Осень в этом году пришла как-то внезапно, без предупреждения. Еще вчера, казалось, солнце грело по-летнему, а сегодня уже с утра небо затянуло свинцовыми тучами, и мелкий, надоедливый дождь принялся барабанить по подоконнику. В такие дни наш большой дом казался особенно пустым и гулким. Дети давно выросли, разлетелись кто куда. Анечка, наша дочь, уже сама мама, живет в другом городе, и ее звонки, хоть и частые, не могли заполнить эту звенящую тишину.
Мы с Сергеем остались вдвоем. Тридцать пять лет брака — это, знаете ли, срок. За это время привыкаешь к человеку настолько, что он становится частью тебя, как рука или нога. Ты уже не замечаешь его присутствия, но остро чувствуешь отсутствие. В последние годы я все чаще ловила себя на мысли, что мы стали похожи на двух старых знакомых, живущих под одной крышей. Разговоры — о быте, о счетах, о том, что нужно купить в магазине. Тепло ушло, испарилось, как вода с раскаленной сковородки, оставив после себя лишь легкий налет горечи и недосказанности. Я списывала это на возраст, на усталость. На жизнь. Разве у других не так?
Чтобы разогнать тоску, я решила затеять генеральную уборку. Начала с самого сложного — с антресолей в коридоре. Сколько же там скопилось хлама за все эти годы! Старые журналы, коробки из-под обуви, какие-то сломанные детские игрушки, которые рука не поднималась выбросить. Я чихала от пыли, но с каким-то остервенением продолжала разбирать завалы, словно пытаясь навести порядок не только в шкафу, но и в собственной душе.
И вот, в самом дальнем углу, под стопкой пожелтевших газет, я наткнулась на нее. Старую видеокамеру «Panasonic» в потертом кофре. А рядом — картонная коробка, перевязанная бечевкой, полная видеокассет. Сердце сладко заныло. Господи, сколько же лет прошло! Я помню, как Сергей купил эту камеру. Каким это было событием! Мы снимали всё: первые шаги Анечки, наши поездки на дачу, семейные праздники… Это был наш архив, наша машина времени.
Я сняла коробку с антресолей, поставила на пол и присела рядом, перебирая кассеты. На каждой — знакомый, немного выцветший почерк мужа: «Анюте 1 годик», «Новый год 1995», «Отпуск в Крыму». Улыбка сама собой появилась на лице. Воспоминания нахлынули теплой волной.
— Лена, ты что там возишься? — раздался из комнаты голос Сергея. Он сидел в своем любимом кресле и смотрел телевизор.
— Да вот, разбираю антресоли, — крикнула я в ответ. — Представляешь, нашла нашу старую камеру и кассеты!
Пауза. Телевизор стал работать тише. Сергей вышел в коридор, нахмурившись. Увидев в моих руках коробку, он как-то странно изменился в лице. Улыбка сползла, взгляд стал жестким.
— Я же просил тебя не трогать это старье.
Его тон был резким, почти враждебным. Я опешила.
— Сережа, да что такого? Это же наши воспоминания…
— Какие воспоминания? — отрезал он. — Пыль одна. Кому это сейчас нужно? Пленка, небось, давно размагнитилась. Убери, откуда взяла. Оставь прошлое в покое.
Он говорил это и раньше. Каждый раз, когда я заикалась о том, чтобы переписать кассеты на диски, пока не поздно, он находил тысячу причин этого не делать. То некогда, то дорого, то «да кому это интересно». Но никогда его запрет не звучал так категорично, так зло. Будто я прикоснулась к чему-то запретному, опасному.
— Но почему? — я смотрела на него в полном недоумении.
— Потому что! — он повысил голос, чего почти никогда не делал. — Сказал же, убери. Не хочу я этот хлам в доме видеть.
Он развернулся и ушел обратно в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. А я осталась сидеть на полу посреди коридора, сжимая в руках кассету с надписью «Наше лето». Его реакция была не просто странной. Она была пугающей. Что такого могло быть на этих пленках, что вызывало у него такой иррациональный страх?
