников — сорок лет, боже мой, сорок лет! — застало ее врасплох. Оно лежало на кухонном столе, белый конверт на клетчатой скатерти, и казалось порталом в другую вселенную. Ольга долго сомневалась. Что ей там делать? Смотреть на чужое, состоявшееся счастье? Слушать рассказы о внуках, о путешествиях, о построенных дачах? Но что-то внутри, тоненький, почти забытый голосок юной Оли, шептал: «Иди. Ну что ты теряешь?». И она решила пойти.
Кафе с предсказуемым названием «Ностальгия» гудело, как растревоженный улей. Воздух был плотным от смеха, духов, запаха горячих блюд и воспоминаний. Ольга вошла, робко оглядываясь. Лица… Знакомые и чужие одновременно. Время стерло юношеские черты, оставив на их месте морщинки, седину, усталость или, наоборот, холеную уверенность. К ней тут же подлетела Светка Белова, теперь пышная Светлана Игоревна, бухгалтер крупной фирмы.
— Оленька! Серова! Боже, ты совсем не изменилась! Такая же… тонкая, как тростинка.
Ольга вежливо улыбнулась. Она знала, что это неправда. Время коснулось и ее, просто сделало это деликатно, не оставив грубых шрамов.
Вечер катился по накатанной колее. Первый тост — за встречу. Второй — за тех, кого нет. Третий — за учителей. А потом полились истории, одна другой громче и веселее. Ольга сидела за столиком с несколькими бывшими одноклассницами, больше слушала, чем говорила. И вот тогда-то она и начала улавливать странные нотки в разговорах, когда речь заходила о ней.
— …а помните, как мы все за Олю переживали? — вздохнула Ирка Пономарева, теперь владелица сети аптек. — Я до сих пор восхищаюсь, как она это вынесла. Настоящая героиня.
Ольга напряглась. Вынесла что?
— Да уж, не каждой такое по плечу, — поддакнула Светлана. — После такого… Неудивительно, что она так и не… ну, вы понимаете.
Они говорили о ней так, будто ее не было в комнате. Ольга почувствовала, как холодок пополз по спине. Она вежливо кашлянула, привлекая внимание.
— Простите, девочки, а что именно я «вынесла»? Кажется, я что-то упустила в своей же биографии.
Наступила неловкая тишина. Ирка смущенно уставилась в свою тарелку. Светлана закусила губу.
— Оль, ну ты чего… — пробормотала она. — Зачем ворошить прошлое? Все давно быльем поросло.
— Нет, мне правда интересно, — голос Ольги звучал на удивление твердо. — О какой моей «героической» истории вы говорите?
Светлана тяжело вздохнула и, понизив голос, словно сообщая государственную тайну, произнесла:
— Ну… о твоей трагедии. Как тебя жених прямо перед свадьбой бросил… а потом… ну… с ребенком несчастье случилось.
Мир Ольги Петровны накренился. Стены кафе «Ностальгия» поплыли, голоса слились в неразборчивый гул. Жених? Ребенок? Какое несчастье? У нее была юношеская влюбленность в одноклассника Пашу, которая закончилась банальным расставанием после школы, потому что он уехал поступать в другой город. Никакого жениха, никакого алтаря, и уж тем более… ребенка.
— Откуда вы это взяли? — прошептала она, чувствуя, как немеют губы.
— Как откуда? — искренне удивилась Светлана. — Маринка же рассказывала. Рощина. Ну, Ковальчук теперь. Вы же с ней лучшими подругами были. Она так за тебя переживала, бедная… всем нам рассказывала, как тебе тяжело, просила тебя не трогать, не сыпать соль на рану. Говорила, что ты сильная, ты справишься, но сердце твое навсегда закрыто.
