Повис в спертом воздухе квартиры, тяжелый и острый, как осколок стекла. Это был не просто вопрос. Это было обвинение. Диагноз. Начало войны.
Сергей вжал голову в плечи, словно ожидая удара. Я же, наоборот, выпрямилась. Я знала, что так будет. Я готовилась к этому, прокручивая в голове все возможные сценарии. Но реальность, как всегда, оказалась жестче и злее.
— Галина Петровна, никто не сошел с ума, — ответила я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, хотя внутри все сжималось от напряжения. — Это взвешенное решение. Мы хотим построить…
— Построить? — перебила она, и ее голос зазвенел от ярости. — Разрушить — вот что вы хотите! Разрушить все! Квартира… это же память об отце! Он всю жизнь на нее горбатился, во всем себе отказывал, чтобы у сына, у тебя, Сережа, был свой угол! А вы… вы хотите променять ее на какую-то хибару у моря? Профукать все ради… чего? Чтобы на песочке валяться?
Она вскочила, маленькая, сухая, но в этот момент казалась огромной, заполнившей собой все пространство. Она мерила шагами крохотную кухню, от серванта до окна и обратно.
— Это ее затеи! — она ткнула в меня пальцем, даже не глядя. — Это все она! Заморочила тебе голову своими дурацкими фантазиями! Тебе, Сергей, тридцать четыре года! Пора о детях думать, о стабильности! А не о домиках с виноградом! Внуков я когда увижу? Когда вы по миру пойдете с протянутой рукой?
— Мама, перестань, — слабо запротестовал Сергей. — Ира тут ни при чем. Мы вместе это решили.
— Вместе? — она резко остановилась и посмотрела на него в упор. — Не смеши меня. Ты всегда был разумным мальчиком. Послушным. Это она тебя с пути сбила! Ей-то что? Родители помогут, если что. А ты у меня один! Я всю жизнь на тебя положила, одна тебя растила! И вот благодарность? Сбагрить единственное наследство и умотать на край света, оставив мать тут одну подыхать?
Последние слова она произнесла с таким трагическим надрывом, что, не знай я ее, расплакалась бы от жалости. Но я знала. Это был ее коронный прием. Манипуляция чистой воды.
Я тоже встала.
— Галина Петровна, мы не бросаем вас. Мы просто хотим жить своей жизнью. Разве вы не хотите, чтобы ваш сын был счастлив?
— Счастлив? — она усмехнулась. — Счастье — это когда работа есть, крыша над головой и детишки бегают. А не эти ваши… проекты. Сегодня проект, завтра разбежались. И останется мой сын у разбитого корыта. Без квартиры, без денег, без семьи!
Чай остыл. Варенье казалось приторно-сладким. Вечер был безвозвратно испорчен. Мы ушли под ее тяжелый, осуждающий взгляд. В машине Сергей молчал, крепко сжимая руль побелевшими пальцами.
— Не переживай, — тихо сказала я, положив руку ему на плечо. — Мы ожидали, что будет нелегко.
Он ничего не ответил, но я чувствовала, как дрожит все его тело. Для него это было не просто «нелегко». Это был разрыв самого важного, самого прочного каната в его жизни — материнской пуповины.
И это было только начало. Буря, разразившаяся в стакане чая, выплеснулась за его пределы и превратилась в затяжной шторм. На следующее же утро начались звонки.
Первый раз телефон зазвонил в восемь утра.
— Сереженька, ты спал? — заворковала трубка, когда измученный Сергей нажал на «прием». — Я всю ночь не спала, сердце прихватило. Все думала о вашем… разговоре. Сынок, одумайся! Ну куда вы поедете? Это же обман кругом! Останетесь на улице!
Потом она звонила в обед.
— Я тут с тетей Валей говорила, у нее племянница так же вот уехала… Теперь локти кусает, ни работы, ни жилья, муж запил…
Вечером звонок был уже мне.
— Ирина, я к твоей совести взываю! Ты же женщина, должна быть мудрее. Не толкай Сергея в пропасть! Пожалей его! Пожалей меня, старую больную женщину!