Весь оставшийся день я ходила как в тумане. Слова мужа не выходили из головы. «Оставь прошлое в покое». Но почему? Наше прошлое всегда казалось мне светлым и счастливым. Да, были трудности, были ссоры, как у всех. Но в целом… В целом, я считала наш брак удавшимся. А теперь в фундаменте этой уверенности появилась трещина. Его яростный запрет только подогревал мое любопытство, смешанное с непонятной тревогой. Что он так отчаянно пытался скрыть?
Вечером Сергей вел себя так, будто ничего не произошло. Спросил, как у меня дела, рассказал что-то о своей работе. Но я чувствовала фальшь в каждом его слове, в каждом жесте. Он избегал смотреть мне в глаза.
Ночью я долго не могла уснуть. Ворочалась с боку на бок, вслушиваясь в мерное посапывание мужа. А в голове зрел план. План, который одновременно и пугал, и манил. Я знала, что завтра Сергей уедет на рыбалку с ночевкой. Целые сутки. Дом будет в моем полном распоряжении.
И я посмотрю. Я должна посмотреть.
Утром, провожая его, я старалась вести себя как обычно. Пожелала хорошего улова, поцеловала в щеку. Его кожа была холодной. Он уехал, а я еще долго стояла у окна, глядя вслед его машине. На душе было муторно. Я чувствовала себя предательницей, которая собирается нарушить запрет самого близкого человека. Но что-то внутри, какой-то инстинкт, подсказывал мне, что я должна это сделать. Что я имею право знать правду. Какой бы она ни была.
Я достала с антресолей коробку. Руки немного дрожали. Наш старенький видеомагнитофон, который мы давно не включали, стоял в гостиной, покрытый тонким слоем пыли. Я протерла его тряпкой, подключила к телевизору. Вставила первую попавшуюся кассету — «Анюте 1 годик». Нажала на «Play».
Экран замерцал, пошли помехи, а потом… потом я увидела нас. Молодых, счастливых, до смешного наивных. Наша крохотная квартирка, заставленная гостями. Анечка в смешном чепчике сидит на руках у Сергея и тянет ручки к праздничному торту. Я, молодая, с горящими глазами, что-то весело говорю на камеру. И столько любви было в его взгляде, когда он смотрел на меня, на нашу дочь…
Я улыбалась сквозь слезы. Вот оно, наше прошлое. Светлое, чистое, безоблачное. Что же так напугало Сергея? Может, я все себе напридумывала? Может, он просто не хотел ворошить прошлое, потому что оно слишком сильно контрастирует с нашим пресным настоящим?
Я смотрела кассету за кассетой, погружаясь в теплую, уютную ностальгию. Вот мы на даче сажаем картошку. Вот Анечка идет в первый класс с огромными белыми бантами. А вот мы отмечаем нашу пятнадцатую годовщину свадьбы в ресторане… Все было так, как я помнила. Каждая минута этих записей кричала о любви и семейном счастье.
Я уже почти успокоилась, решив, что муж просто был не в настроении. Пора убирать все на место. Но рука сама потянулась к последней кассете, лежавшей на самом дне коробки. На ней не было привычной наклейки с почерком Сергея. Лишь одна цифра, нацарапанная, кажется, шариковой ручкой — «2005».
Что-то заставило меня вставить именно ее. Простое любопытство.
Я нажала на кнопку. И мир, который я так тщательно строила тридцать пять лет, начал рушиться.
Глава 2
Сначала на экране были лишь помехи, длинные косые полосы и раздражающее шипение. Я уже было хотела выключить, подумав, что пленка испортилась, но тут изображение стабилизировалось. Картинка была немного размытой, цвета тусклыми, но разобрать происходящее было можно.
Это был какой-то праздник. День рождения, судя по всему. Комната была залита солнечным светом, на столе стоял торт со свечками. Но это была не наша квартира. И люди были незнакомые. Какие-то друзья или коллеги Сергея? Я вглядывалась в лица, пытаясь узнать хоть кого-то. Тщетно.
