Два месяца. Целых два месяца тишины и покоя. Людмила Степановна, поджав губы, достала из сумочки связку ключей. Она всегда считала, что поездка к сестре в другой город – это не столько отдых, сколько утомительная обязанность. Но сейчас, стоя перед знакомой дверью своей двухкомнатной квартиры, она вдруг поняла, как сильно соскучилась по этому запаху – смеси старого паркета, нафталина и ее любимых духов «Красная Москва», которые, казалось, въелись в стены навечно.
Ключ не входил.
Людмила Степановна нахмурилась, попробовала еще раз. Металл упирался во что-то глухое, не поддаваясь. Она опустила глаза ниже и обомлела. Там, где должен был быть аккуратный замочный скважинный вырез, виднелся грубый, безобразный сварной шов. Словно какой-то варвар намертво запечатал ее дверь, ее крепость, ее жизнь.
Сердце пропустило удар, потом заколотилось где-то в горле, бешено, как испуганная птица. Что за шутки? Может, хулиганы? Она огляделась по сторонам, и тут же, словно по волшебству, скрипнула соседняя дверь. На пороге показалась Клавдия, вечная наблюдательница и сплетница подъезда.
– Степановна? Вернулась? – в ее голосе сквозило такое неприкрытое любопытство, смешанное с жалостью, что у Людмилы Степановны похолодело внутри.
– Что с моей дверью, Клава? – голос прозвучал хрипло.
– Так… продали ж ее, – Клавдия понизила голос до трагического шепота. – Еще месяц назад. Новые хозяева тут ремонт затеяли, всё вынесли. И дверь первым делом сменили, а старую заварили, пока новую не поставили.
– Кто… продал? – выдохнула Людмила Степановна, хотя ответ уже ледяной змеей обвивал ее сердце.
– Так Галька твоя бегала, с бумагами, с риелтором. Игорек тоже был, правда, тихий такой, всё больше в пол смотрел.
Клавдия еще что-то говорила, сочувственно цокая языком, но Людмила Степановна ее уже не слышала. В ушах стоял гул. Галька. Невестка. Продала. Ее квартиру. Квартиру, в которой она прожила сорок лет, где растила Игоря, где каждый предмет хранил память о покойном муже.
Ярость, черная, обжигающая, затопила ее. Она не помнила, как спустилась по лестнице, как поймала такси. В голове билась только одна мысль, одно имя, один вопрос.
Дверь в квартиру сына она открыла своим ключом, даже не постучав. Ворвалась в прихожую, как фурия, как ледяной вихрь. Игорь сидел в гостиной за ноутбуком, Галина что-то помешивала на кухне. Увидев свекровь, Игорь побледнел так, что его лицо стало похоже на лист бумаги. Галина вышла из кухни, вытирая руки о передник, и на ее лице мелькнула тень обреченности. Она все поняла.
– Мама? Ты приехала? А чего не позвонила, мы бы встретили… – залепетал Игорь, поднимаясь.
Но Людмила Степановна смотрела не на него. Она вперила свой взгляд, тяжелый, как гранит, в невестку. Галина стояла прямо, только руки, сжатые в кулаки, выдавали ее напряжение.
– Чего это ты продала мою квартиру?! – голос Людмилы Степановны сорвался на крик, разрывая уютную тишину вечера на мелкие, звенящие осколки.
Игорь вздрогнул и сел обратно в кресло, будто ноги его больше не держали. А Галина, сжав кулаки еще сильнее, приготовилась к битве. К самой страшной битве в своей жизни.
Глава 2. Бумаги против памяти
Наступила тишина. Густая, вязкая, которую, казалось, можно резать ножом. Игорь смотрел то на мать, то на жену, его лицо выражало паническую беспомощность. Он был похож на ребенка, застигнутого врасплох во время ссоры взрослых.
Галина сделала глубокий вдох, пытаясь усмирить бурю внутри. Спокойно. Только спокойно. Она знала, что этот разговор будет, готовилась к нему два месяца, прокручивала в голове сотни раз. Но реальность оказалась страшнее любых фантазий.
– Людмила Степановна, давайте пройдем в комнату и поговорим, – сказала она максимально ровным голосом. – Не нужно кричать на весь дом.
– Я буду кричать! – отрезала свекровь, делая шаг вперед. Ее глаза метали молнии. – Ты вышвырнула меня на улицу, как собаку! Продала крышу над головой!
– Это не ваша квартира, – тихо, но твердо произнесла Галина. Она подошла к комоду и достала папку с документами. – Вот. Дарственная. Пятнадцать лет назад вы сами, по собственной воле, подарили ее Игорю. Чтобы, как вы тогда сказали, «избежать налогов и чтобы всё досталось сыну, а не государству». Помните?