И так каждый день. Утром — жалобы на здоровье. Днем — страшилки от знакомых. Вечером — воззвания к совести. Она чередовала тактики: то плакала, то давила, то пыталась говорить ледяным, обиженным тоном. В ход пошла тяжелая артиллерия — родственники. Позвонила его двоюродная тетка из Саратова.
— Сережа, Галя звонила, вся в слезах! Что ж вы делаете? Мать в гроб вогнать хотите? Она же вас вырастила, ночей не спала!
Сергей становился тенью самого себя. Он плохо спал, дергался от каждого звонка, стал рассеянным на работе. Однажды вечером, когда мы сидели на кухне, он посмотрел на меня пустыми глазами и сказал:
— Ир, а может, она права? Может, это и правда… безумие? Мы же ничего не знаем об этом бизнесе. А тут квартира, работа… стабильность.
Мое сердце ухнуло куда-то вниз. Этого я боялась больше всего. Что ее яд проникнет в него, отравит нашу мечту.
— Сереж, посмотри на меня, — я взяла его лицо в свои ладони. — Мы все знаем. Я все просчитала. Да, будет трудно. Но мы будем вместе. И мы будем свободны. Неужели ты хочешь всю жизнь просидеть в этом душном офисе, боясь ее разочаровать? Жить ее жизнью, а не своей?
Он молчал. Я видела, какая борьба идет у него внутри.
Спасение пришло, откуда я и ожидала. Я позвонила своей маме, рассказала все. Она помолчала, а потом сказала просто:
— Ириша, жизнь одна. И прожить ее нужно так, как хочешь ты, а не так, как хотят другие. Даже самые близкие. Если вы с Сережей решили — действуйте. А мы с отцом вас всегда поддержим. Нужна будет помощь — только скажи.
Ее спокойные, уверенные слова были как глоток свежего воздуха. Я почувствовала твердую почву под ногами. У меня есть тыл. А значит, я смогу быть тылом для Сергея.
Апогеем стал непрошеный визит Галины Петровны в субботу утром. Она вошла без звонка — у нее были свои ключи — с двумя огромными сумками.
— Вот, принесла вам еды нормальной! — провозгласила она с порога, проходя на кухню. — А то мой сын скоро прозрачным станет на твоих салатиках. Сережа, я тебе тут борща наварила, котлет нажарила…
Она демонстративно игнорировала меня, раскладывая по кастрюлям свои припасы и обращаясь только к сыну. Она вела себя так, будто меня просто не существовало в этой квартире. Это было последней каплей. Я поняла, что мягкие уговоры и попытки договориться не работают. Пришло время для решающего боя.
Глава 3. Ультиматум
«Серьезный разговор» был назначен самой Галиной Петровной. Она позвонила накануне и тоном, не терпящим возражений, сообщила, что придет завтра в семь, и чтобы мы оба были дома. «Надо положить этому конец», — отрезала она и повесила трубку.
Весь день я чувствовала себя как натянутая струна. Сергей тоже ходил мрачнее тучи. Мы почти не разговаривали, понимая, что вечер станет переломным. Либо мы отстоим свое будущее, либо оно утонет в море материнских слез и манипуляций.
Ровно в семь раздался звонок в дверь. Нетерпеливый, требовательный. Галина Петровна вошла в квартиру как полководец, вступающий на вражескую территорию. Она не сняла пальто, лишь расстегнула верхнюю пуговицу, и прошла прямо в гостиную, сев в самое большое кресло. Мы с Сергеем остались стоять напротив, как провинившиеся школьники перед директором.
Она обвела комнату тяжелым взглядом.
— Я пришла в последний раз. Как мать. Я требую, чтобы ты, Сергей, выслушал меня и принял правильное решение.
Она говорила, глядя только на сына. Я для нее по-прежнему была пустым местом.
— Вся эта ваша затея — блажь и глупость. От начала и до конца. Я не позволю тебе совершить самую большую ошибку в твоей жизни. Но, — она сделала паузу, — я понимаю, что жить в той квартире, где все напоминает об отце, может быть, тебе тяжело. Я подумала и нашла выход.
Я напряглась. Зная свекровь, ее «выходы» всегда вели только в одну сторону — к полному контролю над жизнью сына.