Камера, которую кто-то держал в руках, панорамно обводила комнату. И тут в кадре появился он. Мой Сергей. Моложе на двадцать лет, в дурацкой праздничной шапочке-конусе, он выглядел невероятно счастливым. Он смеялся, обнимая какую-то женщину. Молодую, симпатичную брюнетку. Она прижималась к нему, и в ее взгляде было столько нежности…
Холодок пробежал по моей спине. Кто это? Может, сестра, о которой я не знала? Глупости. У него только один старший брат, живущий на Севере.
Камера переместилась на центр комнаты, где за маленьким столиком сидел ребенок. Мальчик. Он сосредоточенно ковырял пальцем торт. Ему на вид было года два, не больше. Светлые вьющиеся волосы, серьезные, не по-детски взрослые глаза… Я придвинулась ближе к экрану. И тут мальчик поднял голову и посмотрел прямо в объектив.
Воздух застрял у меня в горле. Он был как две капли воды похож на Сергея в детстве. У меня до сих пор хранилась его детская фотография — те же пухлые щеки, тот же упрямый изгиб губ.
Сердце заколотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Этого не может быть. Это какая-то ошибка. Чужая кассета, случайно попавшая в нашу коробку. Да, точно! Так и есть. Я пыталась убедить себя в этом, цепляясь за эту мысль, как утопающий за соломинку.
Но тут в кадре снова появился Сергей. Он подошел к мальчику, подхватил его на руки и закружил по комнате.
— Ну что, чемпион? Нравится праздник? — его голос, искаженный динамиком, был полон такой неподдельной отцовской гордости. Мальчик засмеялся и обнял его за шею. А та женщина, брюнетка, подошла к ним и поцеловала Сергея в щеку. Они стояли втроем — отец, мать и сын. Идеальная семья.
В углу экрана на мгновение высветилась дата: 15.05.2005.
Пятнадцатое мая две тысячи пятого года.
Земля ушла у меня из-под ног. Я помнила этот год. Я помнила этот месяц. Этот день. Как такое забудешь? Нашей Анечке тогда было семь, она только-только закончила первый класс. А я… Я тогда была на седьмом месяце беременности. Мы так ждали этого ребенка, нашего сына. Врачи говорили, что все хорошо. А потом, в конце мая, он родился мертвым.
Я помню, как Сергей утешал меня в больнице. Говорил, что мы еще молодые, что у нас все будет. Держал меня за руку, а в глазах у него стояли слезы. Я верила ему. Я верила в его любовь, в его горе, которое мы делили на двоих.
А он… В то самое время, когда я носила под сердцем нашего сына, когда я переживала самую страшную трагедию в своей жизни, он праздновал день рождения другого сына? С другой женщиной?
Я нажала на «стоп». Комнату заполнила оглушительная тишина. На экране застыл кадр: счастливое лицо моего мужа, склонившегося над чужим ребенком. Дышать стало невозможно. Меня затрясло. Холод проникал, казалось, в каждую клеточку тела, замораживая кровь в жилах.
Не верю. Я не хочу в это верить.
Дрожащими руками я достала кассету и лихорадочно принялась перематывать ее вперед. Стоп. Еще один фрагмент. Парк. Золотая осень. Сергей учит этого же мальчика, уже чуть подросшего, кататься на двухколесном велосипеде. Он бежит рядом, поддерживая его, смеется, подбадривает. А потом сажает себе на плечи, и они идут по аллее, усыпанной желтыми листьями. И никого вокруг. Только он и его сын.
Перемотка. Еще. Какая-то квартира. Уютная, светлая, но чужая. Сергей сидит на диване и читает мальчику книжку на ночь. Та женщина приносит им чай. Он улыбается ей через плечо мальчика. Такая домашняя, такая обыденная сцена… И от ее обыденности становилось только страшнее.
Это не было мимолетной интрижкой. Это была жизнь. Другая, параллельная жизнь, о которой я ничего не знала. Сколько она длилась? Год? Пять? Десять?
Я вывалила на ковер все оставшиеся кассеты. Начала просматривать их одну за другой, перематывая, выискивая. И находила. Короткие, обрывочные фрагменты, записанные поверх наших семейных праздников. Вот они наряжают елку. Вот мальчик задувает свечи на очередном торте. Вот они все вместе на море…
Каждый новый кадр был как удар под дых. Я смотрела на экран, и в голове билась только одна мысль: вся моя жизнь, все тридцать пять лет — ложь. Грандиозный, чудовищный обман. Мой дом, моя семья, моя любовь — все это было лишь декорацией, за которой скрывалась другая, настоящая жизнь моего мужа.