Она положила пожелтевший лист на стол. Подпись свекрови, витиеватая, властная, стояла внизу.
– А поскольку квартира была подарена Игорю, когда мы уже были в браке, она является нашей совместной собственностью. Нашей, Людмила Степановна. Мы имели полное право ею распоряжаться.
Свекровь даже не взглянула на бумагу. Для нее эти юридические формальности были пылью, ничтожеством по сравнению с ее правом. Правом матери. Правом хозяйки своей жизни и жизни сына.
– Бумажки! Ты мне тут своими бумажками в нос тычешь?! – ее голос снова поднялся до крика. – Я в этой квартире жизнь прожила! Там каждая трещинка на потолке – моя! Каждая фотография на стене – моя память! А ты… ты всё растоптала! За сколько продала, а? На что позарилась? На новую машину? На шубу себе?!
Она повернулась к сыну, который съежился в кресле.
– Игорь! Как ты мог это допустить?! Ты же мужчина, ты глава семьи! Как ты позволил этой… этой хищнице обобрать родную мать?! Неужели ты забыл, как я тебя растила одна?! Как ночами не спала, когда ты болел? Как последнее отдавала, чтобы у тебя всё было? И вот твоя благодарность?!
Игорь вжал голову в плечи. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но изо рта вырвался лишь жалкий, неуверенный звук. Чувство вины, которое мать мастерски культивировала в нем с самого детства, сейчас навалилось на него всей своей тяжестью. Он знал, что Галя права. Он сам подписывал документы. Он знал, зачем они это сделали. Но видеть мать в таком состоянии, слышать эти обвинения… это было невыносимо.
Галина смотрела на мужа, и сердце ее сжималось от смеси жалости и раздражения. Она знала, что помощи от него сейчас не будет. Он парализован. Значит, ей придется сражаться за них обоих. За всю их семью.
– Хватит, – сказала она холодно, и в ее голосе появилась сталь. – Ни на какие шубы и машины мы не зарились. Мы были вынуждены это сделать.
– Вынуждены?! – рассмеялась Людмила Степановна горьким, ядовитым смехом. – Что же такое могло вас вынудить, интересно? Конец света наступил?
Галина посмотрела свекрови прямо в глаза. Боль, страх и отчаяние последних месяцев, которые она так старательно прятала, прорвались наружу.
– Да, Людмила Степановна. Для нас наступил конец света. И если вы сейчас же не прекратите этот спектакль, вы никогда не узнаете правду.
Глава 3. Цена жизни
Людмила Степановна осеклась. Что-то в голосе невестки, какая-то глухая, неприкрытая боль, заставило ее замолчать. Она ожидала оправданий, лжи, изворотливости, но никак не этой ледяной, почти траурной серьезности.
Галина перевела дух. Говорить об этом было мучительно. Они с Игорем решили молчать до последнего, не хотели пугать никого, особенно его мать с ее слабым сердцем и склонностью к драматизму. Но сейчас… сейчас молчать было больше нельзя.
– Вы спрашиваете, на что мы потратили деньги? – Галина подошла к серванту и достала фотографию в рамке. На ней улыбались две их дочки – старшая Аня и младшая Лиза. – Вот на это. На нее.
Она протянула фотографию свекрови.
– На Лизу? Что с Лизой? – недоверчиво спросила Людмила Степановна, машинально беря рамку.
– У Лизы… у нее редкое генетическое заболевание, – голос Галины дрогнул, но она справилась с собой. – Мы узнали полгода назад. Сначала врачи не могли понять, почему она так быстро устает, почему у нее постоянные боли. Потом анализы, обследования, консилиумы… Это был ад, Людмила Степановна. Настоящий ад.
Игорь, услышав это, наконец поднял голову. Его глаза были полны слез. Он встал и подошел к жене, обняв ее за плечи. Этот жест придал Галине сил.
– В России нам помочь не смогли. Сказали, что болезнь будет прогрессировать. Что со временем она… – Галина не смогла договорить, слезы душили ее. – Но нашлась клиника в Германии. Они согласились нас взять. Дали шанс. Шанс на то, что наша девочка будет жить. Нормальной жизнью. Но счет, который они выставили…
Она замолчала, давая свекрови осознать услышанное.
– У нас были сбережения. Мы продали мою машину, все украшения, которые мне дарила мама. Залезли в долги. Но этого не хватало. Катастрофически не хватало. И времени не было. Операцию нужно было делать срочно. И тогда… тогда остался только один выход. Квартира.
Игорь наконец заговорил. Тихо, срывающимся голосом, глядя куда-то в стену.