Ольга медленно повернула голову. В дальнем углу зала, в окружении восхищенных слушателей, сидела Марина Ковальчук. Яркая, громкая, уверенная в себе. Она что-то эмоционально рассказывала, жестикулируя, и ее браслеты звенели, как кандалы. В какой-то момент их взгляды встретились. Марина на секунду замерла, ее улыбка дрогнула, стала натянутой, нервной. И она быстро отвела глаза.
В этот самый миг Ольга Петровна Серова поняла. Вся ее жизнь. Вся эта аура тихой скорби, все это сочувствие, вся ее репутация «стойкой женщины со сложной судьбой» — фальшивка. Грандиозная, чудовищная ложь, сотворенная ее лучшей подругой. Она не была героиней своей трагедии. Она сорок лет играла главную роль в чужом, бездарно написанном спектакле.
Земля ушла из-под ног. Не в переносном, а в самом прямом смысле. Ольга вцепилась в край стола, чтобы не упасть. Воздуха не хватало. Она встала, опрокинув стул. Грохот заставил всех обернуться. Не говоря ни слова, не глядя ни на кого, она пошла к выходу — мимо удивленных лиц, мимо растерянной Марины, мимо своего украденного прошлого. На улицу, в холодный осенний вечер, в свою разрушенную, вымышленную жизнь.
Глава 2. Призраки на старых фотографиях
Первые дни после встречи выпускников Ольга провела будто в тумане. Оцепенение было физическим — тело стало ватным, непослушным, а голова гудела, словно в ней застрял рой пчел. Она механически ходила на работу, вела уроки, говорила правильные слова о «Евгении Онегине» и «лишних людях», а сама думала лишь об одном: «лишняя» в своей собственной жизни — это она. Ее настоящая, простая, ничем не примечательная биография была стерта, а на ее месте нарисовали пошлую мелодраму, в которую поверили все. Включая, как она с ужасом теперь понимала, и ее саму.
Гнев пришел позже, на третий день. Он поднялся со дна души горячей, обжигающей волной. Гнев на Марину — за ее предательство. На одноклассников — за их слепое легковерие. На себя — за то, что позволила этому случиться, за то, что сорок лет носила на себе это клеймо «несчастной», даже не подозревая о его существовании. Она вдруг вспомнила десятки, сотни мелких эпизодов, которые теперь встали на свои места.
Вот тетя Валя, соседка, сует ей баночку варенья со словами: «Кушай, Оленька, тебе силы нужны, столько пережить…». Вот директор школы, вручая ей грамоту, говорит о ее «несгибаемом духе перед лицом жизненных невзгод». Вот мужчина, с которым у нее намечался робкий роман лет двадцать назад, вдруг исчезает после разговора с какой-то общей знакомой, бросив на прощание: «Ты слишком хорошая для меня, Оля.
Я боюсь не оправдать…». Они все жалели героиню выдуманной трагедии! Они боялись ее вымышленной боли, обходили ее стороной, как прокаженную, воздвигая вокруг нее стену из сочувствия и отчуждения. А она… она думала, что дело в ее характере, в ее неумении строить отношения, в ее пресловутом одиночестве. Она подсознательно подыгрывала этому образу — была тихой, сдержанной, немного печальной. Она стала той, кем ее выдумала Марина.
Это осознание было страшнее самого обмана. Ее ограбили. Украли не деньги, не вещи — украли сорок лет ее подлинной личности.
В субботу, отменив все дела, Ольга устроила в своей маленькой квартире раскопки. Она достала с антресолей старый чемодан, пахнущий нафталином и временем. Внутри — вся ее школьная жизнь. Пухлые тетради, исписанные каллиграфическим почерком. Альбомы с фотографиями. Письма.
Она раскладывала на полу черно-белые карточки, вглядываясь в лица семнадцатилетних детей, которыми они когда-то были. Вот она, Оля Серова, — тоненькая, с двумя косичками и серьезным взглядом. А рядом — всегда! — Марина Рощина. Яркая, улыбчивая, обнимает ее за плечи. Лучшая подруга. Ольга смотрела на это фото, и ее трясло. Сколько лжи в этой улыбке? Когда она начала? Когда придумала свою историю?