Вспомнились его частые командировки, из которых он приезжал уставшим, но с каким-то странным блеском в глазах. Его внезапные «встречи с друзьями», после которых он возвращался под утро, пахнущий чужими духами. Его необъяснимая отстраненность, которая появилась как раз лет двадцать назад. Я все списывала на работу, на кризис среднего возраста. Какая же я была дура! Слепая, наивная дура.
Он не просто изменял мне. Он жил на две семьи. Он лгал мне каждый день, каждый час, каждую минуту. Он смотрел мне в глаза, говорил, что любит, и лгал. Он утешал меня после смерти нашего сына, а у самого уже был другой.
Боль была такой сильной, такой всепоглощающей, что я согнулась пополам, обхватив себя руками. Это было физическое ощущение, будто в груди разверзлась черная дыра, которая засасывала в себя все — свет, воздух, жизнь. Слезы текли по щекам, но я их не замечала. Я просто сидела на полу перед телевизором, в котором отражалась моя собственная, разрушенная вдребезги жизнь.
Почему он не уничтожил эти записи? Зачем хранил их? Сентиментальность? Желание сохранить память о той жизни? Или просто самоуверенность? Думал, что я, его покорная, доверчивая жена, никогда не посмею нарушить его запрет?
Я не знаю, сколько я так просидела. Час, два, вечность. За окном стемнело. Дождь перестал, и в комнату проникал тусклый свет уличного фонаря. На экране все так же застыла улыбка моего мужа. Улыбка, предназначенная не мне.
Я поднялась. Ноги были ватными и не слушались. Я подошла к столу, взяла в руки видеокамеру. Холодный, тяжелый кусок пластика. Улика. Свидетель его предательства. Я положила ее на журнальный столик, рядом — кассету.
И стала ждать. Я знала, что он скоро вернется. И я знала, что должна посмотреть ему в глаза. Я больше не была той Леной, которая утром провожала мужа на рыбалку. Та Лена умерла, сгорев в аду чужих семейных видеозаписей. На ее месте осталась лишь выжженная пустыня. И холодная, звенящая пустота.
Глава 3
Время тянулось мучительно медленно. Каждая минута была похожа на час, каждый час — на вечность. Я не включала свет, сидела в темноте, в своем кресле, и смотрела на экран телевизора, где застыл тот самый кадр: Сергей, та женщина и мальчик возле торта. Они улыбались мне из прошлого, из своей счастливой, украденной у меня жизни.
Я больше не плакала. Слез не было, внутри все пересохло. Осталась только звенящая пустота и холодная, спокойная ярость. Я прокручивала в голове всю нашу жизнь, год за годом, и теперь видела ее совсем другими глазами. Все нестыковки, все странности, все его отговорки теперь складывались в единую, уродливую картину. Картину тотальной лжи.
Как он мог? Как у него хватало цинизма приходить домой, ложиться со мной в одну постель, растить нашу дочь, зная, что в другом месте у него растет сын? Как он мог смотреть мне в глаза после того, как я потеряла ребенка, и не сойти с ума от собственной подлости?
Я не искала ему оправданий. Их не было и быть не могло. Я просто пыталась понять глубину его падения, масштаб его предательства. И не могла. Это не укладывалось в голове. Человек, которого я любила, которому доверяла больше, чем себе, оказался чудовищем. Монстром в обличье заботливого мужа и отца.
Наконец, в замке входной двери заскрежетал ключ. Мое сердце пропустило удар, а потом забилось ровно и глухо, как метроном. Я не сдвинулась с места.
Сергей вошел в квартиру, щелкнул выключателем в прихожей.
— Лена, ты дома? Что так темно? — его голос был бодрым, довольным. Наверное, рыбалка удалась. — Я рыбы привез, сейчас покажу…
Он вошел в гостиную и замер на пороге, наткнувшись на мой неподвижный силуэт в кресле. Его глаза привыкали к темноте, и я видела, как медленно меняется выражение его лица. Он заметил включенный телевизор, светящийся экран, застывшее изображение. Увидел камеру и кассету на столике.