– Я… я не смог тебе сказать, мама. Мне было стыдно. Стыдно, что я не могу обеспечить свою семью, что приходится продавать твой подарок. Стыдно признаться, что моя дочь так больна… Я просто… не смог. Прости.
На лице Людмилы Степановны отразилась буря эмоций. Шок. Неверие. Испуг за внучку. На мгновение показалось, что ее твердая оболочка треснула. Что сейчас она обнимет их, заплачет вместе с ними, скажет, что они все сделали правильно.
Но это была лишь иллюзия. Ее натура взяла свое. Первое потрясение прошло, и включился привычный механизм – контроль и манипуляция.
– Больна? Лиза? – она посмотрела на них так, будто они ее обманули. – А почему мне не сказали?! Почему от меня скрыли?! Я бы помогла! Я бы нашла деньги! Продала бы дачу, заняла бы у сестры!
– У нас не было времени на это! – воскликнула Галина. – Каждый день был на счету!
– Не было времени или не было желания ставить меня в известность? – отчеканила свекровь, и в ее голосе снова зазвенел металл. – Это была моя квартира! Память о вашем отце, о нашей семье! Вы могли хотя бы посоветоваться!
– Советоваться?! – Галина не выдержала. – Вы бы устроили из этого трагедию вселенского масштаба! Звонили бы по сто раз в день, давали бы бесполезные советы, причитали бы и мешали нам! Нам нужно было действовать, а не слушать ваши причитания!
Это был удар ниже пояса, и Людмила Степановна его почувствовала. Ее лицо окаменело.
– Понятно. Значит, я вам только мешаю. Ну что ж. Деньги вы получили. Ребенка спасли. А я, значит, на улице осталась? Найдите мне другое жилье! Раз продали мое, купите другое!
Галина посмотрела на нее с отчаянием. Она что, не слышит? Или не хочет слышать?
– Людмила Степановна, нет никаких денег! Они все до копейки ушли на оплату клиники! Все! Нам самим теперь придется ипотеку брать, чтобы расширяться. Нет никаких «других квартир»!
Людмила Степановна смерила их долгим, холодным взглядом.
– Это меня не волнует.
Глава 4. Выбор
Слова «это меня не волнует» повисли в воздухе, холодные и острые, как осколки стекла. В этот момент Галина поняла: им не сочувствуют. Их трагедию используют как оружие против них самих. Вся эта боль за внучку, если она и была, утонула в уязвленном самолюбии и жажде власти.
Людмила Степановна перевела свой взгляд на сына. Она знала его слабое место. Знала, как нажать, чтобы он сломался.
– Игорь, – ее голос стал вкрадчивым, полным фальшивой материнской скорби. – Я обращаюсь к тебе. Твоя жена меня не слышит. Она выгнала меня из моего дома, а теперь отказывается нести за это ответственность. Ты позволишь ей так со мной поступать? Ты позволишь, чтобы твоя мать, которая посвятила тебе всю жизнь, осталась без угла?
Она сделала паузу, давая словам впитаться.
– Я ставлю вопрос ребром. Либо ты сейчас ставишь свою жену на место, обещаешь мне, что найдешь способ купить мне квартиру… любую, хоть однокомнатную на окраине… Либо… либо у тебя больше нет матери. Я не буду общаться с сыном-предателем. Выбирай.
Ультиматум. Последний, самый мощный удар. Галина затаила дыхание, глядя на мужа. Вот он, момент истины. Вся их совместная жизнь, все двадцать лет брака свелись к этой одной точке, к этому выбору. Она видела, как Игорь борется с собой. Его лицо исказилось, на лбу выступила испарина. Он смотрел на мать, и в его взгляде читался многолетний, впитанный с молоком страх. Страх разочаровать. Страх ее гнева.
А потом он перевел взгляд на Галину. На ее лицо, осунувшееся от бессонных ночей. На ее руки, которые до сих пор чуть заметно дрожали. Он вспомнил, как она одна, без него – потому что он был слишком слаб и напуган, чтобы даже говорить с врачами – выслушивала страшные прогнозы. Как она часами сидела в интернете, ища клиники, списываясь с фондами, цепляясь за любую соломинку. Как она, продав последнюю ценную вещь, пришла домой и молча заплакала у него на плече, сказав только одно слово: «Мало».
И он вспомнил Лизу. Ее огромные, испуганные глаза в больничной палате. Ее тихий шепот: «Папа, мне больно…»
Что-то внутри него щелкнуло. Словно лопнула туго натянутая струна, державшая его в плену все эти годы. Страх перед матерью вдруг показался таким мелким, таким ничтожным по сравнению с тем ужасом, который они пережили. По сравнению с любовью к своей жене и своей дочери.
Игорь выпрямился. Он впервые в жизни посмотрел матери прямо в глаза, без страха и заискивания. Твердо.