Ольга листала свой дневник. Обычные девичьи переживания. Контрольная по физике. Новое платье. Первая влюбленность в Пашу Корнева. Вот запись: «Сегодня мы с Пашей гуляли в парке. Он держал меня за руку. Я, кажется, самая счастливая на свете!». А через полгода другая: «Паша уезжает. Говорит, что мы еще встретимся. А я почему-то плачу. Глупая». И все. Никакой драмы. Никакого брошенного жениха. Обычная история первой любви, которая закончилась, как и тысячи других.
Она нашла школьную стенгазету, которую выпускала Марина, мечтавшая стать журналисткой. Сердце заколотилось. Ольга стала вчитываться в ее небольшие заметки и очерки. Прямых имен не было. Но были намеки, полутона… В статье о выпускном бале Марина писала: «…а некоторые из нас уже познали горечь взрослых потерь. Но они держатся с удивительным достоинством, и их тихая улыбка дороже тысячи громких слов». В другом номере, в небольшом лирическом эссе под названием «Сильные духом», была фраза: «Иногда самое большое мужество — это просто продолжать жить, когда кажется, что жизнь кончена, когда свадебное платье так и осталось лежать в шкафу…».
Ольга отложила пожелтевшие листы. Вот оно. Марина не просто лгала — она творила, создавала миф, оттачивала свой писательский слог на ее, Ольгиной, жизни. Она была для нее материалом, глиной, из которой можно было вылепить трагическую героиню.
Нужно было найти кого-то, кто знал. Кого-то, кто мог подтвердить. И в памяти всплыло одно лицо. Сергей Волков. Тихий, серьезный мальчик, который всегда смотрел на нее как-то по-особенному. На встрече выпускников он выглядел самым расстроенным из всех. Когда Ольга выбегала из кафе, ей показалось, что в его глазах стояли слезы. Он был их общим другом — и ее, и Марины. Он должен был знать.
Она нашла его номер в общей группе выпускников. Пальцы дрожали, когда она нажимала на кнопки.
— Але? — ответил знакомый, чуть охрипший голос.
— Сережа? Это Оля Серова.
На том конце провода повисла тишина.
— Оля… — наконец выдохнул он. — Я ждал твоего звонка. Я… мне так жаль.
— Ты знал? — спросила она прямо, без предисловий.
Снова молчание. Потом тихий, виноватый вздох.
— Да.
— Почему ты молчал, Сережа?
— Я… Оль, это долгий разговор. Давай встретимся? Пожалуйста. Я все объясню.
Они договорились встретиться на следующий день в парке, на их старом месте, у пруда с лебедями. Положив трубку, Ольга подошла к окну. На улице шел мелкий, нудный дождь. Город казался серым и размытым, как старая фотография. Фотография ее ненастоящей жизни. Но теперь туман начал рассеиваться, и она была полна решимости увидеть, что же скрывалось за ним все эти годы.
Глава 3. Признание у старого пруда
Парк их юности встретил Ольгу сыростью и запахом прелой листвы. Деревья стояли голые, черные, и только красные гроздья рябины горели, как капли крови, на сером фоне. У пруда, на той самой скамейке, где они когда-то смеялись всем классом, уже сидел Сергей. Он постарел, конечно, как и все они. Появилась седина на висках, глубокие морщины у глаз. Но глаза остались прежними — добрыми, немного грустными. Он поднялся ей навстречу, неловко протянул руку, но потом опустил, сцепив пальцы в замок.
— Здравствуй, Оля.
— Здравствуй, Сережа.
Они сели. Лебедей не было, они давно улетели в теплые края. Вода в пруду была темной и неподвижной, как застывшее горе. Некоторое время они молчали, и это молчание было красноречивее любых слов.