Улыбка сползла с его лица. Оно стало серым, пергаментным. Бодрая уверенность сменилась сначала недоумением, потом растерянностью, а затем — паническим, животным страхом.
— Что… что это? — прохрипел он. Голос его не слушался.
Я молчала. Я просто смотрела на него. Взглядом, в котором, я знала, не было ничего, кроме льда.
Он сделал шаг вперед, другой. Его взгляд был прикован к экрану. Он смотрел на себя — молодого, счастливого, беззаботного.
— Где ты это взяла? — его голос дрожал.
— Там, где ты это оставил, — ответила я ровно и тихо. Тишина в комнате звенела от напряжения. — На антресолях. Среди наших воспоминаний.
Он дернулся, будто от удара. Перевел взгляд с экрана на меня, потом обратно. И тут им овладела ярость. Ярость загнанного в угол зверя.
— Выключи! Немедленно выключи это!
Он бросился к телевизору, его рука метнулась к кнопке выключения.
— Не смей! — мой голос прозвучал так властно и холодно, что он замер на полпути. Я медленно поднялась с кресла. — Не смей ничего трогать. Ты прятал это двадцать лет. Хватит.
Он отшатнулся от телевизора, тяжело дыша. Смотрел на меня испуганно, как на незнакомку. И, наверное, так оно и было. Он впервые видел меня такой. Не мягкой, не покладистой, не всепрощающей.
— Лена, это… это не то, что ты думаешь… — начал он лепетать. Стандартная, жалкая фраза всех лжецов мира.
— Не то, что я думаю? — я усмехнулась, но смех получился страшным, безрадостным. — А что я должна думать, Сережа? Я вижу тебя. Я вижу женщину. Я вижу ребенка, который похож на тебя как две капли воды. И я вижу дату. Май две тысячи пятого. Тебе напомнить, что было в мае две тысячи пятого?
Он вздрогнул и опустил глаза.
— Лена, я все могу объяснить…
— Тогда объясняй! — я сделала шаг к нему. — Давай, расскажи мне! Кто эта женщина? Кто этот мальчик? И как долго ты жил этой жизнью, пока я, дура, верила каждому твоему слову?
Он молчал, вжав голову в плечи. Он выглядел старым, жалким, раздавленным. Вся его былая харизма, вся его уверенность в себе испарились без следа.
— Расскажи мне, как ты праздновал его день рождения, а через две недели утешал меня в роддоме, когда я потеряла нашего сына! — каждое слово я выплевывала ему в лицо, как яд. — Как тебе спалось по ночам, а? Совесть не мучила?
— Лена, прости… — прошептал он.
— Не смей просить у меня прощения! — закричала я, и сама испугалась силы своего голоса. — Ты не имеешь на это права! Ты хочешь, чтобы я поняла и простила? А ты сам можешь понять, что я сейчас чувствую?! Ты отнял у меня двадцать лет жизни! Ты превратил мою жизнь в ложь!
Я подошла к нему вплотную. Он не поднимал глаз. Я видела, как ходят желваки на его щеках.
— Теперь не прячься, Сергей. Расскажи мне всё. Все 20 лет.
Он поднял на меня взгляд, полный отчаяния и мольбы.
— Это было давно… Я был молод, глуп…
— Мне не нужны твои оправдания! Мне нужна правда! — я схватила его за рукав. — Говори!
И он заговорил. Сначала сбивчиво, путаясь, пытаясь выгородить себя. Что это была ошибка, что он собирался все рассказать, но не хотел меня ранить. Что та женщина, Марина, ни на что не претендовала. Что он помогал сыну, потому что «так должен поступать мужчина».
Но чем больше он говорил, тем отчетливее я видела всю омерзительную картину. Он познакомился с ней в одной из своих «командировок». Закрутился роман. А когда она забеременела, у него не хватило смелости ни уйти от меня, ни порвать с ней. Он решил, что сможет жить так — на два дома, на две семьи. Ему было удобно. Здесь — налаженный быт, покой, заботливая жена. Там — страсть, молодость, обожание. И сын. Наследник.