– Мама, – его голос прозвучал незнакомо ровно и глубоко. – Это была наша квартира. И Галина поступила абсолютно правильно. Она не просто продала стены. Она спасла жизнь нашей дочери. Моей дочери.
Он сделал шаг и встал рядом с Галиной, взяв ее за руку. Их пальцы сплелись.
– Моя семья – это Галина, Аня и Лиза. И я буду защищать их. От всего и от всех. Даже… – он на мгновение запнулся, но тут же продолжил, – даже от тебя, мама. Если ты не можешь этого понять, если твое уязвленное самолюбие для тебя важнее здоровья внучки, значит… значит, нам действительно придется жить без тебя.
Галина сжала его руку. По ее щекам покатились слезы, но это были слезы не горя, а гордости и облегчения. Она посмотрела на свекровь и добавила своим, уже не дрожащим голосом:
– Мы больше не позволим вам диктовать нам, как жить, Людмила Степановна. Это наш дом. Наша семья. И наши правила.
Людмила Степановна стояла как громом пораженная. Она смотрела на сына, и в ее глазах было нечто большее, чем гнев. Там было… недоумение. Она не узнавала его. Это был не ее послушный, управляемый мальчик. Перед ней стоял взрослый мужчина, который только что вырвал свое сердце из ее цепких рук.
Она поняла, что проиграла. Ее оружие больше не действовало. Ее власть рухнула.
Не сказав больше ни слова, она резко развернулась и, стуча каблуками, вышла из квартиры, с силой хлопнув дверью.
Глава 5. Новый мир
Когда за свекровью закрылась дверь, тишина, наступившая в квартире, была не гнетущей, а… оглушительной. Игорь и Галина еще несколько мгновений стояли, держась за руки, прислушиваясь к удаляющимся шагам на лестничной клетке. А потом Игорь обнял жену, и она уткнулась ему в плечо, давая волю слезам, которые так долго сдерживала. Они плакали вместе – от пережитого ужаса, от горечи разрыва, но главное – от безмерного облегчения. Стена, которая незримо стояла между ними и всем миром, и даже немного между ними самими, наконец-то рухнула.
Прошло несколько месяцев. Самых трудных и самых счастливых месяцев в их жизни. Операция прошла успешно. Лиза медленно, но верно шла на поправку. Прошли боли, вернулся румянец на щеки, а главное – вернулся смех. Галина смотрела на дочь, которая теперь могла без устали гулять в парке, болтать с подружками, строить планы на будущее, и понимала: все было не зря. Каждая слеза, каждая бессонная ночь, каждый седой волос, появившийся за это время, – все это было той ценой, которую они заплатили за эту улыбку. И цена эта была справедливой.
Отношения с Людмилой Степановной… их почти не было. Первое время она не звонила. Игорь мучился, несколько раз порывался набрать ее номер, но Галина его останавливала: «Дай ей время. И дай время нам». Он соглашался.
А потом она позвонила сама. Голос в трубке был сухим, чужим. Она не извинялась, не спрашивала о здоровье Лизы. Она просто сообщила, что переехала жить на дачу, благо там были все условия. Игорь коротко ответил, что это, наверное, правильно. Разговор не клеился, и они быстро попрощались.
Постепенно звонки стали чуть более регулярными. Раз в неделю. Она спрашивала о делах, Игорь – о ее здоровье. Они говорили о погоде, о ценах в магазинах, о чем угодно, только не о том, что произошло. Это была хрупкая, натянутая нить перемирия, и оба боялись ее порвать.
Однажды она приехала в гости. Без предупреждения, в своем стиле. Привезла Лизе банку малинового варенья. Галина встретила ее спокойно, без подобострастия, но и без враждебности. Просто как дальнюю родственницу. Людмила Степановна попыталась было по привычке дать пару ценных указаний насчет расстановки мебели, но Игорь мягко, но твердо прервал ее: «Мама, нам так нравится». Она поджала губы, но промолчала.
Сидя за столом и наблюдая за мужем, который уверенно и спокойно разговаривал с матерью, Галина вдруг осознала, что тот страшный вечер изменил не только их отношения со свекровью. Он изменил их самих. Игорь повзрослел. Он наконец-то стал не просто сыном своей матери, а главой своей собственной семьи. А она… она перестала бояться. Перестала пытаться всем угодить, заслужить чье-то одобрение.
Она поняла, что мир и благополучие ее семьи, здоровье ее детей и душевное равновесие мужа – вот что по-настояшему ценно. Это тот самый дом, который не продашь ни за какие деньги. Дом, который они отстояли и построили заново. И теперь они, и только они, были хозяевами своей жизни и своей судьбы.