— Вы продаете квартиру, — торжественно объявила она. — Но! На эти деньги вы покупаете другую. Здесь, в нашем районе. Я уже присмотрела отличный вариант, двухкомнатная, рядом с моим домом. Будем жить рядом, я вам с хозяйством помогать буду, с внуками потом…
Она говорила об этом как о решенном деле. У меня внутри все закипело. Она не просто отвергала нашу мечту, она предлагала взамен позолоченную клетку.
— А Ира… — свекровь впервые удостоила меня взглядом, холодным и презрительным. — А Ира пусть со своими идеями разбирается сама. Если ей так хочется к морю — скатертью дорога. Никто не держит. А ты, сын, останешься здесь. С матерью.
Сергей побледнел. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но Галина Петровна не дала ему вставить ни слова. Она встала, подошла к нему вплотную. Ее голос задрожал, в глазах заблестели слезы. Начался главный акт драмы.
— Сереженька, ты мой единственный сын! Я живу тобой! Всю себя тебе отдала, от всего отказалась! Если ты уедешь… если ты бросишь меня ради этой… этой авантюры… я этого не переживу. Я умру! Слышишь? Я просто умру от горя и одиночества!
Она вцепилась ему в рукав, и по ее щекам покатились крупные, театральные слезы. Сергей стоял как громом пораженный. Он смотрел на свою рыдающую мать, и я видела в его глазах боль, вину, растерянность. Еще мгновение — и он сломается. Я это чувствовала.
И тогда я поняла, что мое время пришло. Хватит молчать. Хватит быть «пустым местом».
Я спокойно подошла к ним. Я не кричала. Не плакала. Я была абсолютно холодна и решительна.
— Галина Петровна, — сказала я тихо, но так, чтобы каждое слово звучало как удар гонга. — Перестаньте.
Она осеклась и изумленно уставилась на меня.
— Я люблю вашего сына, — продолжала я, глядя ей прямо в глаза. — И я хочу, чтобы он был счастлив. По-настоящему счастлив. Не той жизнью, которую вы для него придумали, а своей собственной. Этот план — наш общий план. Мы вместе его придумали, и мы вместе хотим его осуществить. И мы это сделаем.
Я повернулась к Сергею. Его лицо было белым как полотно. Он смотрел то на рыдающую мать, то на меня. Он был на самом краю, на лезвии ножа. И я подтолкнула его.
— Сергей, — сказала я так же твердо. — Ты должен выбрать. Прямо сейчас. Или ты со мной, и мы строим нашу жизнь, или ты остаешься здесь, чтобы мама не умерла от расстройства. Выбирай.
Это было жестоко. Возможно, самое жестокое, что я когда-либо говорила. Но другого выхода не было. Нужно было разрубить этот узел раз и навсегда.
В комнате повисла звенящая тишина, нарушаемая только всхлипами Галины Петровны. Секунды тянулись, как часы. Сергей смотрел на меня, и в его глазах я видела целую бурю: страх, любовь, отчаяние, надежду. Он словно заново проживал всю свою жизнь, всю свою зависимость от матери и всю свою любовь ко мне.
Он глубоко, судорожно вздохнул. Потом медленно, как во сне, высвободил свою руку из цепких пальцев матери. Он сделал шаг ко мне. Взял мою руку. Его ладонь была ледяной, но хватка — крепкой.
Он повернулся к Галине Петровне.
— Мама, — его голос дрогнул, но не сорвался. — Я тебя очень люблю. Правда. Но… это наша с Ирой жизнь. И мы решили. Мы уезжаем.
Глава 4. Хлопок двери и холодное СМС
Лицо Галины Петровны застыло. Слезы мгновенно высохли, оставив на щеках влажные дорожки. Неверие, шок, обида, гнев — вся гамма чувств пронеслась по нему, как грозовые тучи. Она смотрела на наши сцепленные руки так, словно видела перед собой змею.
— Предатель, — выдохнула она одними губами.
Это слово, тихое, ядовитое, ударило по Сергею сильнее, чем любой крик. Он вздрогнул, но моей руки не отпустил.
— Мама, пожалуйста…
— Не называй меня матерью! — ее голос снова обрел силу. — У меня больше нет сына.
Она резко развернулась, ее пальто взметнулось, и, не сказав больше ни слова, она пошла к выходу. Мы слышали, как она с грохотом открыла замок, как ее сапоги тяжело простучали по лестничной клетке. А потом входная дверь захлопнулась.