Он врал ей так же, как и мне. Рассказывал, что с женой давно нет никаких отношений, что мы живем вместе только ради дочери. Он врал всем. Но больше всего он врал самому себе, убеждая себя, что все под контролем.
Я слушала его и не узнавала. Человек, с которым я прожила тридцать пять лет, сидел передо мной и спокойно, буднично рассказывал о своем чудовищном предательстве. И в его голосе я не слышала раскаяния. Только досаду от того, что его поймали. Страх потерять свой комфортный, устроенный мир.
Когда он закончил, в комнате снова повисла тишина. Я отпустила его рукав. Я чувствовала себя опустошенной. Будто из меня выкачали всю кровь, оставив только пустую оболочку.
Для меня рухнул мир, который я строила и в который свято верила. Муж. Семья. Любовь. Все это оказалось фальшивкой. Иллюзией.
Я посмотрела на его лицо, искаженное жалкой гримасой, и поняла, что не чувствую к нему ничего. Ни любви, ни ненависти. Даже не презрение. Просто пустоту. Он стал для меня чужим. Абсолютно посторонним человеком. И это было страшнее всего.
Глава 4
Ночь прошла в тяжелом, липком тумане. Я ушла в гостевую спальню, ту самую, где когда-то должна была стоять кроватка нашего сына, и заперла дверь. Я не спала. Лежала на кровати, глядя в потолок, и слушала тишину дома. Это была уже не та привычная, умиротворяющая тишина. Теперь она давила, звенела в ушах, наполненная призраками прошлого, о котором я не знала.
Сергей несколько раз подходил к двери. Стучал, просил открыть, что-то говорил о том, что нам нужно поговорить. Но я не отвечала. Мне не о чем было с ним говорить. Все слова уже были сказаны, и они, как кислота, разъели все, что нас связывало. Я представляла его там, за дверью, — растерянного, жалкого, и впервые в жизни не чувствовала ни капли сочувствия.
Под утро я, кажется, задремала на час или два. А когда проснулась, в моей голове была абсолютная ясность. Я знала, что должна делать. Странно, но не было ни паники, ни страха перед будущим. Была только холодная решимость. Как у хирурга перед сложной, но необходимой операцией. Нужно отрезать то, что отравляет, что не дает жить. Иначе гангрена пойдет дальше.
Я встала, умылась, посмотрела на себя в зеркало. Из зеркала на меня смотрела незнакомая женщина. С постаревшим за одну ночь лицом, с темными кругами под глазами. Но взгляд… Взгляд был твердым. В нем не было больше той наивной, доверчивой Лены, какой я была еще вчера.
Я достала с антресолей большой чемодан, который мы брали в отпуск. В тот самый отпуск в Крыму, запись которого я смотрела вчера. Как давно это было! Словно в другой жизни.
Я начала методично собирать вещи. Только самое необходимое. Белье, несколько кофт, брюки, халат. Я не брала ничего лишнего, ничего, что напоминало бы об этой жизни, об этом доме. Я не тронула ни одной фотографии, ни одного подарка. Я словно стирала себя из этого пространства, оставляя его ему — вместе с его ложью, с его призраками.
Когда я выкатила чемодан в гостиную, Сергей сидел на диване, обхватив голову руками. Он выглядел так, будто не спал всю ночь. Увидев меня с чемоданом, он вскочил.
— Лена, ты куда? Что ты делаешь? — в его голосе звучал неподдельный ужас. Он, кажется, до последнего не верил, что все это происходит наяву.
— Я ухожу, Сергей.
— Куда ты уйдешь? Не глупи! Давай сядем, поговорим, все обсудим. Все можно исправить! Я все исправлю, слышишь?
Он подбежал ко мне, попытался взять за руки. Я отстранилась.
— Исправить? — я посмотрела ему прямо в глаза. — Ты хочешь исправить двадцать лет лжи? Ты хочешь стереть из моей памяти ту запись, стереть того мальчика? Ты хочешь вернуть мне веру в тебя? Не получится, Сережа. Ты все разрушил. До основания.