— Я должен был рассказать тебе еще тогда, в школе, — начал Сергей, не глядя на нее, уставившись на воду. — Но я был трусом. Просто трусом, вот и все.
Ольга ждала. Ей не нужны были его извинения сейчас, ей нужна была правда.
— Почему она это сделала? — тихо спросила она.
Сергей тяжело вздохнул.
— Зависть, Оля. Банальная, уродливая зависть. Ты помнишь, как мы дружили втроем? Ты, я и Марина. А я… я был влюблен в тебя. Кажется, с восьмого класса. Ничего не говорил, конечно, духу не хватало. Но Марина все видела. Она была как рентген. И ее это бесило. Она хотела, чтобы все внимание доставалось ей. Чтобы я смотрел на нее, а не на тебя.
Он помолчал, подбирая слова.
— А ты была… другая. Светлая какая-то, настоящая. Тебя все любили просто так, не за что-то. А Марине нужно было постоянно что-то доказывать, быть в центре внимания. И когда у тебя завязались отношения с Пашкой Корневым, ее как будто прорвало. Она не могла пережить, что у тебя все хорошо и просто. Ей нужна была драма. Она всегда мечтала стать писательницей, помнишь? Ей казалось, что настоящая жизнь — это страдания, трагедии, надрыв. И она решила «подарить» тебе такую жизнь.
Ольга слушала, и мозаика складывалась в уродливую картину. Все сходилось. Маринина жажда внимания. Ее писательские амбиции. Ее ревность.
— Сначала это были просто намеки, — продолжал Сергей. — Она шепталась с девчонками, что у Оли «все сложно» с Пашей. Когда вы расстались, она превратила это в трагедию вселенского масштаба. Она придумала историю про жениха, про сорвавшуюся свадьбу… Это было так убедительно. Она же сама в это верила, когда рассказывала. Она плакала, говорила, как ей жаль тебя. А потом… потом она добавила самую страшную деталь. Про ребенка.
Ольга вздрогнула. Это было самое омерзительное во всей этой истории.
— Я пытался с ней поговорить, — голос Сергея дрогнул. — Один раз. Я сказал ей, что она врет, что это подло. А она посмотрела на меня и сказала: «Если ты кому-нибудь пикнешь, я расскажу всем, что это ты ее бросил. Что это твой ребенок. И никто не поверит тебе, Волков. Все будут жалеть ее и презирать тебя». И я… я испугался. Мне было семнадцать лет, я был идиотом. Я просто замолчал. И молчал сорок лет. Прости меня, Оля. Если сможешь.
Он наконец повернулся и посмотрел ей в глаза. В его взгляде было столько вины и раскаяния, что злость Ольги на него начала таять, уступая место горькому пониманию. Он тоже был жертвой — жертвой своего страха и Марининых манипуляций.
— Она использовала эту историю, — сказала Ольга глухо, скорее для себя, чем для него. — В своих статьях. Для карьеры.
— Да, — кивнул Сергей. — Я знаю. Она потом поступила на журфак. Первые ее работы были как раз на эту тему — «сломанные судьбы», «женская доля». Она сделала себе имя на твоей выдуманной трагедии. А все вокруг восхищались: какая чуткая, какая глубокая девочка, как тонко чувствует чужую боль.
Они снова замолчали. Ветер трепал волосы Ольги, холод пробирал до костей. Но внутри нее разгорался огонь. Не гнев, нет. Решимость.
Она вдруг поняла, что ей не нужна месть. Ей не хотелось унижать Марину, заставлять ее страдать. Ей нужно было другое. Ей нужно было вернуть себе свою жизнь. Свою настоящую историю. А для этого ложь должна была быть разрушена. Не в тишине, не в кулуарах. Она должна была рассыпаться в прах на глазах у тех, кто в нее верил.
— Мне нужно с ней поговорить, — сказала Ольга твердо.
Сергей посмотрел на нее с тревогой.