Этот хлопок прозвучал в нашей маленькой квартире как выстрел. Финальный. Окончательный.
Сергей отпустил мою руку и тяжело опустился на диван. Он закрыл лицо руками, его плечи затряслись. Я села рядом, обняла его. Он не плакал, он просто дрожал всем телом, переживая шок от разрыва, который только что произошел. Я ничего не говорила, просто была рядом, гладила его по спине, давая ему время пережить эту бурю.
— Она… она никогда не простит, — прошептал он через какое-то время.
— Простит, — уверенно сказала я. — Она любит тебя. Просто ее любовь… вот такая. Ей нужно время. Нам всем нужно время.
Следующие две недели были похожи на жизнь в вакууме. Галина Петровна не звонила. Вообще. Сначала Сергей каждый раз вздрагивал, когда звонил телефон, хватался за него с надеждой, но на дисплее были другие имена. Потом перестал. Он замкнулся, много молчал, но я видела, что принятое решение сделало его другим. В его взгляде появилась твердость, которой я никогда раньше не замечала. Он больше не метался. Выбор был сделан.
Мы с головой ушли в дела. Нужно было подготовить квартиру к продаже, найти риелтора, начать упаковывать вещи. Эта суета спасала, не давала утонуть в тяжелых мыслях. Мы работали как слаженная команда, понимая друг друга без слов. Каждая убранная в коробку книга, каждая снятая со стены фотография были шагом в новую жизнь и прощанием со старой.
Мои родители очень нас поддержали. Отец помог с мелкими ремонтными работами в квартире, мама приносила еду, видя, что нам не до готовки. Они не задавали лишних вопросов, не лезли в душу, просто были рядом. Их молчаливая поддержка была бесценна.
Покупатели нашлись на удивление быстро. Молодая пара, ждущая ребенка. Глядя на их сияющие лица, я подумала, что мы передаем квартиру в хорошие руки. Началась бумажная волокита с оформлением документов. В эти дни Сергей окончательно повзрослел. Он сам вел переговоры, вникал в юридические тонкости, принимал решения. Он стал настоящим главой семьи.
Деньги от продажи квартиры легли на счет. Это была огромная, почти нереальная сумма. И пугающая, и дающая надежду. Мы тут же связались с хозяином того самого домика у моря. Все складывалось. Словно сама судьба говорила нам, что мы на правильном пути.
Последний вечер в нашей съемной квартире мы провели, сидя на коробках. Почти все вещи были уже отправлены транспортной компанией. Мы ели пиццу прямо из коробки и пили вино из пластиковых стаканчиков.
— Страшно? — спросила я, глядя на него.
— Ужасно, — улыбнулся он. — А тебе?
— Очень. Но я так счастлива, Сережа.
В этот момент его телефон пиликнул, оповещая о новом сообщении. Он напрягся, достал его из кармана. Я увидела, как изменилось его лицо.
— От мамы, — сказал он и протянул мне телефон.
На экране было всего четыре слова. Четыре холодных, отстраненных слова.
«Удачи вам. Буду ждать вестей».
Не было ни упреков, ни проклятий, ни слезных смайликов. Просто констатация факта. Это не было перемирием. Но это не было и объявлением вечной войны. Это был крошечный, едва заметный лучик света в конце темного тоннеля. Крошечная надежда на то, что однажды порванная нить сможет снова связаться.
Сергей смотрел на экран, и я увидела, как с его плеч упал невидимый, но огромный груз. Он улыбнулся мне — впервые за эти недели по-настоящему, светло.
— Она ждет вестей. Значит, мы должны сделать так, чтобы вести были хорошими.
На следующий день, на рассвете, мы сели в машину и поехали на юг. Навстречу морю, солнцу и нашей новой, неизвестной, но такой желанной жизни.
Глава 5. Безумная идея с запахом моря
Прошел год. Год, похожий на американские горки. Было все: эйфория от покупки дома, который вживую оказался еще прекраснее, чем на фото. Отчаяние, когда выяснилось, что система отопления требует полной замены, а это — непредвиденные и огромные расходы. Бессонные ночи перед открытием, когда мы своими руками красили стены, шили шторы и расставляли мебель. Радость от первых гостей, которые оставили восторженный отзыв. Усталость до ломоты в костях, когда в разгар сезона мы спали по четыре часа в сутки.