— Но я люблю тебя! — выкрикнул он. — Я всегда любил только тебя! А то… то была ошибка!
— Любишь? — я горько усмехнулась. — Разве так поступают с теми, кого любят? Ложь — это не любовь. Предательство — это не любовь. Ты любил только себя, свой комфорт, свое удобство. Тебе было хорошо иметь и меня, и ее.
— Лена, умоляю, не уходи! — он упал на колени, попытался обнять мои ноги. — Подумай о нас, о нашей жизни! Что мы скажем Ане?
Это был удар ниже пояса. Он всегда знал, на что давить. Наша дочь была для меня всем.
— Ане я скажу правду, — ответила я твердо, хотя сердце сжалось. — Она взрослая, она все поймет. И не смей прикрываться ею. Ты о ней не думал, когда заводил другую семью.
Я обошла его и направилась к выходу. Мое сердце колотилось как сумасшедшее, но я заставляла себя идти ровно, не оборачиваясь.
— Я подаю на развод, — сказала я уже у самой двери. — Квартиру будем делить. Можешь оставаться здесь, пока я не найду, куда переехать.
— Лена! — его голос за спиной был полон отчаяния. — Не оставляй меня одного!
Я на секунду замерла. Часть меня, та старая, привыкшая заботиться и жалеть Лена, хотела обернуться. Но я пересилила себя.
— Ты не один, Сергей, — сказала я, не поворачиваясь. — Ты сам выбрал свою жизнь. Ты был не один все эти двадцать лет. А я… я была одна, даже не зная об этом. Теперь я хочу побыть одна по-настоящему.
Я открыла дверь и вышла на лестничную площадку. Закрыла ее за собой, и щелчок замка прозвучал как выстрел. Финальная точка.
На улице светило солнце. Воздух после ночного дождя был свежим и чистым. Я сделала глубокий вдох. Было больно. Невыносимо больно. Будто у меня отняли часть души. Но одновременно с болью я почувствовала… облегчение. Странное, почти физическое ощущение, будто я много лет несла на плечах неподъемный груз чужой лжи, и вот теперь сбросила его.
Я достала телефон и набрала номер дочери.
— Анечка, привет. Ты можешь со мной поговорить?.. Да, что-то случилось. Я могу к тебе приехать? На какое-то время…
Голос дрогнул. Но я справилась. Я знала, что дочь меня поддержит. Я знала, что я не одна. У меня есть она, есть внуки. И есть я сама. Женщина, которой пятьдесят восемь лет. Женщина, у которой украли полжизни. Но у которой впереди еще есть время. Время, чтобы научиться жить заново. Честно. Без лжи и предательства.
Глава 5
Дорога до Анечкиного города показалась мне бесконечной. Я сидела в такси, смотрела на проносящиеся мимо пейзажи, а в голове была абсолютная пустота. Я словно находилась внутри стеклянного шара: видела мир, слышала звуки, но ничего не чувствовала. Эмоциональное обезболивание. Наверное, это защитная реакция организма на шок такой силы.
Аня встретила меня на пороге. Она, видимо, по моему голосу все поняла, потому что не стала задавать лишних вопросов. Просто обняла меня крепко-крепко, и в ее объятиях я впервые за эти сутки позволила себе расслабиться. И тут меня прорвало. Я рыдала долго, навзрыд, как маленькая девочка, уткнувшись ей в плечо. А она гладила меня по волосам и повторяла: «Тише, мамочка, тише. Все будет хорошо. Я с тобой».
Вечером, когда внуки уже спали, мы сидели на кухне. Я, помешивая ложечкой в чашке с остывшим чаем, рассказала ей все. Без утайки. Про камеру, про запись, про другую семью, про разговор с отцом. Аня слушала молча, ее лицо становилось все более суровым. Когда я закончила, она долго молчала, глядя в одну точку.
— Я его ненавижу, — наконец произнесла она тихо, но в ее голосе было столько стали, что я вздрогнула. — Я всегда чувствовала, что что-то не так. Эта его вечная отстраненность, его показная забота… Я думала, мне кажется. Мама, как ты это выдержала?