— Оля, она не признается. Она будет изворачиваться, лгать, обвинять тебя…
— Я знаю. Поэтому ты мне нужен, Сережа. И еще пара человек. Тех, кто не просто поверил в ложь, но кому я доверяю. Мне нужны свидетели. Не суда, а… освобождения. Моего освобождения.
Ольга встала со скамейки. Она больше не чувствовала себя жертвой. В ее душе не было места жалости к себе. Была только ясная, холодная цель. Она смотрела на темную воду пруда, но видела не свое прошлое, а свое будущее. Будущее, в котором она сама будет автором своей истории.
Сергей тоже поднялся и встал рядом.
— Я с тобой. Все, что скажешь. Я должен был сделать это сорок лет назад. Лучше поздно, чем никогда.
Он впервые за весь разговор улыбнулся. И от этой робкой, виноватой улыбки на душе у Ольги стало немного теплее. Она была не одна. И это давало ей силы.
Глава 4. Правда за кофейным столиком
Найти еще двоих свидетелей оказалось несложно. Ольга позвонила Ирине Пономаревой и Светлане Беловой — тем самым, с разговора которых все и началось. Она не стала ничего объяснять по телефону, просто попросила о встрече, сказав, что это очень важно и касается их общего прошлого. Обе, сгорая от любопытства и чувствуя смутную вину за тот вечер, согласились.
Местом для встречи Ольга выбрала небольшое, тихое кафе в центре города. Не «Ностальгию» с ее фальшивым уютом, а современное, со строгим интерьером, где ничто не отвлекало бы от сути.
Она пришла первой. Села за столик, заказанный на четверых, и положила перед собой тонкую папку. В ней лежали ксерокопии тех самых заметок из школьной стенгазеты и несколько страниц из ее собственного дневника. Это было ее единственное оружие.
Сергей пришел через несколько минут, сел напротив. Он был напряжен, но решителен. Затем подошли Ирина со Светланой, щебеча и извиняясь за опоздание. Увидев серьезные лица Ольги и Сергея, они притихли.
— Что-то случилось, Оля? — с тревогой спросила Светлана.
— Случилось, — ровно ответила Ольга. — Сорок лет назад. И я хочу, чтобы вы выслушали правду.
И она рассказала. Спокойно, без лишних эмоций, как будто читала не свою, а чужую биографию. Рассказала о своей первой любви, об обычном расставании, о своей простой, незамысловатой юности. А потом рассказала, что на самом деле произошло на встрече выпускников, и о разговоре с Сергеем.
Ирина и Светлана слушали, и их лица менялись. Любопытство сменилось недоумением, потом — шоком, а затем — стыдом.
— Боже мой… — прошептала Ирина, прикрыв рот рукой. — Оля… мы… мы же верили… Марина так убедительно рассказывала… Мы и подумать не могли…
— В этом и был ее талант, — горько усмехнулся Сергей.
— Сейчас она придет, — сказала Ольга. — Я позвала ее, сказала, что мы хотим вспомнить старые добрые времена. Я прошу вас об одном: просто будьте здесь. Просто слушайте.
Дверь кафе скрипнула. Вошла Марина. Яркая, как всегда. В модном пальто, с безупречной укладкой. Она излучала успех и самодовольство. Увидев их всех вместе, она на миг замерла, но тут же нацепила свою фирменную улыбку.
— Ой, какая компания! Привет, старички! Решили устроить афтепати?
Она села за столик, сбросив на соседний стул дорогую сумку.
— Оленька, я так рада тебя видеть! А то ты сбежала в тот вечер, я даже испугалась, не случилось ли чего.
Ольга посмотрела ей прямо в глаза.
— Случилось, Марина. Я узнала, какую жизнь ты для меня придумала.
Улыбка сползла с лица Марины. Глаза стали колючими, злыми.
— О чем ты говоришь? Я не понимаю.