Наш гостевой дом «Тихая гавань» стал нашим миром. Мы вложили в него не только все деньги, но и всю душу. И он ответил нам взаимностью. Слух о маленьком уютном домике с радушными хозяевами, где по утрам пахнет свежей выпечкой, а вечерами на веранде пьют вино под стрекот цикад, разнесся по сарафанному радио. У нас почти не было свободных номеров.
Сергей изменился до неузнаваемости. Офисная бледность сошла с его лица, сменившись морским загаром. Он научился чинить сантехнику, разбираться в садоводстве и вести бухгалтерию. Но главное — он постоянно улыбался. Той спокойной, уверенной улыбкой человека, который нашел свое место в жизни. Глядя на него, я понимала, что все было не зря.
Отношения с Галиной Петровной за этот год медленно, со скрипом, оттаивали. Сначала были редкие, сухие СМС-ки. «Как дела?» — «Нормально». Потом она начала звонить. Раз в две недели. Разговоры были короткими и деловыми: как здоровье, какая погода, много ли гостей. Она ни разу не извинилась. Но и не упрекала. Она словно наблюдала со стороны, выжидая, когда же наш карточный домик рухнет.
А он не рушился. Он становился только крепче. И вот однажды, в конце лета, она позвонила и сказала:
— У меня отпуск в сентябре. Может, приеду. Если у вас там место для меня найдется.
Это была победа.
Мы готовились к ее приезду, как к визиту королевы. Я драила и без того чистый дом до блеска. Сергей подстригал газон с маниакальной тщательностью. Мы оба волновались до дрожи в коленках.
Она приехала на такси от вокзала. Вышла из машины, такая же строгая, в своем городском платье, которое смотрелось здесь, среди буйства зелени и цветов, немного чужеродно. Огляделась.
— Ну, здравствуйте, — сказала она своим обычным тоном.
Мы провели ее в лучший номер с видом на море.
— Шумно-то как от вашего моря, — проворчала она, открывая окно. — И солнце слишком яркое, выгорю вся.
Мы с Сергеем переглянулись. Классика. Ничего не изменилось. Весь день она ходила по дому и участку, делая замечания. То цветы не те посажены, то плитка на дорожке скользкая, то завтрак слишком жирный. Мы терпеливо улыбались и со всем соглашались.
А вечером случилось маленькое чудо. Мы сидели на веранде. Гости, веселая компания из Москвы, жарили шашлык и что-то громко обсуждали. Заходящее солнце окрасило небо в немыслимые розово-оранжевые тона. Пахло морем, жареным мясом и лавандой из нашего сада.
Галина Петровна сидела в плетеном кресле, укутавшись в плед, и молчала. Она смотрела на Сергея, который, смеясь, подкладывал гостям еще шашлыка. Смотрела на меня, когда я принесла всем домашний лимонад. Она видела, как мы общаемся друг с другом, как понимаем все по одному взгляду. Она видела, что мы не просто работаем. Мы живем. И мы счастливы.
Она долго молчала. А потом тихо, почти про себя, сказала:
— Ну, что ж... Идея, конечно, безумная была. Но, кажется, у вас получилось.
Сергей услышал, подошел к ней, обнял за плечи.
— Получилось, мама.
Она неловко похлопала его по руке. А потом посмотрела на меня. Взгляд ее был уже не ледяным. В нем было что-то новое. Может быть, усталое принятие. Может быть, даже толика уважения.
— Только вот, — она снова включила свою привычную ворчливую интонацию, — внуков мне когда покажете? Или тут, у моря, и рожать боишься? Шумно ведь.
Мы с Сергеем снова переглянулись. И в этот раз мы не просто улыбнулись. Мы рассмеялись. Легко и свободно. Это было уже не требование. Не ультиматум. Это было просто ворчание любящей, хоть и невыносимой, матери и будущей бабушки.
Границы были установлены. Война окончена. А впереди, в шуме прибоя и свете южных звезд, нас ждала наша собственная, выстраданная и от этого еще более прекрасная, жизнь.