— Я не знаю, доченька. Я сама еще не поняла.
— Правильно, что ты ушла, — сказала она уверенно. — Ни секунды не жалей. Ты заслуживаешь лучшего. Ты заслуживаешь правды и уважения. Мы справимся, мам. Ты поживешь у нас, сколько нужно. А потом… потом решим.
Ее поддержка была для меня спасательным кругом. Впервые за много лет я почувствовала, что могу на кого-то опереться, что я не одна в своей беде.
Первые недели были самыми тяжелыми. Я просыпалась по ночам от кошмаров. Днем бесцельно бродила по квартире или просто сидела у окна, глядя на чужую, незнакомую улицу. Воспоминания накатывали волнами, причиняя острую боль. Каждый счастливый момент нашего прошлого теперь был отравлен знанием о его лжи. Вот он дарит мне цветы на годовщину свадьбы — а за день до этого он был у нее. Вот он гордится моими успехами на работе — а в это время его сын пошел в первый класс. Все было фальшивкой.
Сергей звонил. Каждый день. Сначала умолял, потом требовал, потом угрожал, что что-нибудь с собой сделает. Я не брала трубку. Поговорив с ним один раз, Аня жестко сказала, чтобы он больше не беспокоил мать, иначе она сама приедет и устроит ему такой разговор, что он надолго запомнит. Какое-то время он не звонил, потом начал присылать сообщения. Длинные, полные раскаяния и мольбы. Я удаляла их, не читая.
Постепенно, очень медленно, я начала приходить в себя. Помогали внуки. Их смех, их бесконечные «почему?», их объятия возвращали меня к жизни. Я начала гулять с ними в парке, читать им книжки, печь пироги. Эти простые, незамысловатые дела заземляли, не давали утонуть в пучине отчаяния.
Однажды, гуляя по городу, я увидела объявление о наборе в студию керамики. И вспомнила, как в юности мечтала заниматься гончарным делом. Но потом — институт, замужество, дети… Мечту пришлось отложить на потом. И вот это «потом», кажется, наступило.
В тот же день я записалась на пробное занятие. Когда я впервые села за гончарный круг, мои руки не слушались. Глина расползалась, не желая принимать нужную форму. Но я была упряма. Я приходила снова и снова. И в какой-то момент почувствовала, как под моими пальцами рождается что-то новое, что-то мое. Этот податливый, живой материал словно забирал мою боль, мою тревогу, превращая их в нечто осязаемое, красивое.
Прошло полгода. Мы с Сергеем развелись. Раздел имущества прошел на удивление спокойно — он, кажется, понял, что спорить бесполезно, и согласился на все мои условия. Квартиру продали, деньги поделили. Я купила себе небольшую, но уютную однокомнатную квартирку в том же городе, где жила Аня.
Я сама сделала в ней ремонт. Сама выбирала обои, мебель, шторы. Это был мой дом. Моя крепость. Пространство, в котором не было места лжи.
Я по-прежнему занимаюсь керамикой. Мои работы даже начали покупать. Я завела новых знакомых в студии — таких же, как я, женщин, которые на склоне лет решили найти себя в творчестве. Мы пьем чай, болтаем о жизни, делимся планами.
Иногда я думаю о Сергее. Аня сказала, что он остался один в том большом, пустом доме. Сын, тот, другой, которого зовут Костя, узнав всю правду, почти перестал с ним общаться. Он, оказывается, всю жизнь думал, что его отец — вдовец. Ложь разрушила не только мою, но и его жизнь тоже.
Мне не жаль его. Боль ушла, осталась лишь легкая грусть о потерянных годах. Но я не хочу жить прошлым. Мне пятьдесят девять. И я только начинаю жить. Я учусь быть одна и не чувствовать себя одинокой. Учусь радоваться простым вещам: утреннему солнцу, запаху свежей глины, смеху внуков. Я впервые за много лет по-настоящему узнаю саму себя — без тени чужой лжи и предательства.
Иногда, когда я остаюсь одна, я подхожу к окну и смотрю на небо. И понимаю, что я свободна. Эта свобода досталась мне дорогой ценой. Но она того стоила.