— Ты все прекрасно понимаешь. О женихе, который меня бросил. О ребенке, которого я якобы потеряла. О моей «трагедии», которую ты так красочно описывала всем вокруг на протяжении сорока лет.
Марина рассмеялась. Смех получился резким, неприятным.
— Серова, ты с ума сошла на старости лет? Что за бред ты несешь? Девчонки, скажите ей!
Но Ирина и Светлана молчали, опустив глаза.
— Это клевета! — голос Марины зазвенел. — Ты просто завидуешь, что у меня все сложилось, а ты так и осталась серой мышью, одинокой старой девой! Вот и придумываешь гадости!
— Нет, Марина, это ты у нас писательница, — спокойно парировала Ольга. Она открыла папку. — Вот, например, твоя заметка «Сильные духом». Помнишь? «Когда свадебное платье так и осталось лежать в шкафу…». Это ты про меня писала? А вот это, «Трагедия одной нашей девочки», — это тоже был твой творческий псевдоним для моей биографии?
Она пододвинула листы к Марине. Та оттолкнула их, как что-то грязное.
— Ничего не знаю! Это общие слова!
— Хорошо, — кивнула Ольга. — Тогда, может быть, Сергей нам напомнит свой разговор с тобой в школьном коридоре? Когда он обвинил тебя во лжи, а ты пригрозила, что сделаешь виноватым его?
Сергей поднял голову. Он смотрел на Марину без ненависти, с тяжелой усталостью.
— Я помню каждое твое слово, Марина. И мне стыдно, что я тогда испугался. Но больше я бояться не буду. Все, что сказала Оля, — правда. Ты украла у нее жизнь своей ложью.
Лицо Марины исказилось. Маска успешной леди треснула, и из-под нее выглянуло что-то злое, загнанное в угол.
— Да что вы все на меня набросились?! — взвизгнула она. — А что я такого сделала?! Ну, приукрасила немного, добавила драматизма. Вам же самим было интересно слушать! Вы же сами ее жалели, восхищались! Я сделала ее интересной! Без меня она была бы просто… никем! Пустым местом!
Это было признание. Уродливое, самодовольное, но — признание. Ольга почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Последняя ниточка, связывавшая ее с прошлым. Она не испытала ни злорадства, ни удовлетворения. Только огромную, ледяную пустоту на том месте, где раньше была обида.
— Ты не сделала меня интересной, Марина, — сказала она тихо, но так, что ее услышал каждый в наступившей тишине. — Ты сделала меня несчастной. Но это закончилось. Твоя история обо мне — закончилась.
Марина обвела всех ненавидящим взглядом. Ее трясло. Она поняла, что проиграла. Что ее мир, построенный на лжи и манипуляциях, рушится. Схватив свою сумку, она вскочила, опрокинув чашку с кофе. Коричневая лужа медленно растекалась по белой скатерти.
— Ненавижу вас всех! — выплюнула она и, не оглядываясь, бросилась к выходу.
Дверь за ней захлопнулась. Некоторое время все молчали. Потом Светлана тихо заплакала.
— Прости нас, Оля. Мы были такими дурами…
Ольга протянула руку и накрыла ее ладонь своей.
— Все в порядке. Теперь все будет в порядке.
Она чувствовала себя опустошенной, но в то же время — невероятно легкой. Будто с ее плеч сняли тяжелый, невидимый груз, который она носила всю жизнь, сама того не зная. Кофейное пятно на скатерти расползалось, напоминая кляксу в школьной тетради. Кляксу, которую можно стереть и начать писать на чистом листе. Свою собственную, настоящую историю.
Глава 5. Чистый лист
Слух о том, что произошло в кафе, разнесся среди выпускников со скоростью лесного пожара. Марину больше никто не видел. Говорили, она удалилась из всех общих чатов и перестала отвечать на звонки. Ее мир, где она была режиссером чужих судеб, схлопнулся. Для Ольги ее исчезновение не имело никакого значения. Она не думала о ней, не желала ей зла. Марина просто перестала для нее существовать, превратившись в призрак из далекого прошлого.
Настоящие перемены происходили внутри самой Ольги. Первое, что она ощутила, проснувшись на следующее утро после разоблачения, — это тишина. Не та звенящая тишина одиночества, к которой она привыкла, а спокойная, умиротворяющая тишина внутренней свободы. Впервые за много лет она посмотрела на себя в зеркало без тени затаенной грусти, без ощущения, что она несет на себе какой-то невидимый отпечаток судьбы. Она видела просто женщину. Женщину пятидесяти восьми лет, с умными, немного уставшими глазами, в которых больше не было вселенской скорби.
На работе коллеги поначалу смотрели на нее с любопытством, ожидая каких-то изменений, драмы, но Ольга вела себя как обычно. Только что-то неуловимо изменилось в ее манере держаться. Ушла робость, появилась спокойная уверенность. Она больше не горбилась, словно извиняясь за свое существование. Ее голос на уроках зазвучал тверже, яснее. Она больше не была «бедной Ольгой Петровной». Она была просто Ольгой Петровной. И это было огромное облегчение.
Отношения с Сергеем развивались медленно и бережно. Он звонил ей почти каждый день — не для того, чтобы извиняться снова и снова, а чтобы просто поговорить. Они гуляли по тому же парку, но теперь он не казался ей унылым. Они вспоминали школьные годы, но уже не с горечью, а с легкой иронией. Сергей оказался интересным собеседником, человеком с тонким чувством юмора и добрым сердцем, которое он прятал за своей нерешительностью. Однажды, сидя на той самой скамейке, он сказал:
— Знаешь, я всю жизнь прожил с чувством, что упустил что-то главное. Думал, что это из-за моей трусости тогда, в школе. А теперь понимаю, что главное — это не то, что было, а то, что еще может быть. Если ты позволишь, конечно.
Ольга улыбнулась и впервые без всякой жалости или неловкости взяла его за руку. Она не знала, перерастет ли их дружба во что-то большее, и не хотела загадывать. Ей просто было хорошо и спокойно рядом с человеком, который видел ее настоящую.
Самое большое изменение произошло в ее мечтах. Всю жизнь она откладывала свои желания на потом, считая их неуместными на фоне своей «трагической» судьбы. Ей казалось, что она не имеет права на радость, на легкость. Теперь эти внутренние оковы пали.
Однажды вечером, проверяя сочинения десятиклассников на тему «О чем я мечтаю», она вдруг остановилась. А о чем мечтает она сама? Она взяла чистый лист бумаги и впервые за много лет написала не план урока, а список своих желаний. Первым пунктом значилось: «Увидеть Петербург белыми ночами». Она всегда обожала Достоевского, Бродского, но никогда не решалась поехать в город, который знала только по книгам.
Через месяц, во время летних каникул, Ольга Петровна Серова сошла с поезда на Московском вокзале Санкт-Петербурга. Она гуляла по набережным, часами простаивала в Эрмитаже, сидела в маленьких кофейнях и писала. Не очерки о выдуманных страданиях, как Марина. Она писала для себя. О том, как пахнет Нева на рассвете, о том, какие лица у атлантов, о том, как легко дышится, когда ты никому ничего не должен и сам пишешь сценарий своей жизни.
Она нашла в себе силы простить Марину. Не забыть, не оправдать, а именно простить. Отпустить обиду, которая съедала бы ее изнутри. Она поняла, что истинная трагедия была не в ее жизни, а в пустой, завистливой душе Марины. А ее собственная стойкость, ее вера в добро и людей, которую она пронесла через сорок лет лжи, — это и была ее главная, настоящая победа.
Вернувшись домой, она села за свой стол, открыла новую, чистую тетрадь. На первой странице она вывела заголовок: «Героиня своей собственной жизни». Это была история не о трагедии, а о свободе. И она только начиналась.